«Вратарь, не суйся за штрафную!» Футбол в культуре и истории Восточной Европы

Учитывая размеры Лужников, их природные особенности и положение в плане города, эта территория должна быть использована не только для демонстрационного показа по ведущим видам спорта (футбол, легкая атлетика, спортивные игры, плавание, велосипед, коньки и др.), но и одновременно для массового проведения повседневной учебно-тренировочной работы и отдыха москвичей[148 - ГАРФ. Ф. 7576. Оп. 23. Д. 11. Л. 19–22, зд. Л. 19.].

Инициатором этого предложения был инженер-строитель, в прошлом спортсмен Василий Петрович Поликарпов (1903–1975). Он поддерживал новое поколение экспертов из числа технических специалистов, приобретавших все больший вес и авторитет в противостоянии с архитекторами сталинского времени. В архитектурной теории тех лет, еще до того, как в 1955 году Никита Хрущев открыто раскритиковал архитектурные «излишества» – сталинский монументальный стиль и декор, поднимались физиологические и эргономические аспекты, отчасти возвращающие науку к экспериментам 1920-х годов. Под лозунгом «тектоники»[149 - Казаринов В. Архитектоника здания // Архитектура СССР. 1954. № 11. С. 36–42; Маца И. О природе и специфике архитектуры // Вопросы теории архитектуры. 1957. № 2. С. 10–20.] на переднем плане оказывалась внутренняя структура зданий и сооружений[150 - О дискуссии про наследие 1920-х годов см.: Bittner S. V. Remembering the Avant-Garde. Moscow Architects and the «Rehabilitation» of Constructivism, 1961–64 // Kritika. Explorations in Russian and Eurasian History. 2/3 (2001). P. 553–576.]. Идеалом при этих переменах становится комфорт («удобство»). Следует учитывать, что когда в 1954 году правительство постановило начать строительство спортивного парка в Лужниках, то была победа самых различных сил, расходившихся иной раз во мнениях общественных и политических, для которых спорт и градостроительство должны были олицетворять более «человечный» социализм[151 - Постановление Совета министров СССР № 2487 от 28 декабря 1954 года.].

Ил. 4. Строительный процесс в Лужниках, 1954–1956. Источник: Городское хозяйство Москвы. 1956. № 9. С. 10–11

Стадион имени В. И. Ленина был первой крупной представительской постройкой периода оттепели; символически он обозначил присоединение Советского Союза к мировой спортивной жизни после вступления в Международную федерацию футбола в 1946 году и участия в Олимпийских играх 1952-го. Целью тех, кто стоял за его воплощением в жизнь, был также отказ от монументального стиля сталинского времени и демонстрация современного представительского архитектурного сооружения, выполненного с применением железобетонного каркаса и новых промышленных строительных материалов. Стадион имени Ленина являлся, следовательно, стройкой политической, на которой могла быть продемонстрирована работоспособность омолодившегося, прогрессивного социализма.

Строительство было завершено в рекордный двухлетний срок. Правда, в подробных позитивных сообщениях следовало умалчивать об изнурительных методах (ведь и в Лужниках работали бригады с простыми лопатами) и о негативных последствиях процесса для некоторой части москвичей: существовавшая застройка территории при начале строительства была снесена, жителей переселили[152 - Практика переселения описана в кн.: Smith M. B. Property of Communists: The Urban Housing Program from Stalin to Khrushchev. DeKalb, 2010.].

Во всем мире спортивные сооружения априори являлись образцами репрезентативной архитектуры послевоенного времени; здесь не только проводились спортивные игры в симбиозе с эффектным отражением в средствах массовой информации; стадионы стали символами города на глобальном рынке СМИ и выражали притязания государства на определенный статус. Сам проект постройки в Лужниках получил сильный резонанс не только в советской, но и в международной прессе[153 - См., например: The New York Times. April 5th, 1955. P. 5.]. В 1958 году вышел в свет специальный выпуск видного, авторитетного французского журнала L’architecture d’aujourd’hui («Архитектура сегодня»), посвященный современным спортивным сооружениям. Стадион имени Ленина не был в нем представлен, хотя издатель журнала, французский архитектор Пьер Ваго, вообще сочувствовавший Советскому Союзу, постройку осмотрел лично[154 - На обложке специального выпуска (Constructions sportives. 1958. № 76) изображена вышка бассейна для соревнований по водным видам спорта.]. Однако там были представлены скорее спортивные постройки, которые привлекали внимание благодаря сенсационным формальным решениям или особой гармонии с городским ландшафтом, а также обнаруживали формальные признаки того, что в современном дискурсе трактовалось как «дематериализация пространства»[155 - Видное место так называемой дематериализации пространства уделялось на «Дармштадской беседе» 1951 года с темой «Человек и пространство», в особенности в докладе издателя ее материалов: Die architektonische Bew?ltigung unseres Lebensraums // Mensch und Raum. Das Darmst?dter Gespr?ch 1951 / Hg. von O. Bartning. Darmstadt, 1952. S. 65–73; K?hring A. Die «Begr?nung» Moskaus in der Nachkriegszeit und der Sportpark in Luzniki // Landschaftlichkeit. Forschungsans?tze zwischen Kunst, Architektur und Theorie / Hg. von I. Nierhaus, J. Hoenes, A. Urban. Berlin, 2010. S. 103–112.]. Дематериализация была модным понятием в теории художественной культуры, которое исходило из современных условий жизни, технизированного окружающего пространства и технизированного мира труда, а они, согласно дискурсу, постоянно изменяли соотношение человека и пространства в интересах улучшения условий жизни – дематериализованному окружающему миру предписывалась, таким образом, своего рода функция освобождения[156 - См. подробнее в материалах «Дармштадской беседы» 1951 года и докладе издателя Отто Бартнинга (Die architektonische Bew?ltigung unseres Lebensraums).]. В Советском Союзе возникновение подобного дискурса было невозможно, ибо он шел вразрез с главной идеологической доктриной – материализмом. Мнимая дематериализация к тому же принципиально отличалась от физиологической, или «спартанской», концепции открытого воздуха, которая обсуждалась в числе первых замыслов Красного стадиона. С точки зрения строительной впечатление мнимой дематериализации было сравнительно затратно – из-за возведения, например, особых несущих конструкций, перекрытий, использования элементов остекления или решений в области ландшафтной архитектуры.

Стадион имени Ленина в этом смысле выглядел скорее консервативно, постройка восходила к архитектуре Колизея, однако от стадиона Кирова он отличался современной конструкцией: в основе архитектурного целого и трибун были использованы стальные каркасы, благодаря чему появилась возможность разместить под трибунами тренировочные залы и служебные помещения. Современники называли постройку также «амфитеатром», так как в общем расположении объекта по замыслу проектировщиков использовался склон Ленинских гор. Здесь, на краю плато, перед комплексом открытого в 1952 году здания Университета имени М. В. Ломоносова была сооружена смотровая площадка. Окружающую местность покрывал лесной массив, где был предусмотрен лыжный трамплин – наподобие того, что функционировал здесь уже во времена проектирования Красного стадиона.

Спортивный парк в Лужниках между соревнованиями и местный колорит

В отдельных деталях Лужники так и остались не завершены. Дефектные санитарные и тепловые коммуникации, равно как и гигиенические условия, не раз делались поводом для критики во время проверок и конфликтов при проведении мероприятий[157 - См., например, письмо В. Г. Напасникова городским чиновникам от 7 сентября 1956 года, в котором он ссылается на толчею перед труднодоступными, отделенными тесными подходами санитарными сооружениями, которая нередко становилась причиной тяжелых травм: ГАРФ. Ф. 7576. Оп. 1. Д. 1143/1. Л. 51–53.]. Лужники неоднократно становились ареной столкновений между футбольными болельщиками и милицией. 20 октября 1982 года при освобождении трибун после игры «Спартака» (Москва) и ФК «Харлем» дело обернулось массовой давкой на лестницах, в которой погибло по меньшей мере 66 человек. Память о трагедии на стадионе до сего дня остается заботой семей, которых она тогда непосредственно коснулась. Освещение в прессе она получает лишь случайно[158 - Zeller M. Das sowjetische Fieber. P. 247–258.].

Еще в проекте Лужники ясно определены как футбольный стадион, оборудованный прожекторами заливающего света и техническими возможностями для радио- и телетрансляции. Однако эксплуатация и загрузка обширного комплекса, помимо футбольных матчей высокого уровня и крупных мероприятий вроде Всемирного фестиваля молодежи и студентов 1957 года и летней Олимпиады 1980 года, были большой проблемой. Первый директор спорткомплекса Василий Григорьевич Напасников (1912–1970) еще в 1950-е годы делал ставку на многолюдные рекламные акции (например, лотереи) и разнообразные формы досуга: с конца 1950-х годов на обширной территории Лужников регулярно проводились сезонные фестивали вроде «Золотой осени» и «Русской зимы». Зимой дорожки в парке заливали льдом для желающих прокатиться: прокат коньков составлял постоянную и немаловажную статью дохода. Уютная домашняя атмосфера царила здесь тогда, в противовес времени проведения международных спортивных состязаний, которые всегда сопровождались повышенными мерами безопасности, с установкой дополнительных пикетов и пунктов личного досмотра в городе[159 - Меры предосторожности перед Всемирным фестивалем молодежи и студентов 1956 года описаны в статье: Roth-Ey K. «Loose Girls» on the Loose? Sex, Propaganda and the 1957 Youth Festival // Women in the Khrushchev Era / Ed. by M. Ilic, S. E. Reid and L. Attwood. Basingstoke, 2004. P. 75–95.]. Уже в 1960-е годы вокруг главного сооружения теснились киоски, а в поздние советские годы и в годы перестройки и здесь, и по всему пути от станции метрополитена раскинулось множество торговых точек местных и заезжих предпринимателей. Конец этому стихийному использованию территории положила лишь реконструкция в ходе подготовки к финалу Лиги чемпионов УЕФА 2006 года.

Многие современные спортивные комплексы вроде Лужников превратились сегодня в необжитые городские пространства, дальнейшее использование и приспособление которых вновь дают повод для полемических высказываний и фундаментальной критики так называемой фестивализации городов. Так, весьма серьезная дискуссия имела место по случаю Олимпийских игр в Лондоне 2012 года[160 - О дискуссии по поводу утилизации спортивных сооружений см., в частности: For sale: flatpack stadium suitable for Olympic Games. https://www.theguardian.com/uk/2008/may/27/olympics2012.london.].

В 2013 году в Лужниках начались обширные работы по реконструкции и модернизации в связи с подготовкой стадиона, переименованного в Олимпийский, к проведению в 2018 году Чемпионата мира по футболу. Во многих других российских городах перед предстоящими международными соревнованиями также обновляются стадионы. Иные снабжают авангардными фасадами или вновь утрамбовывают из грунта – безо всякой мысли о том, чтобы воспользоваться уже имеющимися мощностями, без взвешенного градостроительного подхода. Лужники как многофункциональное спортивное сооружение от этого, напротив, застрахованы: окружающий парк и прогулочная набережная предоставляют сегодня возможности для занятия разнообразными видами любительского спорта, среди которых в первую очередь представлены такие, как гимнастика на открытом воздухе, катание на скейтборде или бег трусцой. Длинная ледовая горка, которую сооружают здесь перед долгой зимой, придает комплексу определенный местный колорит, трапеция напоминает о традиционно высоких достижениях советских и российских профессиональных гимнастов и акробатов. И аркады на фасаде стадиона сохранились вполне прилично, так что сам Олимпийский стадион в преддверии Чемпионата мира 2018 года представляет собой неплохую ссылку на исторические аспекты культуры.

    Перевод с немецкого Антона Вознесенского

К истории футбола и спортивного строительства в столице Латвии Риге

    Андреас Фюльберт

Тому, кто пожелает исследовать историю футбола, а равно и строительства спортивных сооружений в отдельно взятом городе Прибалтики, может показаться привлекательным опыт Таллина (Ревеля) с учетом его заявки на проведение олимпийских соревнований по парусному спорту в 1980 году; сама столица Эстонии неизбежно окажется при этом в центре внимания[161 - С возведением олимпийских сооружений в таллинском пригороде Пирите (Бригиттен) в связи с Олимпиадой 1980 года в Москве (в свое время бойкотируемой многими государствами) связана блестящая история. Трое специалистов, ответственных за проект в Пирите, в их числе – городской архитектор Таллина Дмитрий Брунс (род. 1929), присоединились к советской делегации, которая следовала на футбольный матч между сборными Федеративной Республики Германии и СССР в мае 1972 года, а там уже на свои средства добрались до Киля – их интересовал только что выстроенный олимпийский центр «Шилькзее». Согласно некоторым устным источникам, им удалось заглянуть даже в проектную документацию (см.: Br?ggemann K. (zus. mit Tuchtenhagen R.). Tallinn. Kleine Geschichte der Stadt. K?ln u. a., 2011. S. 296.]. Говорит в пользу Таллина и другой повод, представляющийся накануне Чемпионата мира 2018 года: ведь именно этому городу УЕФА предоставил право провести 14 августа 2018 года финальный матч суперкубка между победителями Лиги чемпионов и Лиги Европы, чем сознательно отдала дань уважения столетнему юбилею государственности в Эстонии[162 - Окончательное подтверждение имеется с начала июля 2017 года. См. статьи в эстонской периодике от 7 июля 2017 года: Ametlik: 2018. aasta UEFA Superkarika finaal toimub uuendatud Lillek?la staadionil // sport.postimees.ee/3837883/ametlik-2018-aasta-uefa-superkarika-finaal-toimub-uuendatud-lillekula-staadionil.]. Впрочем, столетний юбилей основания государства в 2018 году будет отмечаться равным образом и в Латвии, и в Литве, а потому исторического обзора, который предполагается провести далее, Рига заслуживает как минимум в той же степени. Наконец, в качестве особой причины того, почему было решено остановиться на Риге, можно припомнить, что футбольная сборная Латвии, участвовавшая в играх решающего этапа Чемпионата Европы в Португалии 2004 года, до сих пор остается единственной прибалтийской командой, которая добилась подобного успеха в постсоветское время.

Сравнительно скромные результаты прибалтийских команд в международных соревнованиях отражают то, насколько сильно в сегодняшних Эстонии, Латвии и Литве футбол уступает по своему значению другим видам спорта, и едва позволяют даже догадываться о том несоразмерно большом внимании, какое привлекал к себе любой футбольный поединок в течение двух десятилетий перед аннексией этих трех стран Советским Союзом. Последним большим спортивным событием (Латвия встречалась с Эстонией) в середине 1940 года – в то время как многоходовый сценарий присоединения Прибалтики к сталинской империи уже был запущен – стал опять-таки футбольный матч: Латвия тогда сорвала настоящую бурю оваций на местном стадионе «Кадриорг», над которым в тот день в последний раз перед долгим перерывом развевались эстонский и латвийский флаги. Так латышам не аплодировали ни на одной из тридцати встреч, состоявшихся между странами-соседями с 1922 года; впрочем, обстоятельство это эстонская пресса уже не отваживалась объяснять угрожающим политическим положением, но только лишь «спортивным поведением» соперника, уступившего со счетом 1:2[163 - Br?ggemann K. (zus. mit Tuchtenhagen R.). Tallinn. Kleine Geschichte der Stadt. S. 256f. Ради полноты сведений следует отметить, что в течение более чем трех лет немецкой оккупации с середины 1941 года игры между футболистами Латвии и Эстонии отнюдь не прекращались; разве что ФИФА не считала их официальными встречами национальных сборных.].

Гнетущая обстановка встречи 18 июля 1940 года может послужить примером того, как некие характерные перспективы и решающие моменты молодой прибалтийской истории иной раз самым непосредственным образом накладывали отпечаток на историю местного и регионального футбола. Впоследствии отображение общеисторических событий в зеркале спортивной жизни – там, где это только будет возможно, – не останется без нашего внимания. Вместе с тем к строго систематическому изложению мы не стремимся. Очевидно, что, с одной стороны, тому более соответствовал бы формат монографии, чем статьи, а с другой – тогда прежде следовало бы задаться вопросом: имеется ли вообще для этого достаточно солидная источниковая база? Последняя проблема стоит при этом относительно остро. Надежность существующих публикаций монографического покроя по соответствующей теме в любом случае представляется ограниченной.

Во-первых, потому что потенциальные источники периода до Второй мировой войны для последующего обобщающего труда отложились весьма неполно, не говоря уже о последующих утратах во время самой войны. Во-вторых же, потому что, приступая к работе над подобными трудами, авторы их жили, как правило, в изгнании и к иным документам попросту не имели доступа[164 - Важной публикацией, написанной автором в изгнании, можно считать опубликованный в Швеции труд: Cika V. (совместно с Gubin? G.). Latvijas sporta vesture: 1918–1944. s. O. [V?ster?s], 1970.].

Несмотря на осознание того, что публикации периода эмиграции или первых лет после падения Берлинской стены[165 - Распространенный этот упрек в особенности относится к опубликованной (увы, лишь после смерти главного автора Эрика Кериса, 1930–1993) книге: Kehris E. et al. Latvijas sporta vesture [История спорта Латвии]. Riga, 1994. См. также замечания об этом и о проблеме частичного дефицита источников в книге: Berzin? V. et al. 20. gadsimta Latvijas vesture [История Латвии ХХ века]. Bd. 2: Neatkariga valsts 1918–1940 [Независимое государство. 1918–1940]. Riga, 2003. S. 809.] не свободны от пробелов, попытка переработать содержащуюся в них справочную информацию в некий краткий обзор подъема футбола в досоветской Латвии вполне имеет право на существование. И, так как один подобный опыт в свое время уже был предпринят, говорить об этом здесь больше нечего[166 - Imgrunt M. Aufstieg in den Adelsstand des Sports. Zur Entwicklung des Fu?balls in Lettland 1922–1940 // ?berall ist der Ball rund. Zur Geschichte des Fu?balls in Ost- und S?dosteuropa – Die Zweite Halbzeit / Hg. v. D. Dahlmann, A. Hilbrenner und B. Lenz. Essen, 2008. S. 181–199. В этом сочинении читателя может ввести в заблуждение то, что датой, когда была «провозглашена независимая республика Латвия» (S. 182) и, соответственно, республика переживала «провозглашение независимости» (S. 185) автор называет 18 ноября не 1918-го, а 1922 года. Фактически же к этому дню – моменту принятия официального решения – прошло уже в сумме 213 заседаний латвийского Учредительного собрания, а равно и первые парламентские выборы (7 и 8 октября 1922 года). Помимо того, еще 16 сентября 1920 года Учредительное собрание приняло значимый для молодого государства закон об аграрной реформе, в следующем же году последовало вступление всех трех прибалтийских стран в Лигу Наций. Имгрунт, впрочем, эти события не игнорирует, но говорит о них так, будто бы они предшествовали провозглашению независимости.]. В дальнейшем, представляется, будет достаточно сжатой подборки фактов и их интерпретации применительно к футболу в Риге. Но тем более подробно следует сосредоточиться на том, под знаком каких градостроительных преобразований футболисты Латвии могли бы радоваться новому центральному спортивному сооружению, когда бы реальное воплощение получил тот или иной, из первой или из второй половины ХХ века, сенсационный для своего времени и предпочтительный с политической точки зрения проект спортивного комплекса в Риге. Вследствие такой установки, наряду со спортсменами и политиками, в качестве дополнительных действующих лиц в поле зрения логично оказываются архитекторы. Последние в дальнейшем будут привлекать тем большее внимание, чем большего авторитета удостоились они еще прежде, при решении совсем других строительных задач, не имеющих прямого отношения к рассматриваемым здесь проектам.

Обратиться к неосуществленным архитектурным идеям, вместо того чтобы употребить те же строки на существующее фактически, в случае Риги оправдано не только тем очарованием, которое зачастую получает нечто нереализованное при ретроспективном рассмотрении. Гораздо существеннее то, что для города своей величины[167 - По данным официальной статистики, в Риге на 1 июля 2017 года было 704 476 жителей. В качестве источника см.: Latvijas iedzivotaju skaits pa?valdibas [Число жителей Латвии в коммунах] под грифом: Latvijas Republikas Iek?lietu ministrijas Pilsonibas un migracijas lietu parvalde [Управления по делам гражданства и миграции Министерства внутренних дел Республики Латвии]. Vd: www.pmlp.gov.lv/lv/sakums/statistika/iedzivotaju-registrs.] балтийская метрополия и сегодня располагает несоразмерно малым числом видных спортивных сооружений. Характерным представляется в этой связи то, что для проведения упомянутой игры 18 июля 1940 года в тогдашней Риге не нашлось равноценного аналога стадиона в таллинском районе Кадриорг (Катариненталь)[168 - Спроектированные Эльмаром Лохком (1901–1963) трибуны этого стадиона в 1936/37 году заменили собой сцену эстрады для певцов 1923 года постройки. Ср.: Bruns D. Tallinn. Linnaehitus Eesti Vabariigi aastail 1918–1940 [Таллин. Градостроительство в годы Эстонской республики. 1918–1940]. Tallinn, 1998, 103.], открытого за три года до того.

Футбол в многонациональной метрополии Риге до начала 1930-х годов

Возникновение футбольных клубов в Риге прослеживается с первого десятилетия ХХ века и за некий первичный импульс не в последнюю очередь обязано энтузиастам с британскими паспортами, купцам или фабрикантам, осевшим в городе с развивающейся быстрыми темпами (начиная примерно с 1860-х годов) промышленностью на западной окраине империи. С 1901 года внук одного такого переселенца из Великобритании Джордж Армитстед (1847–1912), прославленный потомками за разнообразные благодеяния и в 2006 году удостоенный памятника в центре Риги, – занимал здесь даже высокий пост городского головы[169 - Об Армитстеде и о том, как благодаря бракам предки его вошли в круги немецко-прибалтийской аристократии, см.: Lux M. Das Riga der Deutschen // Riga. Portrait einer Vielv?lkerstadt am Rande des Zarenreiches 1857–1914 / Hg. v. E. Oberl?nder und K. Wohlfart. Paderborn u. a., 2004. S. 75–113, здесь S. 91–94.]. Первый же настоящий футбольный клуб в Риге основал (почти точно в середине одиннадцатилетнего срока служения Армитстеда) британский предприниматель Гарольд Тревен Холл. В других местных спортивных обществах – с преимущественно латышским или преимущественно немецким составом – футбол существовал в это время лишь как один из видов спорта наряду с прочими; при этом по данным источников, первые опыты проведения соревнований относятся к 1906 году[170 - См.: Imgrunt M. Aufstieg in den Adelsstand des Sports. S. 181.].

Даже в неспокойные годы после Первой мировой войны можно говорить о британском влиянии на распространение футбола в Риге – правда, отчасти по другим причинам. В качестве гарантии независимости основанного в 1918 году латвийского государства, которое без прикрытия со стороны западных стран-победителей едва ли имело большие шансы на выживание, в то время в водах Рижского залива стояли военные корабли. Их команды сделались излюбленными противниками местных любителей футбола, которые и сами, как правило, были военнослужащими. Подобные матчи, по временам совмещенные с легкоатлетическими соревнованиями, проходили начиная уже с осени 1919 года, а также в период войны за независимость Латвии.

На первом большом спортивном событии в Риге в сентябре 1920 года наряду с футболом было представлено еще девять иных видов спорта – по большей части, опять же, спортсменами из числа военнослужащих латвийской армии. Случайные встречи с иностранными командами моряков сохраняли между тем свою привлекательность и, по-видимому, вдохновляли порыв футболистов официально выйти на международный уровень, так что формирование национального футбольного общества (под временным председательством того же британца Холла, который после мировой войны остался в Риге[171 - Холл также лично учредил серебряный кубок, который с 1922 года ежегодно передавался команде-победителю в борьбе за национальное первенство.]) не заставило себя долго ждать. В середине 1922 года Футбольный союз Латвии (Latvijas Futbola savieniba) был принят в ФИФА[172 - В постсоветское время название союза звучит немного иначе – «Latvijas Futbola federacija».], благодаря чему укрепил важные контакты за рубежом еще прежде, чем Латвия сделалась также членом Международного олимпийского комитета. Сборная Латвии участвовала в Олимпийских играх 1924 года в Париже; но это так и осталось исключением, поскольку в дальнейшем тому постоянно мешало несоответствие между вероятностью спортивных успехов и размером предстоящих расходов на поездку.

После основания общества минуло еще пять лет, прежде чем была принята система лиг, ограничивавшая круг кандидатов на участие в первенстве несколькими клубами в рамках Высшей лиги (собственно, начиная с 1927 года – четырьмя, пока в 1932 году их число не удвоилось). Однако более или менее сложный порядок определения чемпиона Латвии существовал уже с 1921 года; впрочем, именно в тот первый год игры решающего этапа были назначены на позднюю осень и впоследствии отменены из-за погодных условий.

Чемпионом 1922 и 1923 годов стала команда «СК Кайзервальд» – клуба, основанного рижанами немецкого происхождения и лишь немного уступавшего по возрасту расположенному на северо-востоке пригороду, который и дал ему название. С 1901 года район Кайзервальд понемногу рос, воплощая собой рижский вариант концепции «города-сада», идеализированной в международном градостроительном дискурсе и воплощенной в те годы на окраинах многих крупных европейских городов. От имиджа закрытого, элитарного пригорода Кайзервальд долгое время не мог избавиться, невзирая даже на то, что виллы, выстроенные в стиле модерн, изначально и сознательно перемежались в его облике с многоквартирными домами[173 - О застройке Кайзервальда ср.: Krastin? J. Jugendstil in der Rigaer Baukunst. Michelstadt, 1992. S. 30–35.]. Во время немецкой оккупации (которая продолжалась в Риге три года и три месяца, до октября 1944 года) в годы Второй мировой войны пришлось расплачиваться и за ассоциации с концентрационным лагерем. Лагерь в Кайзервальде возник в 1943 году из-за постепенного расформирования гетто и располагал множеством «площадок» как в черте города, так и за его пределами[174 - Angrick A. (zus. mit Klein P.) Die «Endl?sung» in Riga: Ausbeutung und Vernichtung 1941–1944. Darmstadt, 2006 (Ver?ffentlichungen der Forschungsstelle Ludwigsburg der Universit?t Stuttgart 6). S. 391–405.]. В сумме всего того, что в исторической памяти может быть связано с названием Кайзервальд, преобладает, само собой разумеется, эта, особенно трагическая страница прошлого; однако бесследно стереть из регистров местной истории память о спортивном клубе, удостоившемся столь высокой футбольной славы, не сможет ничто.

То, что после 1923 года клуб уже не добивался титула чемпиона, объяснялось вовсе не спортивным упадком, причины которого следовало бы выявить ему самому. Однако именно в те годы все отчетливей стала ощущаться латышская национальная гордость, вследствие которой наблюдаются, в частности, усилия перевести все футбольные таланты – разумелось, только латышского происхождения – в новый, основанный в 1923 году Rigas Futbola klubs, чтобы тем самым лишить в будущем лавров победителя насквозь пронемецкий «Кайзервальд». Последний, кстати, из числа претендентов на титул чемпиона исключался вовсе: по новым правилам, состязающиеся за титул победителя команды должны были состоять впредь из игроков исключительно с латвийскими паспортами. Латвийское гражданство было нормой среди представителей национальных меньшинств в Латвии в период между двумя мировыми войнами, однако расчет на то, что ФК «Кайзервальд» в сжатые сроки сможет заново сформировать команду на 100 % из числа граждан, был бы нереалистичным. Лишь в 1925 году, после смягчения требований (по которым теперь максимум три игрока в команде могли иметь иное, чем латвийское, гражданство) и в несколько измененном составе, команда смогла опять, в последний уже раз, принять участие в борьбе за титул чемпиона. Шансов на продолжительную серию побед ФК «Кайзервальд» эти правила все равно не оставляли, поскольку около 1924 года процесс леттизации важных сфер общественной жизни, логично вытекающий из факта основания государства, достиг своего первого апогея и стал ощущаться также в профессиональном спорте.

Между тем при формировании национальной сборной это сыграло плохую службу, поскольку перед игроками, которые не были этническими латышами, но располагали гражданством, оказывались открытыми все двери. В особенности же никто не имел предубеждений против укрепления команды за счет игроков из еврейских спортивных клубов Риги. Этнических латышей и нелатышей в национальной сборной сплавляло единство цели, чего нельзя было сказать о тренерах. Удивительным образом все тренеры национальной сборной Латвии межвоенного периода были из бывшей Австро-Венгрии, пока в 1940 году должность эту не занял наконец латыш[175 - Австро-Венгрия имела тогда высокий рейтинг и в тех странах, в командах которых встречались латвийские футболисты, решившие сделать карьеру за рубежом.]. Противоречия между ними и командой возникали также из-за того, что тренеру полагалось солидное жалование, в то время как игроки были любителями, вынужденными, помимо спорта, заниматься еще чем-то для пропитания (впрочем, в этом Латвия не отличалась тогда от любого другого государства).

Совершенно очевидно, что возможностей для инвестиций в строительство спортивных сооружений в первое десятилетие латвийского футбола было еще меньше, чем средств на подготовку, оснащение и командировочные расходы игроков. Несмотря на недостаточность тех немногих площадок, которые были в распоряжении рижских клубов в 1920-е и 1930-е годы, все игры между сборными государств, на которых Латвия выступала в роли хозяйки, само собой разумеется, проводились в столице – причем для того лишь, чтобы собрать как можно больше зрителей. Только одна изо всех 99 игр, в которых участвовала национальная сборная до 1940 года, прошла на домашнем стадионе одного успешного в то время клуба за пределами Риги. Речь идет о клубе «Олимпия» из Лиепаи (Либавы, третьего по величине города в стране), который в те два десятилетия семь раз завоевывал титул чемпиона Латвии. В том матче в 1932 году Латвия встречалась с Литвой; если же отметить близость Лиепаи к литовской границе, то становится ясно, отчего именно этого противника принимали однажды здесь, а не в Риге. Характер исключения при выборе этого места встречи отнюдь не умаляет общего правила. Правило это подтверждается и тем, что в соседних странах, Литве и Эстонии, ни один из состоявшихся в 1920–1930-е годы международных футбольных матчей не проводился за пределами тогдашней столицы Литвы Каунаса и, соответственно, Таллина.

Косвенное доказательство того, что популярность футбола ни в коей мере не ограничивалась столицей, в Латвии можно усмотреть в факте основания еще в 1926 году пяти региональных обществ[176 - Berzin? V. et al. 20. gadsimta Latvijas vesture. S. 812.]. Последние обозначали территории своей юрисдикции в точном соответствии с границами четырех провинций страны – Курляндии (латв. Kurzeme), Семигалии (латв. Zemgale), Лифляндии (латв. Vidzeme) и Летгалии (латв. Latgale), а также города Риги. Структурные предпосылки того, что помимо Лиепаи вдали от метрополии могли возникнуть и другие настоящие футбольные цитадели, очевидно, существовали. Централизация же большей части событий футбольной жизни в Риге – лишь классический пример процесса кристаллизации вокруг столицы, непропорционально большой для своей страны.

Повороты в латвийском футболе, спортивном строительстве и биографиях отдельных архитекторов после государственного переворота 1934 года

Отчетливая переоценка спорта вообще, и футбола в особенности, наступила в годы, последовавшие за государственным переворотом 15 мая 1934 года, упразднившим основанную на многопартийности парламентскую систему предыдущих двенадцати лет. Карл Ульманис (1877–1942), прежний премьер-министр и один из основателей государства в 1918 году, отныне стал править судьбами страны единовластно и способствовал формированию вокруг себя своего рода культа[177 - Переход к авторитарному способу правления представлял собой отнюдь не исключительно латвийский феномен, а скорее наоборот – обычный случай в становлении государств Средней и Центральной Европы в межвоенный период; лишь конкретные даты и способствовавшие этому факторы сильно различаются от страны к стране. См. доклад о Латвии из сборника, посвященного всем государствам, к которым это относится: Butulis I. Autorit?re Ideologie und Praxis des Ulmanis-Regimes in Lettland 1934–1940 // Autorit?re Regime in Ostmittel- und S?dosteuropa 1919–1944 / Hg. v. E. Oberl?nder. Paderborn u. a., 2001. S. 249–298.]. Стабильно возрастающее ритуализированное почитание проявилось позднее, после того как в 1936 году Ульманис занял и сохранившуюся с периода парламентаризма должность президента. В общественно-политический контекст времени[178 - В качестве случайности, которая ввиду вполне неожиданной поддержки спорта с 1934 года дает все же основания для некоторых фантазий, следует отметить, что ни в 1936-м, ни в 1938 году национальная сборная Латвии, словно нарочно, не проиграла ни одной игры.] прямо-таки мастерски вписывается то, что именно в этом году был обнародован план соорудить на левом берегу Западной Двины (Даугавы, Дюны), прямо напротив Старого города, обширный комплекс – симбиоз сооружений для проведения спортивных и праздничных мероприятий, а также торжественных собраний под общим названием площади Победы (латв. Uzvaras laukums).

Ил. 1. План Риги, архив Андреаса Фюльберта. 1 местонахождение площади Победы (запланированной с 1936 года); 2 Старый город; 3 район Кайзервальд; 4 стадион «Даугава»; 5 Национальный спортивный манеж; 6 остров Лутсаусгольм; 7 местонахождение Дворца спорта, открытого в 1970 году; 8 Новая хоккейная арена; 9 стадион «Сконто»

То, что в самом центре города существовала обширная, расположенная к востоку от западных окраин территория, избежавшая жилой или промышленной застройки, являлось следствием запрета на строительство со времен, когда Рига была городом-крепостью под шведским, а позднее русским владычеством, запрета, отмененного только в 1904 году. Годами, минувшими после его отмены, для урбанизации огромной площади не смогли воспользоваться ни чиновники царской администрации, ни их наследники в юной Республике Латвии[179 - Одна популярная в поздние годы Российской империи и обоснованная подробными проектами градостроительная идея по поводу этой территории сводилась к тому, что ее надлежало застроить разделенным на 135 секторов городом-садом – подобно тому, что складывался в то же время и в очень схожих формах в новом районе Кайзервальд.], поскольку для этого прежде следовало исключить опасность затоплений. Даже спустя три десятилетия осушение территории все еще не было завершено вполне; между тем показалось гораздо целесообразнее превратить ее в парковую зону. С 1925 года эта идея получила официальное название «Парк Победы» (латв. Uzvaras parks), которое в годы правления Ульманиса наконец превратилось в площадь Победы.

Даже если разница в названиях не столь велика, она дает понять, что новому руководству государства на этом месте представлялось нечто гораздо большее, чем классический парк, который предназначен прежде всего обеспечивать отдых посетителей. Теперь и планы стали гораздо масштабнее: возвести большой стадион, как минимум на 25 000 зрителей, наряду с ипподромом, велодромом и разнообразными сооружениями для водных видов спорта; по соседству поместить постоянную площадку для фестивалей латышской песни, на которые традиционно с 1873 года каждые пять лет собирались бы певцы со всей страны, а также включить в общую концепцию комплекса строительство сооружений для проведения военных парадов, рабочих праздников или обращений президента к сотням тысяч людей.

Одна возможность для президента говорить перед тысячами в те годы уже воплощалась в реальности полным ходом – впрочем, в более скромных масштабах: после 1935 года перед северным фасадом рижского Домского собора были снесены три ряда жилых домов, и на их месте устроена небольшая площадь, открытие которой пришлось как раз на третью годовщину переворота. Вопреки своему торжественному посвящению дню 15 мая (латв. 15. maija laukums), форум посреди Старого города авторитарному правителю вроде Ульманиса мог служить, однако, лишь временной мерой, раз дело касалось удовлетворения типичных для системы представительских потребностей. Напрашивалось ускорение земляных работ на территории будущей площади Победы, в идеале – с переходом к воплощению проекта, победившего на архитектурном конкурсе, результаты которого ожидались к концу декабря 1938 года.

Согласно представлениям режима, ожидаемый эффект ускорения могло дать участие в работах населения. С политической точки зрения оно было желательным, поскольку якобы укрепляло идентификацию отдельного гражданина с государством и его столицей, а также укрепляло единство народа, которому в годы правления Ульманиса присягали все чаще. Инициированные впервые в 1936 году и после повторявшиеся каждое лето общественные работы не давали, однако, впечатляющего прогресса на строительной площадке. Помимо ограниченного климатическими условиями строительного сезона (основной проблемы многих современных проектов в регионе), отчасти виной тому было и совпадение строительного и сельскохозяйственного сезонов: год от года следовало организовывать работы так, чтобы сельские жители могли выполнить предписанные наряды прежде, чем дома у них начиналась уборка урожая. Финансовым проблемам, встававшим в связи с проектированием площади Победы, личный трудовой вклад населения тоже не мог помочь. Поэтому приходилось уповать и на организованную специально для финансирования проекта лотерею. Последняя также была идеальна с практической стороны, поскольку давала ощущение личного участия каждому, кто не принимал непосредственного участия в работах, а мог только внести откуп[180 - О проектировании площади Победы см. также: F?lberth A. Tallinn – Riga – Kaunas. Ihr Ausbau zu modernen Hauptst?dten 1920–1940. K?ln u. a., 2005. S. 187–192.].

Латвийские архитекторы тоже подошли к проекту так, словно никто из них не мог уклониться от приглашения принять участие в упомянутом конкурсе. Впечатляющее число заявок – 44 – в любом случае позволяет заключить (главным образом потому, что среди них было много совместных проектов двух архитекторов), что большинство восприняли участие в конкурсе как своего рода патриотическую обязанность. Дополнительными стимулами были, очевидно, и продвижение по карьерной лестнице, которое могло обеспечить присуждение приза, и высокие премии, которыми, как обещалось, сопровождались три первых и три вторых места. Кроме того практически для каждого одобренного жюри проекта открывалась перспектива приобретения. То, что в конце концов это коснулось больше половины поданных заявок, сделало конкурс, с одной стороны, мероприятием дорогим, с другой же – как и предполагал Ульманис – событием, после которого не осталось недовольных.

Если же нашелся все же один, кто был разочарован, то разве что Карл Зале (1888–1942), автор скульптурного оформления открытого в 1935 году в Риге памятника Свободы, а также торжественно освященного годом позже Братского кладбища, символического места захоронения павших в Первую мировую войну и в последовавшую войну за независимость. Честолюбие, подвигшее Зале подготовить свой проект площади Победы, и его надежда получить заказ в результате вероятного нового этапа конкурса могли поддерживаться тем, что в современной прессе его проект изображался третьей знаменательной вехой латвийской архитектуры – после Братского кладбища и памятника Свободы. И о преображении пустыря в будущее «сердце города» говорилось неоднократно, поскольку площадь Победы оставалась пока единственным проектом авторитарного режима. Закладные камни обоих других памятников были установлены, напротив, еще в период парламентаризма, и в этом смысле площадь Победы по любой шкале ценностей тоже выходила на первое место. Не говоря уже о том, что смена политической системы в 1934 году в каком-то смысле ограничивала готовность Зале создавать новые памятники монументального искусства для Латвии. Однако шанс показать себя в третий раз на этом поприще решительно перечеркнул отзыв жюри конкурса, состав которого утверждал лично президент Ульманис.

Одну из трех первых премий жюри присудило заявке двух граждан Латвии, частично с немецкими корнями. Фридрих Карл Скуиньш (1890–1957) и Георг Дауге, который был младше на полтора десятилетия, предлагали несколько четче, чем большинство прочих участников, наглядное деление местности транспортной осью, которая на левом берегу должна была представлять некое подобие оси на правом, значительно более прямолинейной – оси, которую образовывали улица Калькю и бульвар Бривибас (бульвар Свободы).

Ил. 2. Модель проекта площади Победы, арх. Фридрих Скуиньш и Георг Дауге

Отгороженные от берега реки компактными общественными постройками, пятна стадиона и площадки для певческих фестивалей располагались, согласно этому проекту, в точности симметрично относительно разделяющей их посредине аллеи. В конце аллеи была предусмотрена башня высотой 60 метров, у которой могли завершаться праздничные шествия. Ее предлагалось использовать как место памяти героев народа, наверху же сооружения возможно было представить себе чашу для Огня победы.

Проект Скуиньша и Дауге заслуживает здесь столь подробного описания и чести быть отнесенным на передний план среди других проектов-победителей, поскольку после повторного рассмотрения всех заявок, поданных на конкурс, именно Скуиньшу доверили руководство разработкой окончательного проекта. По горькой иронии судьбы, архитектору, удостоившемуся этой высокой чести, оставалось жить на родине совсем недолго. Именно немецкие корни склонили его к решению участвовать в несколько поспешном «переселении» прибалтийских немцев вследствие пакта Молотова – Риббентропа 23 августа 1939 года. Переселение предполагалось еще в секретном соглашении между Германией и Советским Союзом, перед тем как в октябре 1939 года, параллельно с фактическим началом процесса миграции, между рейхом, латвийским и эстонским правительствами были заключены официальные соглашения, в которых, устанавливая порядок освобождения прибалтийских немцев от латвийского и эстонского гражданства, обходили молчанием прежде всего имущественные вопросы. Меньшинство прибалтийских немцев игнорировало призывы покинуть Латвию и Эстонию до самого конца 1939 года, хотя лучше было бы подождать еще год, когда после присоединения этих стран к Советскому Союзу для них неожиданно вновь открылась возможность «второго переселения».

Скуиньш сравнительно поздно воспользовался шансами, вытекающими из его немецко-латвийского происхождения. Тем не менее именно это дало ему возможность в 1941 году перебраться из Риги непосредственно в Берлин[181 - Тем же, кого переселение затронуло в 1939-м и начале 1940 года, напротив, настойчиво рекомендовали расселяться в тогдашних рейхсгау Вартеланде и Данциге – Восточной Пруссии, чтобы тем самым способствовать германизации областей, которые еще незадолго до того принадлежали Польше.]. Позже, в ГДР, где он руководил институтом при Немецкой строительной академии, он оказал влияние – пусть в неравной степени – на внешний облик двух известных зданий. В течение двух лет с 1949 года он возглавлял архитектурный отдел проектной мастерской нового здания советского посольства в Восточном Берлине, а в 1953/54 году состоял главным архитектором в мастерской по проектированию здания оперы в Лейпциге[182 - В последнем случае Скуиньш, после того как все заявки, поступившие в рамках проведенного в 1950 году конкурса (в том числе и вполне современный проект Ганса Шарона), были отклонены, получил задание доработать заявку, с которой в 1952 году на второй конкурс вышел Петр Бигански из Варшавы (1905–1986). Позже, впрочем, за отсутствием удовлетворения идеями Скуиньша то же было поручено Курту Нираде (1901–1976) и Курту Геммерлингу (1898–1977), отчего здание оперного театра в том виде, в котором оно было открыто в 1960 году, лишь отдаленно можно связать со Скуиньшем. См.: Topfstedt T. Oper Leipzig. Das Geb?ude. Leipzig, 1993. S. 15f.]. Достойно упоминания и то, что в 1945–1948 годах Скуиньш занимал пост архитектора при магистрате Большого Берлина, ибо именно в этом качестве ему, возможно, иной раз случалось поглядывать на олимпийский комплекс 1936 года, вспоминая при этом свой проект площади Победы в Риге. Соответствующие ассоциации могут возникнуть и у нас, поскольку оба проекта вполне соразмерны по размаху. По крайней мере, ясно, что в этом случае в Латвии замахнулись на градостроительный проект фактически масштаба «большой диктатуры»; провал же замысла объясняется тем, что в Риге 1930-х годов не предполагалось никаких крупных спортивных мероприятий международного уровня с фиксированными сроками проведения – таких, как Олимпийские игры, например, для которых Берлин был просто вынужден подготовиться.

Массовым мероприятием, для которого площадь Победы даже в недостроенном состоянии была признана удовлетворительной, стал вошедший в анналы латвийской истории певческий фестиваль 1938 года. Ему было суждено остаться самым крупным мероприятием в Риге, проведенным здесь, на левом берегу Западной Двины, хотя даже в 1940 году та многофункциональная площадь, какой желал видеть ее Ульманис, все еще не сформировалась здесь настолько необратимо, чтобы могла показаться советской власти, даже с учетом политико-идеологических корректив, стоящим завершения проектом[183 - В качестве проекта времен Ульманиса, воплощение которого последовало лишь после 1945 года, можно назвать спроектированное как Дворец правосудия здание будущего Совета министров Латвийской ССР, расположенное напротив Рижской эспланады. Решающим здесь было разделение строительства на два этапа, из которых до прихода к власти Советов смогли завершить лишь один. Полное сохранение изначального проекта было, таким образом, предрешено. Любопытно, что проект и этой постройки принадлежал Фридриху Скуиньшу, из-за чего, в том числе, и сочли целесообразным передать ему разработку окончательного проекта площади Победы.]. Половинку названия сохранила, впрочем, и при советской власти, и после нее большая часть этой территории: с послевоенных лет в топографию Риги она вошла не как площадь, а снова как парк[184 - Возвращение к названию «парк Победы» обходится молчанием в соответствующей статье архитектора Вайделотиса Апситиса (1921–2007). Однако она исполнена удовлетворения по поводу якобы полной преемственности названий вплоть до современности. См.: Apsitis V. Pieminekli un monumentala celtnieciba Latvija 30. gados [Памятники и монументальное строительство в Латвии в 1930-е гг.] // Karlim Ulmanim 120 [К 120-летию со дня рождения Карлиса Ульманиса] / Hg. v. LU Latvijas vestures instituts [Institut f?r lettl?ndische Geschichte an der Universit?t Lettlands]. Riga, 1998. S. 154–161, зд. 157.]. Архитектурный акцент местности с тех пор представляет один-единственный, сооруженный в 1985 году и неоднозначно воспринятый в постсоветской Латвии памятник.

Несмотря на провал проекта площади Победы времени Ульманиса, в нем бесспорно нашла выражение некая до сих пор неизвестная форма прославления спорта. Вместе с тем остается неразрешенным вопрос, в какой мере в то время, когда над этим проектом велась работа, переоценка коснулась конкретно футбола, о чем свидетельствует учрежденный президентом Ульманисом кубок. В 1937-м и в два последующих года ведущие футбольные команды страны были приглашены, помимо ежегодной борьбы за титул чемпиона, сразиться между собой также и за кубок, что было гораздо престижнее любого прежнего регулярного соревнования, не считая чемпионата страны. Дважды, в 1937 и 1939 годах, кубок завоевывал восьмикратный чемпион Латвии клуб «Ригас футбола клубс», тогда как в 1938 году он достался клубу, которому в титуле чемпиона регулярно отказывали. Название этого клуба было, между тем, иным, чем при его создании в 1927 году; ибо после того, как в течение более чем десяти лет он производил фурор как «Рига вандерер» (SV Riga Vanderer), внезапно обнаружилось, что по вступлении в силу одного из принятых режимом Улманиса законов о леттизации имен в стране название его, как и имена тысяч частных лиц, подлежит адаптации к латышской языковой среде. Так старое название клуба уступило новому, «Ригас вилки» (Rigas Vilki, «Рижские волки»), образованному вполне во вкусе Ульманиса. В очередной раз политический акт, который, казалось, должен был бы затрагивать в большей степени иные сферы жизни, нежданно быстро возымел характерные последствия и в области спорта.

Еще более нежелательным, чем непривычно звучащие названия клубов, режиму, возглавившему Латвию в 1934 году и столь упорно озабоченному единством народа, должно было представляться выяснение отношений между приверженцами разных клубов – побочное явление футбола, о котором тогда слишком охотно умалчивали и о котором в результате осталось не слишком много упоминаний. Известно все же, что ни одного клуба оно не коснулось так сильно, как СК «Рига вандерер», или ФК «Ригас вилки». Если, как в тогдашней Риге, многие лучшие футбольные команды собирают своих почитателей на ограниченном пространстве, случаи проявления силы априори предсказуемы; в нашем же конкретном случае причина их была в том, что клуб «Рига вандерер» в 1927 году непосредственно после своего основания и вопреки прежним заверениям успешно переманил ряд игроков из «Ригас футбола клубс». Разногласия вспыхивали, среди прочих, из-за кандидатуры игрока национальной сборной Арвида Юргенса (1905–1955) – вратаря того состава сборной, который в 1924 году участвовал в Олимпийских играх в Париже.

В 1936 году Юргенс в очередной раз стал олимпийским победителем, на сей раз благодаря своей страсти к хоккею, которую переживал особенно сильно с 1932 года и которая обеспечила ему возможность принять участие в Зимних играх в Гармиш-Партенкирхене. В дальнейшем свою многосторонность он доказал в баскетболе: в этом виде спорта он входил в состав команды, одержавшей победу на чемпионате страны 1925 года. Тройной талант Юргенса сделал его одним из величайших спортивных идолов в истории Латвии – хотя «историю Латвии» и здесь, впрочем, опять же можно заменить на «историю Риги», поскольку в 1920–1930-х годах ни в одном из указанных видов спорта он не участвовал в соревнованиях, проходивших вне столицы.

Между видением и прагматизмом: спортивные постройки как часть советского градостроительного наследия Риги