Оглянись!

Я обернулся на голос. Передо мной стояла совершенно незнакомая и яркая красавица в пёстром летнем платье, подчёркивавшем её хрупкую женственность. В то же время весь облик девушки словно дышал вызовом: распущенные густые иссиня-чёрные волосы, из-под которых огнями вспыхивали на солнце большие круглые серьги, алая помада, подчёркивавшая пухлые контуры губ, весело и пристально смотревшие на меня глаза, подведённые чёрной тушью, оттенявшей их изумрудную зелень. С одной стороны, внешность девушки притягивала к себе взгляд, но, с другой, прожив в городе год, я уже понимал, что пристрастие к пестроте и броскости в одежде характерна именно для деревенских девчонок, только-только приехавших в город и наивно полагавших, что именно так должна выглядеть амазонка бетонно-кирпичных джунглей. В то же время в этих кричащих красках наряда деревенских простушек всегда чувствуется неосознанный протест против скучной деревенской обыденности, когда измождённые заботами люди годами ходят в застиранной, привычным образом грязноватой одежде, потому что на селе просто невозможно уйти от въедливой пыли, грязи, живущих на просёлочных дорогах, в огородах и сараях.

Напряжённое ожидание девушки заставило наконец-таки угадать Ляйсан…

В коридорах нашей школы эта черноволосая девочка появилась вместе со многими другими детьми после того, как произошло объединение и закрылись школы в двух соседних сёлах. Мне Ляйсан запомнилась как обыкновенная школьница-отличница в простеньком платьице, с аккуратно зачёсанными за уши волосами, собранными на затылке в конский хвост. Ничего примечательного. Одна из многих младшеклассниц.

В тот памятный день на улице Стерлитамака передо мной стояла уже не девочка из младшего класса, а почти женщина: и тушь, и помада делали Ляйсан до неузнаваемости старше.

– Ого! Ляйсан, ну ты даёшь! Как изменилась! Здравствуй, – удивляясь, не нашёл ничего лучше, как сказать: – ты как здесь оказалась? Ты приехала в город?

– Нет, – засмеялась Ляйсан, обнажив ряд белых ровных зубов, – я осталась дома! Не видишь? Конечно, приехала! И сразу такая удача: не успела сесть в троллейбус и отъехать от автовокзала, как увидела тебя. Сразу выскочила на ближайшей остановке и побежала тебя догонять. А ты идёшь и ничего вокруг не видишь. Что-нибудь случилось?

– Всё нормально. Просто возникли кое-какие трудности. Вот я и обдумывал их по дороге на работу.

– Торопишься? – в её глазах мелькнула растерянность. – Если тебе сейчас неудобно, давай завтра или ещё когда встретимся… Когда у тебя будет время…

– Нет-нет… – я поспешил погасить огонёк неуверенности в её глазах. – Торопиться особенно некуда. Рабочий день у меня, понимаешь, такой… ненормированный. Погоди! – спохватился я. – Как завтра? Тебе разве не надо в школу?

– Дурачок, – звонко рассмеялась Ляйсан, прикрыв ладонью рот, – совсем оторвался от реальности! Во-первых, сейчас лето. Во-вторых, я закончила школу в этом году. Всё! Финита ля комедия!

Я мысленно хлопнул себя по лбу: Ляйсан, и правда, училась в классе на год младше меня. Родители любили дома обсуждать своих учеников, и её имя часто звучало в разговорах за обеденным столом. По мнению отца, она подавала большие надежды. И если бы не постоянные разговоры родителей, нахваливающих прилежную ученицу, никогда бы не запомнилась мне эта девочка, по имени Ляйсан. Во-первых, потому что для учеников разница в один класс – это почти вековая пропасть между двумя поколениями школьников, и старшеклассники могут общаться с младшими исключительно с позиций снисходительной небрежности; во-вторых, потому что эта девчонка всегда держалась особняком, на переменах сидела где-нибудь в уголочке и всё читала учебники и другие умные книжки по химии.

– Поздравляю! Как там мои родители?

– А ты с ними не общаешься?

– Н-нет… Как-то не получается… найти время.

– Ясно… Ты хоть в курсе того, как себя чувствовали твои родители, когда узнали, что ты никуда не стал поступать? Нет? Так вот. Твой папа тогда сильно расстроился. Все его коллеги боялись, что он заболеет на нервной почве. Первое время даже забывался на уроках и совсем не обращал внимания на то, что происходило в классе. Многие мои одноклассники тогда пользовались его душевным состоянием и занимались на уроках чем хотели: болтали, играли в карты, слушали музыку, играли в телефонах. А я готовилась к экзаменам.

– Кто бы сомневался… – новость об отце резанула, но перед девушкой не хотелось показать, что расстроился. С усилием выдавил: – Молодец! Надеюсь, у тебя всё отлично.

– О! Это да-а! – Ляйсан многозначительно закивала головой. – Все ЕГЭ на девяносто и выше!

– Ого! Наверное, в МГУ поедешь поступать? Или в Уфе выбрала вуз?

– Нет. Что ты! Ни в какую Уфу я не поеду. И вообще, никуда поступать не собираюсь. Как ты… – девушка стала осторожно подбирать слова, останавливаясь, чтобы точнее выразиться. – Во-первых, у моих родителей нет таких денег, чтобы позволить мне учиться. Во-вторых… Знаешь, когда в школе узнали, что ты, на кого все учителя смотрели как на будущего студента самого престижного университета, попросту сбежал из деревни и пошёл в городе работать простым грузчиком в магазине, а потом выучился на обыкновенного шофёра… это стало для всех шоком. Тебя обсуждали на всех школьных углах. А потом твою фотографию сняли со стенда «Ими гордится школа»… Многие злорадствовали. Ну, а я задумалась. И вот до чего додумалась… Из поколения в поколение родители в нашем ауле мечтают, чтобы их дети получили высшее образование. И когда кто-то из наших, янганимяновских, поступает в вуз, к нему и к его родителям в деревне сразу появляется почтительное уважение: вот, мол, в люди вышел, а был такой шалопай. Взрослым до сих пор кажется, что вузовский диплом откроет их детям двери в лучшую, безбедную жизнь. Они не понимают, что времена изменились. В новом мире всё не так, как было раньше. Теперь уважается не образованность, но количество денег в кошельке… Что ты знаешь про своих одноклассников?

Вопрос несколько озадачил меня. В течение года я был настолько увлечён своим желанием пробиться, что практически потерял связь с одноклассниками. Даже с теми, с кем водил дружбу.

– Насколько знаю, – вспомнилась последняя случайная встреча с Фаилем, когда тот бродил по Стерлитамаку в ожидании автобуса до уфимского аэропорта, – все пацаны из моего класса мотнули либо в Ноябрьск, либо в Нижневартовск.

– Во-во! Об этом же мечтают и мои одноклассники, потому что понимают, что в нашей жизни надо много зарабатывать. Но при этом они уверены, что всё в этой жизни давно куплено, а у них остался только один-единственный шанс – вкалывать на северах всю жизнь, оставляя там свою молодость, здоровье. В противном случае ты обречён нищенствовать в родной деревне, чтобы годам к тридцати спиться и умереть где-нибудь под забором в собственной блевотине. И они верят, что тяжёлая физическая работа позволит им добиться более или менее пристойной жизни… Не знаю, может быть, у них всё и получится. Но это всё равно будет предсказуемая и скучная жизнь, как и жизнь деревенского алкаша. Заведут семьи, купят крохотные квартирки в городе и будут с жёнами, капризными детишками приезжать на выходные в родную деревню, чтобы устроить пикник на речке. Помнишь, наверное, то место на берегу, где каждое лето проводят сабантуй? Там ещё жарят шашлыки, купаются, встречаются с друзьями, чтобы друг перед другом повыделываться, изображая успешных людей? Те, кто уехал в город и нашёл там работу, с презрением смотрят на своих земляков, оставшихся в деревне. Я уж не говорю про тех, кто вахтовым способом летает в Сибирь. У них, вообще, нос вырастает до небес. И так хвастаться друг перед другом они будут до старости!

От этих мыслей мне становится тошно! Я ТАК жить не хочу! Я мечтаю объездить весь мир! Хочу, чтобы моя жизнь была полна самых ярких красок, впечатлений! Я не хочу долгие годы мечтать о своих ничтожных квадратных метрах и полжизни копить деньги, скрупулёзно подсчитывая, какую сумму можно отложить на лучшую жизнь. Закончить университет и радоваться тому, что удалось скопить на какой-нибудь отельчик в Турции, где («О! предел всех желаний!» – кривляясь добавила она) всё включено – тоже не вариант. Мне нужно всё и сразу, пока я ещё молода и полна сил, пока ещё могу радоваться жизни. Зачем мне прелести мира в сорок лет, если я к тому времени превращусь в дряхлую некрасивую старуху, на которую противно будет смотреть? Не хочу доживать до отвратительной старости!!! Даже представить не могу, что мне когда-нибудь стукнет сорок, а потом пятьдесят. Жизнь должна быть короткой, но яркой. Надо умирать, пока красива! Тогда о тебе будут по-настоящему скорбеть. А кто будет оплакивать умершую старуху? Наоборот, все облегчённо вздохнут: наконец-то окочурилась отвратительная баба-яга…

Поэтому я решила поехать в Москву, но не для того, чтобы учиться. Москва – это город великих возможностей! Только там сейчас можно многого добиться и осуществить все свои мечты. И я хотела с тобой встретиться, чтобы предложить поехать вместе… Ты как? Согласен?

Мне было приятно услышать приглашение от такой красавицы, в которую превратилась Ляйсан. Поэтому я не стал задаваться вопросом, почему именно на меня пал выбор. С нею отправлюсь навстречу московским приключениям! К тому же провинциальный городок мне больше ничего не мог предложить. И ещё один сильный аргумент тут же возник в голове и снял возможные сомнения – осенью начнётся воинский призыв. Служить в армии никак не входило тогда в мои, пацифистские, планы. До Москвы, решил я, повестки из военкомата не дойдут, потому что никто знать не будет, где меня искать.

Мы были люди не гордые, не избалованные жизнью. Поэтому, как пишут в романах, в одно прекрасное утро встретились на площадке у бывшего магазина «Яблоко», сели в микроавтобус и двинулись в путь…

– Живо в машину! – приказывает Бутурлин и вскакивает на переднее сиденье рядом со мной. Я плавно вывожу чёрный GMC Yykon за ворота по узкой дороге, усыпанной щебнем, который с хрустом вдавливается в землю колёсами, выезжаю на Симферопольское шоссе и медленно нажимаю на педаль газа: «Куда?». – «Пока едем прямо. До МКАДа. Там скажу, куда дальше ехать», – Сан Саныч хватается за скобу над головой.

Обычно, если ему доводится ездить со мной по делам без нашего директора, Бутурлин расслабляется, разваливается в кресле и достаёт из кожаного футляра кубинскую сигару. Пристрастие к гаванскому табаку у него появилось с тех самых пор, как в кабинете Вадима Борисовича повесили картину в массивной золочёной раме. На ней очень модный в Москве художник, воображающий себя современным Веласкесом, а потому отрастивший себе испанскую бородку, густые усы и длинные седые космы до плеч, написал маслом портрет Аль Пачино в известной роли. Тони Монтана на холсте сидит в глубоком кожаном кресле с бокалом красного вина в одной руке и сигарой – в другой. В распахнутой на груди белой сорочке художник тщательно прорисовал золотыми искрами переливающуюся массивную цепочку. Этот живописный «шедевр» не особенно смотрится в кабинете плюшевого толстячка Вадима Борисовича, но на Бутурлина портрет производит гипнотическое влияние: Сан Саныч всякий раз, как попадает в директорский кабинет, не отрываясь, пристально вглядывается в холодный прищур Тони.

Сам Бутурлин мало походит на мелкого и худосочного Аль Пачино. Высокий кряжистый мужик лет под пятьдесят не даёт никому, в том числе и себе, забыть, что в недавнем прошлом служил в армии: стриженные ёжиком светлые волосы с небольшим чубчиком надо лбом, привычка держаться прямо, точные, экономные движения, короткие фразы офицера, всю сознательную жизнь говорившего языком команд, сильное тело, приученное к ежедневным тренировкам. Он любит носить приталенные джинсовые рубашки, чтобы подчеркнуть рельефы своего накачанного торса.

А в целом, он производит впечатление волка, потерявшего свою стаю и ищущего вожака, которому можно смотреть в спину, чтобы вновь бежать вперёд, не думая ни о чём, но только быстро и чётко выполняя его команды. Стаю свою Бутурлин найти не может, а потому приходится работать головой, что, в общем-то, у него неплохо получается.

В этот раз Сан Саныч не вспоминает о сигарах. Он в тяжёлых раздумьях потирает подбородок. Дима и Бизон на заднем сиденье щёлкают затворами пистолетов, готовясь к работе.

На МКАДе Бутурлин велит повернуть направо. Мимо нас проплывают неоновые огни «Vegas’а», а совсем скоро впереди вырастают громадные чаши градирен ТЭЦ рядом с Капотней, чадящей грязно-белым дымом, медленно уплывающим в сторону Братеево, жители которого постоянно чихают и кашляют от першения в носу и горле.

Я вставляю в радиолу флешку и загружаю музыку.

Хоть убейте меня! Но не могу ехать в машине без современных мелодий. Сочетание движения и драйвового ритма создаёт невероятно объёмное ощущение скорости на дороге. «Bank robbery, we go in and we lieve with the cash. We just getting what we need, see no reason to ask…»

– Ты что-нибудь русское можешь включить? – сердится Бутурлин. Он, как и полагается бывшему офицеру, большой любитель патриотической музыки. Ему нравятся песни в духе «Расплескалась синева, расплескалась, По тельняшкам разлилась, по беретам».

– Сан Саныч, погоди чуток. Можно дослушать?

– Дослушать? Неужели понимаешь, о чём там поют?

– Могу немного разобрать…

– Вот то-то, что немного. Своё надо слушать!

– Сан Саныч, нашего-то ничего толкового в последнее время нет. Всё какая-то лабуда. Только и слышно: Минь сина яратам[2 - Минь сина яратам (татар.) – я тебя люблю], подходи к воротам!

– Чего? – закрутил в изумлении зрачками Бутурлин.

– Неправда! – кричит сзади Димка. – Ты Басту слушал? Его рэп в тысячу раз интереснее слушать, чем Тимати! У него очень так… со смыслом. Без гламура. Есть над чем подумать. Или вон… Хаски. Тоже ничего. Правда, немного заунывно. А вот у Басты, прямо… даже не знаю, как сказать. По коже мурашки.

– Да не люблю я русский рэп! – раздражённо оглядываюсь на Димку. – Это всё равно что говорить про русские хокку, танку. Ты вслушайся в эту песню. Слышишь, о чём поют?

– Stack a couple bit coins, hold up on my Nakamoto! – несётся речитативом из динамиков.

– Знаешь, кто такой Накамото? – поворачиваюсь я к Бутурлину.

– Япошка какой-то, – презрительно фыркает тот.

– Про криптовалюту слышал?

Бутурлин застывает в напряжённой попытке понять новое слово.

– Я! Я слышал! – радостно отзывается всё тот же Димка. – Классная штука! Про неё теперь все, кому не лень, говорят.

– Ну и что же это такое? – пихает Димку в бок Бизон.