Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

Якобеску повернулся к переодетым красноармейцам и махнул рукой в сторону, куда указывал немец. Отряд послушно повернул и зашагал в новом направлении. А немец все не успокаивался – продолжал шуметь. Бывшие пленные его напрочь не понимали, а Иоганн, естественно, не мог перевести его требования на русский. Да и, кто знает, что там этот Иоганн на самом деле говорил этому приставучему гансу? Может, правду рассказал? Предупредил? Развязка наступила, когда на шум из ближайшей мазанки вышел еще один фашист с пистолетом, правда, в кобуре, но с властным выражением на породистом лице и плетеными серебристыми шнурами на погонах. Еще какие-то непонятные для бывших пленных значки серебристого и бронзового цвета украшали его грудь. Этот майор не бушевал – он спокойно стал у небольшого отряда на дороге, поднял руку и властно скомандовал: «Хальт!». Иоганн опять что-то начал объяснять, но фашиста это, как видно, не устроило: он покачал головой и, опять что-то приказал. А что? А хрен его понимает. Похоже, влипли. Майор, наконец-то, потянулся к небольшой черной кобуре на пузе.

Чумаченко решился и, шагнув к нему с дурным выкриком «яволь», неожиданно с разворота заехал под каску железным затыльником приклада и крикнул: «Бей!» Немец, так и не успев отстегнуть крышку кобуры, пластом рухнул на спину. Чумаченко, как на занятиях по штыковому бою, шагнул ему в след и ударил примкнутым на ствол плоским лезвием в грудь. Остальные бойцы, державшиеся настороже, тоже моментально подключились к схватке; а вот реакция немцев немного запоздала. Когда до находившихся поблизости фашистов дошло, что с этим незнакомым отрядом в камуфляжных накидках что-то не так, не все из них еще оставались живыми.

Обер-лейтенанта, первым поднявшего хай, застрелили из парабеллума; двух ближайших немцев срезали одной длинной очередью из автомата, в другую группу полетела, крутясь колесом, их же граната на длинной ручке. По сидевшим в дальнем углу сада фашистам застрочил, держа пулемет на весу, Майсурадзе. Он ни в кого не попал из бешено трясущейся скорострелки, но немцы бросились на землю, плотно в нее вжались и стрелять в ответ не спешили.

– За мной, бегом! – закричал старшина. – Не отставать.

Они выскочили на деревенскую улицу; сходу, больше не скрываясь, открыли огонь по выглянувшим на выстрелы из ворот трем немцам с карабинами в руках; пробежались взбесившимся табуном диких лошадей по упавшим и еще не до конца умершим телам; в следующем дворе походя застрелили двух безоружных кашеваров в грязных, когда-то белых, передниках поверх солдатской формы. Взятый в плен Шмидт бежал наравне со всеми. Он даже помог, что-то крикнув высунувшемуся сбоку немцу, который после этого опустил прикладом на землю свой карабин. Зря опустил. Расслабившегося немца спокойно закололи штыком в спину. Откуда-то из-за кустов раздались одиночные выстрелы – один из красноармейцев рухнул. Его, раненного, подхватили под мышки и, поддерживая с двух боков, заставили переставлять ноги вместе со всеми. С раной, живы будем, потом разберемся.

Когда добежали до следующего плетня, старшина приказал своему запыхавшемуся воинству остановиться. Вдоль улицы целеустремленно вздымала пыль сапогами, наверное, целая рота, построенная повзводно. За спинами мерно колыхались короткие стволы карабинов, в первых рядах каждого отделения пулеметчики несли на ремнях или плечах свои смертоносные машинки. На таких буром не попрешь – враз схарчат и имени не спросят. А сзади осторожно, стараясь зря не нарываться на пулю, догоняют те немцы, которые их обманчивую сущность уже раскрыли.

– Старшина, – подошел, шумно дыша один из красноармейцев. – Там, возле хаты, бронетранспортер стоит.

– Ну, – согласился старшина. – Стоит. Я его тоже видел. Так и что?

– Я шофер. Думаю, смогу его завести.

– Завести сможешь? Допустим. А управлять?

– Старшина, – влез в разговор Чумаченко. – Пускай быстрей заводит. А там уж как-нибудь поведет. Иначе – всем кирдык будет. Через пару минут нас догонят те (показал рукой за спину) и тогда эти (кивнул головой на проходящую по улице роту) нас просто касками закидают и сапогами затопчут.

Возле сиротливо застывшего за хатой «ханомага» немцев не было. Вызвавшийся справиться с вражеской техникой боец быстро (желание жить подгоняло) заскочил через заднюю распахнутую двойную дверь в длинный бронированный корпус, пробрался на место водителя и удовлетворенно отметил, что оно не особо отличается от места в его привычной зисовской трехтонке: та же баранка и шкалы приборов впереди, те же три педали внизу, те же ручки переключения скоростей и ручного тормоза справа. А вот и заветный переключатель электрического стартера. Раскрученный двигатель взревел, смачно харкнул бензиновым выхлопом и подгорающим маслом и равномерно затарахтел на холостых оборотах. Остальные солдаты, помогая друг другу, полезли в транспортер, загрузив вперед ослабевшего раненного товарища и почти по-приятельски подтолкнув пленного. Вовремя погрузки откинулся простреленным телом назад и упал Ефимов – товарищи подхватили его, сразу обмякшего, и затащили вовнутрь. Впереди над короткой стальной крышей, прикрывающей от непогоды лишь места водителя и командира, через прорезь широкого броневого щитка выглядывал оставленный немцами на вертлюге пулемет. За него стал разбирающийся в дегтяреве Чумаченко. Нашлось место и для трофея Майсурадзе – второй вертлюг, уже без щитка, был закреплен над перемычкой кормовых дверей. Остальные солдаты, усевшись на протянутые вдоль кузова длинные, из деревянных реек, скамьи, пригнулись пониже, оставляя над наклонными бортами лишь глаза под глубоко нахлобученными чужими касками. Поехали.

В захлопнутые кормовые двери на прощанье безвредно постучались и ушли в рикошет пули осмелевших преследователей, Майсурадзе дал по ним короткую отсекающую очередь и заставил отпрянуть. Самозваный мехвод, слишком сильно газанул, еще не освоившись с чужими педалями, и резко дернул тяжелую полугусеничную махину с места; разогнал, переходя на вторую скорость; с легкостью подмял под себя хлипкий плетень вместе с деревянной калиткой и с лязгом, переваливаясь на неровностях, выполз на улицу. Немецкая рота все еще тянулась своим третьим взводом мимо, когда сбоку на нее неожиданно выскочил взбесившийся бронетранспортер. О том, что его могли захватить русские, немцы даже не предположили. Мало ли, может, контузило водителя или управление потерял из-за ранения. Они просто попробовали разбежаться с его пути, но стрелять и забрасывать гранатами даже не пытались.

Разбежаться удалось далеко не всем: несколько человек, к злорадству красноармейцев, были под удивленные вопли опрокинуты на пыльную утоптанную сельскую дорогу и размазаны в кровавое месиво. Не считая нужным больше скрываться, старшина приказал бросить гранаты и открыть огонь. К все еще продолжающемуся везению беглецов добавился и обнаруженный под одним из сидений «ханомага» деревянный ящик с тридцатью яйцеобразными гранатами М-39. Гранаты, уютно лежавшие в фанерных гнездах-клетках, как проверил старшина, были уже с вставленными запалами. И конструкция этих запалов, на первый взгляд, была сходна с запалами уже знакомых им «картофельных толкушек». Разнились они только тем, что скручиваемый круглый предохранительный колпачок сам был прикреплен к вытяжному шнуру, в отличие от выпадающего фарфорового колечка у «длиннорукоятных» М-24.

Стараясь не высовываться выше борта, беглецы метнули гранаты в обе стороны – не попавшие под колеса и гусеницы угнанной бронемашины фашисты расшвыривались ударными волнами, секлись тонкими осколками, падали под пулями открывших следом огонь трофейных автоматов и двух пулеметов. Обзор у водителя был недостаточен: только две узкие щели, прикрытые триплексами, спереди и слева. Восьмитонная угловатая машина задела угол стоящей в следующем дворе мазанки; с легкостью снесла его, притрусив своих «пассажиров» соломой с рухнувшей крыши; подмяла под себя своим зауженным капотом несколько молодых деревьев; насквозь проломилась через какую-то деревянную постройку, давя, как оказалось, переполошившихся кур, еще не съеденных немцами; опять увеличила скорость на огороде; отбросила в сторону армейскую повозку с дико заржавшими стреноженными лошадьми; проломилась сквозь небольшой сад и едва не врезалась в добротный дом, крытый веселой оранжевой черепицей и, похоже, не саманный, а кирпичный.

Не желая проверять, что прочнее: румынский кирпичный дом или германский бронетранспортер, самозваный водитель круто вывернул руль влево. Включился механизм, который при повороте больше чем на пятнадцать градусов останавливал внутреннюю гусеницу и увеличивал передаваемое усилие на внешнюю. Тяжелую машину занесло по инерции, и в дом она все-таки врезалась, но не капотом, а угловатым бортом и правой гусеницей. Техника оказалась крепче: стена частично обрушилась, роняя кирпичи и черепицу на красноармейцев. Головы уберегли трофейные каски, но прочие части тела у некоторых бойцов свои ушибы, разрезы и ссадины все-таки получили; охнул от кирпичной тяжести, плашмя упавшей на живот, уже побледневший от ранения в спину Ефимов.

Водитель, объехав дом, сам того не заметив, перемешал с землей замаскированное пулеметное гнездо, из которого не успел выбраться его не ожидавший нападения с тыла и зазевавшийся расчет. Еле отскочившего в сторону офицера срезали поперек груди из автомата. До встревожено обернувшейся группы немцев, скопившейся за полуосыпавшимся домиком слева, удачно добросили две гранаты, разрозненно и не прицельно стукнули из карабинов в уже попадавших на землю, а напоследок им еще и длинно добавил Майсурадзе из кормового пулемета.

Снова разогнавшись, «ханомаг» неожиданно вынесся на линию недавно отрытых окопов, рыже выделяющихся выброшенной глиной. Здраво решившие, что это их товарищи идут в атаку на окруженных русских, сидевшие в окопах немцы просто разбежались по траншее в стороны, не желая проверять, раздавят их или нет. Никого в этот раз не втоптав в румынскую землю, бронетранспортер вынесся на следующую улочку и тут же многочисленные встречные пули очередями и по отдельности зацокали по покатой лобовой броне, капоту и широкому пулеметному щитку.

– Там уже наши! – крикнул пригнувшийся Чумаченко, обернувшись назад.

– Так какого же дидька лысого ты ждешь? – взъярился обычно спокойный Цыгичко. – Рушником, матери твоей дышлом, махай.

Старшина тоже обернулся, дернул заменявшего магазин в трофейном автомате ближайшего красноармейца и заорал, перекрикивая звуки боя:

– Впереди уже наши! Прекрати огонь и, не высовываясь, махай рушником. Передай по цепочке.

Немецкий лейтенант, находящийся в последней траншее, не разобравшись, что с неожиданно появившимся «ханомагом» что-то не так, геройски решил поддержать его атаку на русских и поднял свой изрядно прореженный напряженным боевым днем взвод. Он помнил, что левее, метрах в ста, у иванов таилась противотанковая пушка, спалившая при нескольких предыдущих атаках один такой же бронетранспортер и два легких танка. Но, минометы эту вредную русскую пушку, похоже, все-таки накрыли. Он сам в бинокль наблюдал: разрывы вокруг нее вставали довольно кучно и теперь в тех растекшихся во все стороны развалинах опасное тонкое дуло больше не просматривалось.

Лейтенант удивился и возмутился, когда над угловатыми бортами переваливающейся впереди по ухабам бронемашины появились позорные белые тряпки. Еще больше он удивился, причем, последний раз в своей недолгой жизни, когда навстречу ему и его солдатам с кинжальной дистанции заработал кормовой пулемет, родной МГ-34. Майсурадзе длинной безжалостной очередью скосил бодро устремившихся в атаку под прикрытием, как они считали, своей брони доблестных солдат вермахта. Не всех. Большинство, уже имевшее достаточный опыт европейских боев, при первых же выстрелах навстречу успело благополучно распластаться на земле.

Удивились, заподозрив какую-то хитрость, белым флажкам над прущим вперед немецким бронетранспортером и занимавшие на этом участке оборону уцелевшие красноармейцы из стрелковой бригады Лисницкого. Некоторые из солдатиков еще продолжали, клацая затворами, бессмысленно и расточительно посылать пули в наклоненные бронированные борта и лоб вражеской машины; но пулеметчики замолчали, сберегая все уменьшающиеся в количестве патроны; а прикрывавшую этот участок сорокапятку действительно привели в полную негодность упавшие в опасной близости от нее осколочные мины уже несуществующей германской батареи. Наперерез вроде бы сдающейся немчуре никто не бросался, но когда полугусеничная машина въехала во двор с не до конца разваленными строениями, из-за сиротливо устоявшей в общем разрушении печки с высокой трубой выскочил молоденький солдатик и, проделав положенные манипуляции с гранатой РГД-33, метнул ее вдогонку, норовя забросить в открытый сверху корпус, над которым проглядывали ненавистные вражьи каски, пусть даже и обманно прикрывающиеся белыми флажками.

На счастье бывших пленных солдатик отнюдь не был отличником боевой и спортивной подготовки – гранату он не докинул, а ее жестяные разлетевшиеся осколки не смогли пробить изогнутые широкие двери в корме. В наступившей относительной тишине из продолжающей медленно ползти вперед и больше не стреляющей бронемашины до занимавших оборону красноармейцев донеслась разноголосая знакомая матерщина. Проехав еще пару десятков метров и укрывшись за уцелевшими деревьями от немцев, «ханомаг», наконец, остановился и заглушил мотор. Бывшие пленные, все еще пряча за бортами головы, размахивали поверху белыми лоскутами реквизированных в румынской хате полотенец и истошно, всяк на свой лад, орали, что они свои, русские, доказательно сопровождая слова разнообразными непечатными выражениями.

– Эй! – ответно донеслось из ближайших развалин. -А ну покажись, кто там русский в немецком броневике к нам в гости пожаловал.

– Я покажусь, – ответил старшина. – Только не стреляйте, будь ласка.

– Не боись. Один высовывайся. С поднятыми руками.

Цыгичко устало снял с редких пропотелых волос немецкую каску, скинул с плеч камуфляжную плащ-палатку, и выпрямился над покатым бортом, задрав грязные широкие ладони вверх.

– Товарищи, дорогие, – заговорил он, – мы свои. С вашей же 45-й стрелковой бригады генерал-майора Лисницкого. Из разных подразделений. Утром нас в плен попасть угораздило, а потом сподобилось убежать. А чтобы через гадов-фашистов пробраться, довелось ихнюю форму надевать. Вот, еще и транспортер энтот по дороге захватили. Я старшина второй роты отдельного саперного батальона Цыгычко. Может, кто меня знает? Со мной еще шесть красноармейцев в разном звании, двое из них шибко пораненные, один румын и один пленный немчик. Хороший такой немчик. По-нашему говорит. Дюже помогал нам.

– Нет тут у нас никого из саперного батальона, – ответил высунувшийся из-за развалин старший сержант. – Вылезайте наружу все. По одному. Без оружия и с поднятыми руками. Разберемся.

Бывшие пленные откинули в стороны кормовые двери и не спеша выбрались наружу. Построились в ряд и устало, сказывалось схлынувшее напряжение боя, подняли руки.

– Все, что ли? – спросил издали старший сержант.

– Двое пораненных в середке остались, – пояснил старшина. – Я ж говорил. Им бы дохтора. Или санитара…

Из-за развалин показались несколько настороженных красноармейцев с винтовками наперевес. Подошли.

– Документы есть? – спросил невысокий ладный старший сержант, опуская мосинку прикладом к ноге. Один из красноармейцев опасливо заглянул через открытые дверцы в длинный кузов и полез вовнутрь.

– Откуда? – удивился старшина. – Немцы все забрали.

– Кто командир твоего саперного батальона? Как фамилия майора?

– Да, не майор у нас сегодня командовал. Наш майор Блудов уже с неделю в госпитале в Бухаресте – аппендицит у него случился, будь он неладен, а на его месте еще утром был капитан Кожушко.

– Каких еще командиров знаешь?

Старшина назвал. Его, перебивая друг друга, дополнили остальные красноармейцы, перечисляя своих и офицеров, и просто известных в бригаде личностей, как, например, почти безотказную в любви разбитную Лельку-буфетчицу или корреспондента бригадной малотиражки Николая Краснопольского, написавшего на зависть остальным воинским соединениям Красной Армии гимн 45-й стрелковой бригады: «По зову Сталина врагом не смятая, под красным стягом шла сорок пятая…». Звучало все довольно правдоподобно – старший сержант успокоился.

– Ладно, верю. Руки опустите. Хасанов, – окликнул низкорослого солдата, – обыщи их на всякий случай.

Пока Хасанов, передав свою винтовку товарищу, бегло ощупывал скинувших пятнистые плащ-палатки бывших пленных, к ним подошел быстрым шагом круглолицый офицер в сопровождении ординарца. На шее ППД, на полевых погонах по четыре зеленых звездочки – капитан. Старший сержант вкратце доложил – капитан в ответ покивал головой и задал еще несколько вопросов – услышанные ответы его тоже вполне устроили. Обыскивающий бывших пленных Хасанов выкидывал на истоптанную траву из карманов немецких мундиров немецкие же зольдбухи с чужими фотографиями, бумажники, фотокарточки мирного времени, зажигалки, портсигары и прочую чужую ерунду, ненужную больше своим убитым владельцам. Еще одним доказательством в пользу бывших пленных послужили их собственные подогнанные по размеру гимнастерки и галифе, извлеченные на свет божий из жестяных противогазовых канистр и скаток на наплечных ремнях.

– Что про немцев рассказать можете, старшина, – поинтересовался капитан. – Что за стрельба вокруг? Откуда среди вас румын?

– Да, – замялся Цыгичко, – сам лично я не больно-то и знаю. Как в плен попался – в сарае с остальными и просидел, покуда на расстрел не вывели. А вот румын, насколько я его непонятные слова уразумел, гутарил, что где-то там (старшина махнул рукой в примерном направлении) ударили наши танки и ихняя конница.

– Ладно, – удовлетворенно кивнул капитан, – допросим и румына. Отправлю в штаб – у них переводчик остался. А немец ваш ничего интересного не рассказывал?

– Да мы и не спрашивали его ни об чем – некогда было. Убегали. Но немчик, доложу я вам, правильный оказался. Шибко нам помог. Своим по дороге не раз зубы заговаривал. Отвлекал. Вы, я прошу, к нему по справедливости отнеситесь. Да он по-русски, как мы с вами балакает. Вы его сами расспросите.

– Господин офицер, – заговорил первым Иоганн. – Я слышал, что с юга наступают ваши танки. Много. Говорят, целая дивизия. Или корпус. С ними румынская кавалерия. Вроде бы, они окружают это село. Наш командир роты рассказывал это фельдфебелю и говорил, что, возможно, придется отступать.

– Сидоренко, – скомандовал капитан, – выдели бойца, пусть отведет союзника и немца в штаб. А сам забирай пополнение, верни им их оружие и распределяй на позиции. Нам сейчас каждая винтовка не лишняя. А у них, я смотрю, и пулеметы, и автоматы, и даже бронетранспортер. Да, и каски им наши, советские, выдай, и пилотки. После погибших должны ведь остаться.