Оглянись!

С той же святой верой в правоту всех мистических учений Вадим Борисович в тот вечер рассказывал мне, что с начала времён люди чувствовали присутствие рядом с собой сверхъестественного. Наших предков это пугало, порождая веру в нечистую силу, и в народном воображении возникали чудовищные образы. Эти страхи перед тёмными силами, в итоге, стали причиной целого ряда ограничений, запретов в смутно осознаваемом древним человеком существовании. И в пример Вадим Борисович привёл правила банных омовений.

Он тогда вспомнил, что лучше всего мыться во вторник или в пятницу. А в среду, согласно древним суевериям, баню посещать ни в коем случае нельзя. Так, по крайнем мере утверждал Вадим Борисович. А ещё запрещено мыться после двенадцати ночи, так как после полуночи можно попасть в одну компанию с чёртом, который обязательно придёт в урочный час купаться. Всё это было произнесено без тени иронии.

На мой вопрос, откуда ему всё это известно, Вадим Борисович важно пробасил: «Википедия, голубчик мой, великая вещь! Никаких книжных полок, никакой книжной пыли: всё, что нужно, найдёшь в Интернете. Всемирная Сеть теперь и кладезь полезных знаний, и заменитель человеческой памяти. Ничегошеньки не надо запоминать. Совсем. А если забыл, допустим, как зовут любимого киноактёра, раз в телефон: „Аллё, Гугл“ – и готово! Ты среди друзей – эрудит!»

Сейчас, когда смотрю на эту табличку, вспоминаю рассказы Вадима Борисовича: по ходу, директор бани тоже читает Википедию.

– И что мы теперь будем делать? – удушливо хрипит Бизон, с тревогой поглядывая на сигару.

– Ждём хозяина. Я ему перед выездом звонил.

– А что он может нам сказать? – опять удивляется Димка. – Его же вечером в бане не было! Только старушка – Божий одуванчик в огромных очках с толстенными стёклами.

– Во-первых, проверим все видеозаписи. Может, удастся по ним разглядеть, что с этим портмоне случилось.

– Чего?! – Димка аж подпрыгивает. – В бане видеокамеры стоят?!

– Ей-Богу, Димон! Ты как маленький. Будто не знаешь, что в каждой бане, сауне, хамаме работает своя система видеонаблюдения?

– Для чего в бане видеокамеры нужны?

– Ну хотя бы для того, чтобы вещи клиентов остались в сохранности, пока они телешом в парной сидят.

– А-а-а, если так, то ладно. А-то я уж подумал, что за голыми следят.

– И это тоже есть, голубчик. Как без этого? У хозяина, наверняка, хранится много такой интересной информации, за которую хорошие люди готовы заплатить хорошие деньги.

– Никогда больше не буду ходить в баню, – тихо бормочет Димка, пока мы ожидаем хозяина, – только когда к маме в деревню приеду. Ни за что не соглашусь, чтоб меня голого снимали!

– Успокойся, – лениво произносит Бутурлин, разминая в пальцах сигару, – ты и без того голым живёшь. В социальных сетях, небось, всё про себя выкладываешь. Всему свету по секрету. Всякие формы заполняешь, когда авиабилет покупаешь.

Минут через пятнадцать рядом с нами останавливается красный «Ягуар», из которого выходит гладко выбритый мужчина лет тридцати пяти.

На нём красная шёлковая рубаха навыпуск с закатанными в два оборота рукавами. Руки, шея мужчины синеют татуировками. На тыльной стороне правой ладони солнце длинными синими лучами своими растопыривается в разные стороны в самой серёдке морских волн, из-под рукава рубахи злобно глазеет кошачья морда с огромными усами. Под нею крупными буквами поясняется для тех, кто не понял: «КОТ». Фаланги пальцев мужчины исколоты изображениями перстней, на которых виднеются самые разные карточные масти. На запястьях свободно болтается по несколько золотых цепочек.

– Пижон, – задыхаясь, делится впечатлением Бизон. Он мечтает вырваться из тесноты салона на свободу, но без приказа не решается.

– Свой человек, – непривычно жестоко оскаливается Бутурлин и выходит из машины.

Сан Саныч что-то говорит мужчине, тот согласно кивает. Они вместе скрываются за дверями бани. В купе, которое прижалось брюхом к земле наподобие приготовившегося к прыжку гепарда, сидит крашеная блондинка в ярко-алом с блёстками платье. Она тыкает длинным фиолетовым ногтём в айфон, не обращая никакого внимания на то, что происходит за дымчатым стеклом. Её ботексные, неестественно вывернутые пухлые губы время от времени капризно складываются в гузку ровно в тот момент, когда пальчик нажимает на экран. Соболиные брови удивлённо взлетают вверх вместе с всплесками отражённого в зрачках света при смене картинок в телефоне.

Я открываю крышку подлокотника и, чертыхаясь, еле нахожу провалившуюся в щель между компакт-дисками флешку и снова вставляю её в разъём радио:

If I ever had a wish in the whole world
I would’ve listened to my brother
When he spoke to me
And I never played with my conscience
In the fields where I was in their company…

Сан Саныч и Пижон появляются на улице через долгих полчаса, крепко пожимают друг другу руки и расходятся. Пижон садится в «Ягуар». Автомобиль ревёт утробными звуками матёрого самца-оленя, вызывающего на бой соперника, и, вжавшись плоским задом в выщербленный асфальт, резко срывается с места, чтобы в мгновение ока скрыться за углом.

– Просмотрели мы видеозаписи, – опять выключает проигрыватель севший на своё место Бутурлин, неотрывно следя за сизым облачком выхлопа, которое долго ещё качается над дорогой, не решаясь развеяться. – Ничего на них не видно. Камеры повешены только над входом. На записи можно только рассмотреть, как Вадим Борисович, Сохатый да три девицы выходят из бани и заворачивают за угол. Всё вроде нормально. Одна из подружек, кудрявая такая, еле держится на ногах, но пытается сзади лягнуть Сохатого. Видно также, как тот в свою очередь отталкивает её и она падает на углу. Всё. Только один раз мелькнула из-за угла сумочка, когда другая девица замахивалась на Сохатого. Больше ничего.

– Что значит «ничего»? – встревожился Димка. – Там же видно, надеюсь, что мы тут ни при чём?

– В том-то и дело, что ничего не видно. Машины нас ждали за углом. Забыл? А там камер нет.

– Кстати, почему за углом? – заёрзал Димка. – Ты, Дамир, почему ко входу не подъехал?

– Потому что не мог. Забыл? Мне проезд в этот тупик перекрывала машина из борделя.

Её водитель ещё ругался, что хозяин экономит на ремонте движка.

– Ладно. Вспоминаем. Каждый, – Бутурлин неторопливо срезает гильотиной кончик сигары, зажигает, с удовольствием раскуривает её и скрывается в облаке дыма. Бизон тяжело сипит впредсмертном удушье, – поминутно, кто чтоделал в то время, когда босс и Сохатый шли к машине.

– А чего тут вспоминать? – отмахивается от дыма Димка. – Дамир и ты, Сан Саныч, сидели в машине, а мы стояли у дверей бани и ждали, когда Борисыч с Сохатым выйдут. Сначала появился Сохатый с блондинкой. Он её ещё за талию обнимал и что-то на ухо нашёптывал. Потом показались две подружки, держась под ручки. С кудряшками которая была, ну очень поддатая была и сильно ревновала Сохатого к блондинке. Шла и вопила: не дам, мол, тебе с этой… идти, ублюдок? И всё пинала, всё пыталась попасть Сохатому под зад, да всё мимо. От того, что попасть не могла, злилась ещё пуще. А её подружке, судя по всему, совсем всё не нравилось. Она ещё всё время очень резко одёргивала кудрявую. А мы с Бизоном топали за ними и всё это наблюдали.

Последним из сауны буквально выполз Вадим Борисович. Он еле-еле на ногах держался и был какой-то такой неестественно бледный. Я сразу на это обратил внимание, потому что никогда не видел у Борисыча такого белого лица. Прям, простыня. Даже жалко его стало. Помню, я подумал, что, мол, вот ведь как худо человеку, видимо, спиртное в этот раз плохо пошло. Такое тоже бывает: иногда пьёшь – как по маслу внутрь льётся, и хорошо так, в животе тепло разливается; а бывает – пьёшь через силу, с таким отвращением, аж блевать хочется.

– Короче, – резко обрывает Бутурлин, – все прекрасно всё поняли.

– Ладно. Короче так короче… – Димка чуть призадумался, – Помню ещё, что на углу к Сохатому невзрачный какой-то мужичок подошёл и отдал портмоне. Сохатый довольный такой сразу стал, похлопал его по плечу и махнул рукой, чтобы тот исчез… повернулся обратно к блондинке и давай её обнимать, очень настойчиво, и давай нашёптывать ей чтото на ушко. Видать, гадости какие-то, потому как ей противно было. На лице брезгливость такая была…

С кудряшками которая, как только увидела, что Сохатый к блондинке целоваться лезет, рассвирепела, выдернулась из рук подруги, подбежала к Сохатому и давай кричать: «Ты, старый козёл, меня забыл, да?! Как пить – так с Надькой, а как обниматься – так с этой тварью!». Возьми да и замахнись кулачком. Сохатый успел ладонью слегка пихнуть в грудь. Та на своих лабутенах попятилась назад, споткнулась, грохнулась об асфальт и враз отключилась. Подруга пыталась её поднять, наклонилась да сама и шмякнулась. Из-за этого тоже разозлилась ну очень сильно и давай ругать Сохатого: да чтоб он подавился, да чтоб его черти побрали, ну и много чего другого в таком же духе.

– Да не споткнулась кучерявая, – поправляет Бизон, – у неё просто каблук подвернулся. А вторая, как увидела это, сразу в бутылку полезла, остервенела: давай размахивать перед Сохатым сумочкой. Всё норовила по плеши ею садануть. Это потом уже она попыталась подругу поднять и растянулась на земле.

– Ага! Она так прыгала вокруг Сохатого! – радостно подхватывает Димка. – Резво так подскочила к нему, вцепилась в пиджак и пошла сумочкой размахивать направо и налево! Словно гусар какой рубилась сумкой так яростно, что Сохатый аж покачнулся. Он на неё глаза выпучил… Они, прям, кровью налились. Я как увидел, что Сохатый бычиться стал, быстренько к девушке подбежал, её пальцы с трудом оторвал от пиджака, и быстренько угомонил.

– Ударил, что ли? – удивляюсь я.

– Нет. Ты что? Я женщину обидеть не могу. Просто сзади схватил. Руки её к бокам прижал так сильно, чтобы даже пошевелить ими не могла, и потащил в машину. Так она брыкаться стала, меня своим острым каблуком лягнула в колено. Я зубы от боли стиснул, но девчонку не выпустил. А потом, когда домой пришёл, гляжу: у меня вся штанина в крови. Теперь забинтованный хожу.

– Вторую, чтоосталась лежать на земле, мы с охранником из борделя за руки да за ноги схватили, понесли и очень аккуратненько так уложили на заднее сиденье, – вставляет Бизон.

– Кто помнит: Сохатый в тот момент один остался? – уточняет Бутурлин.

– Нет, – отвечаю, – всё это время блондинку обжимал. Вся эта возня вокруг кудрявой его сильно веселила. Хохотал вовсю. Так, в обнимку, они с блондинкой и дошли до машины. Только уже стоя около джипа, Сохатый спохватился и стал головой вертеть: Вадима Борисовича искал. Тот едва плёлся позади всех, ноги переставлял так, словно ему на спину тонну кирпичей положили. Сохатый, как увидел походку Борисыча, ещё громче хохотать стал. Начал кричать, что Борисыч специально отстал, чтобы без лишних свидетелей в предбаннике на выходе водочки налакаться. Вадим Борисович попытался что-то сказать, но громко икнул и только рукой махнул.

Я хорошо помню этот момент…

Вадим Борисович, дойдя до джипа, схватился за раму двери и заплетающимся языком едва выговорил, пытаясь придать физиономии своей трезво-приличный и строгий вид: «Пётр Андреевич, Вы как обычно впереди сядете?»

– А ты как думал? Неужели позади сяду? Пусть охрана там сидит. Ну и, ты… заодно. Так что, давай! Влазь! Я за тобой.

– Что Вы! Что Вы, дорогой мой Пётр Андреевич! – с внезапным приступом восторга вскричал Вадим Борисович. – Только после Вас!

– Нет, любезный, – передразнивая пьяные интонации Вадима Борисовича, возразил Сохатый, – не могу я пройти вперёд тебя. Машина, Борисыч, твоя. Так что – только после Вас.