До тебя

– Нет, не дома. – Сбросив скорость, Джеймс повернул на перекрестке. – Она сейчас не в том состоянии, чтобы чем-то помочь тебе, Джаред. Думаю, ты это понимаешь. Мы с твоей матерью поговорили вчера вечером в участке, и она решила, что на какое-то время отправится в Хэйвуд.

Взгляд его голубых глаз был устремлен в лобовое стекло, в них бушевал океан мыслей, которые он никогда не выскажет вслух.

В этом смысле они с Тэйт были очень похожи. Если Джеймс повышал голос, ты понимал, что пора заткнуться и прислушаться. Он всегда говорил по делу и терпеть не мог пустую болтовню.

И сразу становилось ясно, когда Джеймс и Тэйт начинали терять терпение.

– Реабилитационный центр? – уточнил я.

– Пора, ты так не думаешь? – ответил он вопросом на вопрос.

Я опустил голову на подголовник и уставился в окно. Да, похоже, пора.

Но так или иначе в моих мыслях поселилась тревога.

Я привык к тому, как жила моя мать. Как жил я. Джеймс мог осуждать нас. Другие, возможно, жалели. Но для нас это было нормой.

Я не стану излишне сопереживать детям или взрослым, у которых сложная жизнь. Если они не знали ничего другого, то не страдают так сильно, как может показаться со стороны. Это их жизнь. Разумеется, непростая, но они с ней свыклись.

– И надолго? – Я все еще был несовершеннолетним и пока не понимал, как теперь все устроится, если мама уехала.

– Как минимум на месяц. – Джеймс свернул к своему дому; в утреннем свете дерево между моим окном и окном Тэйт вспыхивало искрами, как озеро в лучах солнца.

– А что будет со мной? – спросил я.

– Не все вопросы сразу, – со вздохом ответил он, и мы вышли из машины. – Сегодня ты останешься у меня. Примешь душ, поешь и поспишь. Я разбужу тебя к обеду, и тогда мы поговорим.

Он вручил мне сумку с заднего сиденья, а потом мы зашагали по ступеням к входной двери.

– Твоя мама собрала тебе кое-какую одежду. Поднимайся в комнату Тэйт, приведи себя в порядок, а я сделаю тебе что-нибудь перекусить.

Я застыл. В комнату Тэйт? Ни за что!

– Я не буду спать в ее комнате, – насупился я, мое сердце забилось так яростно, что я не мог глотнуть воздуха. – Прилягу на диване или где-нибудь еще.

Перед тем, как отпереть входную дверь, Джеймс немного помедлил – повернув голову, он посмотрел на меня, и в его взгляде ясно читалось: не шути со мной, парень.

– У нас три спальни, Джаред. Моя, Тэйт и та, из которой мы сделали кабинет. Единственная свободная постель – у Тэйт в комнате. – Он старательно произносил слова по слогам, так, будто разговаривал с ребенком. – Там ты и будешь спать. Это не сложно. А теперь иди в душ.

Я смотрел на него несколько секунд, поджав губы и не моргая. Лихорадочно размышлял, что ему ответить.

Но слова не шли на ум.

В конечном итоге я просто вздохнул как можно громче – это все, что я мог. Из-за меня Джеймс всю ночь проторчал в полицейском участке, а кроме того, пытался помочь моей матери.

Впервые за два с лишним года мне предстояло оказаться у Тэйт в комнате. Ну и что? Я справлюсь с этим, и, блин, если бы Тэйт узнала, что я здесь, то я бы услышал ее вопли из самой Франции.

От одной мысли об этом я улыбнулся, и кровь забурлила во мне так, словно я только что проглотил пару десятков сахарных соломинок.

Я зажмурился, упиваясь этим теплым чувством, которого мне так не хватало. Тем самым, от которого сердце начинало биться чаще, словно крича: «Ты все еще жив, сукин сын!»

Джеймс отправился в кухню, а я поплелся по лестнице в комнату Тэйт. Чем меньше оставалось идти, тем больше дрожали ноги.

Дверь оказалась открыта. Она всегда была открыта. В отличие от меня, Тэйт нечего было скрывать. Я осторожно ступил в комнату, чувствуя себя исследователем, оказавшимся на зыбкой почве. Обходя комнату по кругу, я отмечал про себя, что? в ней изменилось, а что? осталось прежним.

Я всегда уважал нелюбовь Тэйт к розовому цвету – если только он не шел в паре с черным. Стены были двухцветными – верхняя половина оклеена обоями в тонкую черно-белую полоску, нижняя выкрашена в красный, а между ними – белый деревянный бордюр. На кровати постельное белье темно-серого цвета с рисунком из черных листьев, обстановку дополняли несколько подсвечников, фотографий и постеров на стенах.

Очень лаконично и очень в ее стиле.

Я также заметил, что в комнате нет ничего, напоминающего обо мне. Ни фотографий, ни сувениров из того времени, когда мы дружили. Почему, я знал и так. Скорее не понимал, почему это меня расстроило.

Бросив сумку на пол, я подошел к проигрывателю, который стоял здесь с незапамятных времен. Док-станция под айпод у Тэйт тоже имелась, но самого айпода не было. Наверное, забрала с собой во Францию.

Какое-то извращенное любопытство точило меня изнутри, поэтому я щелкнул кнопкой и выбрал режим проигрывания дисков. Радио Тэйт не слушала – считала, что большинство треков, которые попадают в эфир, – полный отстой.

Включилась песня Dearest Helpless группы Silverchair, и моя грудь затряслась от беззвучного смеха. Попятившись к кровати, я лег и погрузился в звуки мелодии.

– Не понимаю, как ты можешь слушать всю эту альтернативную чушь, Тэйт.

Я сижу на кровати, нахмурившись и все равно не в силах сдержать улыбку, которая так и просится наружу. Отчитываю ее, а сам больше всего на свете хочу видеть ее счастливой.

А она чертовски мила сейчас.

– Это не чушь! – утверждает Тэйт, округляя глаза. – Это единственный из всех моих альбомов, в котором все песни одинаково хороши.

Я отклоняюсь назад, опираясь на руки, и со вздохом говорю:

– Занудство какое. – А она вытягивает губки, делая вид, будто играет на гитаре.

Я смотрю на нее – а я мог бы смотреть на нее каждую минуту, каждый день, – и понимаю, что все мои слова – пустой звук. Ради нее я бы высидел миллион концертов Silverchair.

Между нами что-то поменялось. Или это только с моей стороны, не знаю. Надеюсь, что для нее тоже.

Наши отношения всегда были дружескими и непринужденными, но теперь все иначе. Последнее время, когда я вижу Тэйт, мне, черт возьми, хочется схватить ее и поцеловать. Мне кажется, будто со мной что-то не так. Моя кровь закипает, когда я вижу ее в крошечных джинсовых шортиках, как те, что на ней сейчас. Даже ее мешковатая черная футболка с логотипом Nine Inch Nails заводит меня.

Потому что это моя футболка.

Тэйт попросила ее однажды и так и не вернула. Или, может, я сам разрешил ей оставить футболку себе. Как-то я заметил, что она спит в ней ночью, и после этого мне расхотелось ее забирать. Когда я думаю, что она спит в моей футболке, у меня возникает чувство, как будто Тэйт тоже моя. Мне нравится, что я так близок к ней, даже когда меня рядом нет.

– Ууу, обожаю этот момент! – визжит она, когда начинается припев, и еще сильнее ударяет по струнам воображаемой гитары.

От одного вида того, как она немного покачивает бедрами или морщит нос, мне становится тесно в штанах. Что за черт? Нам всего по четырнадцать. У меня не должно быть таких мыслей, но, блин, я ничего не могу с собой поделать.

То есть, черт, вчера я даже не мог смотреть, как она делает задания по математике, потому что задумчивое выражение на ее лице было настолько прелестно, что я чуть не усадил ее к себе на колени. Не иметь возможности прикоснуться к ней – паршиво.

– Ну, все, я больше не могу это терпеть! – выпаливаю я и встаю с кровати, чтобы выключить музыку. Что угодно, лишь бы отвлечься от назревающего стояка.

– Нет! – вопит она, но я слышу в ее голосе смех, когда она хватает меня за руки.