Три цветка и две ели. Первый том

Она распустила длинные волосы, павшие густой снежной лавиной на белое траурное платье. Где-то внутри нее еще таилась молоденькая медно-рыжая девчонка из мерзлой, убогой, «Волчьей Орзении», родившая первого сына в двенадцать с половиной лет, – затем родившая еще шестерых сыновей, а затем потерявшая шестерых сыновей… Счета умершим или убитым за три десятка лет войны внукам она старалась не вести…

– Мы, Ранноры, своего всегда добьемся, – сказала королева вслух, глядя в настенное зеркало. – Всегда! Не буду спешить, раз всегда…

________________

С началом ночного часа Любви в Рюдгксгафце гасили свечи, пустела обеденная, затихала кухня, все разбредались по спальням, смотритель Линдсп Вохнесог обходил залы дворца со свечой. На улице темнело – и замок темнел: за триаду часа до полуночи погасли все окна дворца, выходившие в парк.

Господ Махнгафасс поселили на третьем этаже, в крыле для женатых пар. Марлена устала за сумбурный день, посвященный поискам дома, и ушла спать с началом часа Целомудрия, а Магнус гулял по парку, в его дальней части, больше похожей на небольшой, уютный, редкий лесок. Бывший священник в который раз размышлял о своей дальнейшей жизни в миру. Трехэтажный милый домик в Малом Лабиринте тоже ему приглянулся, как и Марлене. Понравился и скромный храм Благодарения, неподалеку от того дома, и недавно окончивший семинарию священник, от которого Магнус узнал о бесплатной школе при храме для всех желающих – убогой, существовавшей на пожертвования и располагавшей единственным полуслепым учителем.

«Там я пригодился бы, – думал он. – Я мог бы давать уроки Языкознания за деньги – братья помогут найти богатых учеников, а взамен в той школе я буду работать без жалования… Не зря меня привело к храму Благодарения вновь…»

Магнус уж шел по саду к дворцу, когда увидел огонек – Линдсп с фонарем в руке и граф Эгонн Гельдор направлялись из «леса» прямо к нему. Желая избежать встречи с братом королевы, Магнус скрылся за конусом из стриженого можжевельника у беседки, думая, что тот пройдет мимо. Но белокурый граф зашел в беседку, не собираясь ее покидать, а Магнус не мог оставить свое укрытие незамеченным. Ругая себя, чувствуя себя неловко и глупо, он таился «в кустах», одетый во всё черное и едва видимый во тьме, думая, что если его найдут, то он не оправдается. Его досада и стыд усилились с появлением Мираны. Без брата, одна да ночью, девушка несмело вступила под восьмигранный шатер беседки и села на одну скамью с Эгонном.

– Милая, прекрасная Мирана, – нежнейшим, тихим голосом проворковал граф. – Я несказанно счастлив, что ты смилостивилась… Уже почти два года минуло, как я пытаюсь ухаживать за тобой. А ведь я мог давно забыться с другой… Я и пытался, но у меня ничего не выходит – и ныне, вместо услад, я ради тебя без конца терплю унижения от твоего… отца, так называемого… Если бы это был кто-то иной, а не Рагнер Раннор, то я немедля посватался бы, но… ты же знаешь, что он мне ответит. Я для него пустое место в камзоле, потому что не воевал… А я не склонен воинствовать. У моего батюшки было много учеников – и все до одного уже мертвы, кроме Рагнера. Не понимаю их… Нас же родили жить, а не жить ради того, чтобы умирать при любом удобном случае.

– Для меня в пути мирянина нет ничего постыдного, – тихо ответила Мирана. – Вовсе не все должны воевать. Мужчине достаточно вести себя достойно звания мужчины. Мужчина, например, не нарушает данных клятв…

– Я и не нарушу. Я готов поклясться на Святой Книге, но только перед Линдспом. Рагнер же меня выставит, если я заикнусь о помолвке. И ушат самой грязной грязи выльет на меня, да еще не меньший ушат самой бранной брани. Такую помолвку хочешь? Хорошо! Завтра пойду к нему. А ты смотри из окна – смейся надо мной и тешь свою Гордыню, жестокая…

– Я ничуть не… – взволновалась Мирана. – Не Гордыня это вовсе… Но как иначе?

– Быть хитрее… В конце концов, Рагнер же тебе никто по мирскому закону. Ведь он не удочерил тебя по-настоящему, не дал своего имени. Он – отец, какой появляется раз в пять лет, целует, кружит – и снова исчезает.

– Прошу, не надо. Пусть герцог Раннор и появляется раз в пять лет, или даже реже, но он сделал для меня больше, чем любой из мужчин, каких я знала. С самого моего рождения делал, хотя не был обязан.

– Может… ты на самом деле его дочь?

– Нет. Линдсп был уже взрослым – отроком, многое видел. Брат мне никогда не лжет, а я ему, – у нас нет тайн друг от друга… Мне пора идти, зря я пришла, – встала девушка, а Эгонн упал перед ней на колени.

– Выслушай меня! Я всё придумал, как нам быть. Скоро Рагнер уедет в Ларгос – мы сможем видеться… Я купил дом неподалеку. Там тоже есть садик, где тихо и уединенно… Рыжий дом за высоким забором. Ты бы с братом туда приходила… Мы смогли бы там разговаривать, не опасаясь никого! Я обвенчаюсь с тобой сразу после свадьбы Эккварта, клянусь! Пока же нельзя дать повода для пересудов. Меня связывает забота о семье и о чести короны. Но еще полгода тебя не видеть, довольствоваться жалкими встречами при старой королеве, которая не хуже Рагнера меня оскорбляет… Не могу я ждать полгода и хранить целомудрие, не получая вообще ничего, я же мужчина!

– Я вам не верю, Ваше Сиятельство, – ответила Мирана. – Не нужно более искать со мной встреч или писать мне. И в сад я более к вам не выйду…

Она бегом бросилась к дворцу, а Магнус слышал, как Эгонн, недовольно бормоча, покидает беседку и удаляется вглубь парка – туда, откуда пришел.

Рассказывать Рагнеру о подслушанной беседе Магнус не стал, решив, что Мирана крайне благоразумна, а Эгонн отвергнут ею раз и навсегда.

«Тем более что девушка всё расскажет брату, – рассуждал он. – Они в своей семье всё сами решат без вмешательства чужаков».

Глава V

Поминки Лодэтского Дьявола

Простой люд одевался в Лодэнии на порядок скромнее, чем в Орензе, если не на два порядка или три. Мужчины здесь не жаловали несуразных шляп, не надевали нарочито неверно камзолы, «путая» ворот с рукавом, и полосатые узкие штаны тоже им не приглянулись. Если на улицах двух столиц появлялась яркая компания, то прохожие на нее оглядывались, пытаясь понять: «чё за чудоба?!». А если школяры видели на улице особу в двурогом колпаке, то орали ей «коза», «м-ее» и «б-ее», свистели, доводя даму до слез, – и ничего власти поделать с этим не могли, да может, не сильно-то желали. Аристократы, разумеется, одевались броско: платья и головные уборы им привозили из Санделии, Аттардии, Бронтаи, Орензы… Ходили они в сопровождении вооруженных слуг, которые отбивали у «черни» желание озорничать.

Восемнадцатого дня Трезвения Маргарита прогуливалась по Брослосу с Соолмой и охранителями. Успели они осмотреть лишь Ордрхон – «голову Брослоса», и мельком глянуть на соседний Рунгорхорн – «разум Брослоса». Эти два самых нарядных округа Солнечного города разделял широкий Западный Луч, что брал начало от «Змеиного моста» Лодольца, уходил строго на запад, провожая солнце, и пересекал две городские стены. Частью Нового Вала являлась крепость из рыжего кирпича – Ордрё, какую звали башней, потому что она была круглой, еще горожане кликали ее «шляпой Брослоса» – и впрямь она напоминала этот головной убор: будто резные поля шляпы, ее глухую «тулью» опоясывала ходовая площадка со стрельницей. Ордрё встала у Западного Луча, между Ордрхоном и Большим Лабиринтом; проезд между Солнечным городом и Лунным городом получил имя «Ордрские ворота», и проход был свободным, но не для телег, а подозрительных лиц могли не впустить. В Ордрё размещались городские стражники, управа и монетный двор.

В Солнечном городе вокруг Ордрё выстроились полукругом красивые, высокие дома; на первых их этажах работали лучшие лавки Брослоса, торговавшие роскошью. Имелась там и аптека с чучелом крокодила (так тебе и надо, лицемер!), где Маргариту угостили пряным напитком, был там и санделианский «Банк Лимаро», принадлежавший родне канцлера Кальсингога, была там и «приличная суконная лавка» – именно туда вела Маргариту Черная Царица. Соолма сказала, что ей нужно справить новый зимний гардероб, ведь в Ларгосе придется носить платья с меховым подбоем, а под платьем штаны, как у мужчин, или длинные чулки, как у землеробов. Что спать она будет в шапке, иногда в перчатках и, конечно, в трех вязаных носках (Соолмочка, а третий на что натягивают?). Что, вместо домашней туники, Маргарита наденет стеганый кафтан, как у ремесленника; что укутает тремя платками голову (опять тремя?), что в меховые сапоги станет обуваться и на улице, и в замке, – что, вообще, полюбит всё меховое, шерстяное, толстое и стеганое с пухом, особенно белье (да-да, исподнее тоже стоит носить пуховое, а то застудишься!). Пораженная Маргарита лишь хлопала глазами, не перечила и позволила Соолме выбрать отрезы нужных материй.

Практически вдоль всего Западного пути, напротив Ордрхона, тянулся университет – Рунгорц, похожий на восемь слипшихся дворцов с храмом посередине. В университете имелись колокольня, устрина и склеп, где покоились кости магистров, а также были отдельный Суд и своя виселица. Даже правил там особый градоначальник – ректор. За строениями университета прятался жилой квартал Рунгорхон, населенный разбитными школярами. В том же квартале размещалась Больница, самое мрачное место любого города, ведь чаще всего заболевшие уже не возвращались живыми из больниц.

Утром следующего дня, девятнадцатого дня Трезвения, Рагнер снова повез Маргариту в Рунгорхон – в дом астролога. Симпатичный мужчина с красным шапероном на плече сперва крутил странные таблицы и смотрел в рукописные фолианты, после задавал разные неловкие вопросы, от каких Маргарита ярко розовела, а Рагнер вскипал. Когда астролог промолвил, что ему надо потрогать груди своей посетительницы, Лодэтский Дьявол чуть его не прибил. Словом, они ушли, не узнав, когда Маргарите следует удалиться от света, то есть не посещать торжеств, не принимать гостей, не обедать в общей зале и быть готовой к родам в любой миг. Рагнер пообещал своей возлюбленной «пригнать» ей в Ларгосе деревенскую повитуху, «что окажется получше звездного обдувалы».

Далее, у причала возле башенки Лонсё, они сели в парусную лодку с похожей на домик надстройкой – на лодке отправились по морю в Лидорос, вторую столицу, где погуляли в чистом, уютном городке, сравнимом по величине с Ордрхоном. Купили еще тканей (теперь для наследника), шелковых нитей для вышивания и душистого санделианского мыла. Там, в мелочной лавке, Рагнер кривил лицо, подозрительно нюхая мыльные кирпичи, ворчал, что лодэтчане уже даже мыло покупают у санделианцев, хотя нужны всего-то жир и поташ. Но когда Маргарите надоело слушать его вздохи, и она решительно заявила, что обойдется, он махнул рукой – тоже решительно заявил, что ему для нее ничего не жалко, и одарил ее запасом мыла лет на десять вперед. Лидорос Маргарита покидала в легкой усталости, да при улыбке.

Пока эти два дня проходили в спокойствии для хозяина Рюдгксгафца и его гостей, в кухне замка всё кипело, жарилось и парилось, – двадцатого дня Трезвения намечалось великое пиршество: Рагнер устраивал «поминки Лодэтского Дьявола» и пригласил на них своих «демонов». Также он пригласил короля. Пенера Фрабвик к исходу девятнадцатого дня Трезвения исчезла из Рюдгксгафца, вместе с ткацкими станками Хильде и ее покрывалами с лебедями, но Маргарита всё равно отказалась переезжать с третьего этажа в мужские покои или, еще хуже, в женские – к соседке-королеве. Ингё пока работала прислужницей баронессы Нолаонт, радовала ее всем и вся, но брать рыжеволосую красавицу с собой в Ларгос Маргарита не намеревалась, ведь Рагнер не остался равнодушным к чувственным губам и статной фигуре Ингё. Он поглядывал на нее, правда, вспышку ревности Маргариты погасил быстро – тем, что, вздыхая, изрек: «Поцеловать такую – что лобызаться с Зимрондом».

Лорко болтался в Рюдгксгафце даже в отсутствие Рагнера – проводил дни с Марили, но ночевать не оставался. Тем сильнее удивился герцог Раннор, когда на рассвете двадцатого дня Трезвения вышел на набережную прогуляться с Айадой и обнаружил, что из слухового окошка последнего пятого этажа вылезает некто рыжеватый. Этот «некто» с ловкостью кошки спустился по крыше, затем по горгульям, притаившимся в углу круглой башни, а вскоре, спрыгнул на землю – и столкнулся с сердитым герцогом, державшим собаку за новый, скромный ошейник из красной кожи.

– Надеюсь, ты хотя бы столовое серебро сейчас воруешь, – зло сказал ему Рагнер. – Если ты от моей бабули – я тебя!!

– Ээ, да покойна ты! Я от Ингё, – улыбался и щурился, словно сытый кот, Лорко. – Енто та, зленаглазья, эка дракона.

– Ты когда успел? И как? Всего два дня и три вечера ведь!

– Рагнер, об сём не хвастывают, звиняй! Да и секретув моёйных не скажу. Проста – я каго хошь обаяшь, – а тама ужа…

– Ужа! К Миране моей – своего ужа ни на шаг! Ни на ползок! Ни на всё, чего у вас там, у ужей, еще есть! Лорко, клянусь, прибью твой хер и на хер, брат ты мне или не брат. Ни моя бабуля, ни Маргарита, ни Мирана, ни Соолма… Да, и на всякий случай – еще ни Айада. Нет!!

– Ну, можат, хоть Айаду дашь, – лыбился Лорко. – Куды тябе стока баб, а?

– А тебе куды? – направился Рагнер по набережной в сторону крепости Ксгафё. Айада бегала, Лорко шел рядом с герцогом. – Тебе Марили мало? – возмущался Рагнер. – Она ж красавица, каких поискать!

– Ня знаю… Сам не знаю, дча так… Рагнер, вот скажи, а дча у тябя с Мираной нича не было?, а? Она жа дика краса!

– Лорко, она, крохотная, у меня на руках родилась! Ее мать пьяный муж избил, бывший управитель моего замка в Ларгосе, – дама та прежде срока рожать начала. Повитуха из деревни рядом сказала, что крови много – к лекарю везти надо, пришлось ее на телеге до Вьёна вести. Зима, снега навалом, лошади едва плелись… Мирану мать принесла почти в лесу. Я ребенка за пазуху, мороз был… Когда доехали, мать ее уже умерла, только имя ей успела дать – больше совсем ничего не оставила… Я так плакал, когда она, Мирана, наконец… ну, появилась… Она сразу закричала, а я заплакал… Ладно, тебе всё равно не понять. Вот вытащишь своими руками оттуда новорожденного – тогда поговорим. Ничего у меня не было с Мираной и не может быть. Должно ж иметься у мужика что-то святое и неприкосновенное. Иначе так все пределы можно потерять, а после и до овец долупиться, если не до кур!

Несколько минут они шагали молча. Дойдя до броского замка Гирменц, Рагнер развернулся и пошел в сторону Нового Вала.

– Слухай, Рагнер, а Соолма дча, а? Ты ж с нею стоко летов былся. И не любвил, да?

– Я ее очень люблю! Но не как жену. Как сестру или как мать… Потому что она разумна, нежна, заботится обо мне и всё мне прощает… И не я соблазнял вовсе… Так! Как ты там сказал: «О таком не хвастают!» И я не буду! Я крайне рад, что Соолма снова мне как старшая сестра. Зачем ты, вообще, меня пытаешь? Ты же и так кого угодно обаяшь!

– Ну да… Но да я тожа хочу любвови. Не таковскай, как щас, а такоооовскай! Супружницей, дчаб ее звать… быться в упряжи с ей… И деток хочу. Я любвлю деток. Но… Авродябы и де?вицы распрягожае, а такооовскай любвови нету… Так кака она, а? Как с Маргаритаю, да? Падчаму она, а?

– Ну… я бы объяснил тебе, если б знал… Не знаю… это… – посмотрел Рагнер на Лодольц, а затем перевел взгляд на море. – Знаешь, – развернулся он к другу, – это как горчица. Намажешь ее на лепешку и сыр еще сверху, – вкуснота! А без горчицы – не вкуснота. А если яйца еще потом добавить – мммм…

– Тебе бы вся пожрать! Я жа сурьезно!

– И я серьезно.

– Тода я ничё не поня?л? О-первах, кта есть енти яйца?, а?

– Детей я имел в виду.

– Аааа… А то я ужа надумал… А ляпёшка?

– Лепёшка – это Маргарита, сыр – это я, а между нами – горчица, любовь то есть… Она и жжется немного, и вкусно с ней…