Три цветка и две ели. Первый том

– У Хильде нет от меня тайн. Этот балаболка, Эгонн Гельдор, сегодня признался ей в любви. Я ей запретила чем-либо ему отвечать, но… Как бы это не стало затруднением. Если Хильде… совершит глупость, то Раннор ее казнит – и никто возражать не будет.

– Почему она совершит глупость? Разве ты ее дурно воспитала?

– Юность всегда дурна, Хильбрё. Ты просто позабыл, как видел мир в юности или младости, и почему делал то, что делал.

Хильдебрант Хамтвир задумался, потирая большим пальцем изумруд на набалдашнике.

– Хильде заметно огорчилась, узнав, что не будет свободной, – продолжала Валора. – Эгонн не просто признался ей в любви. Почти предложение сделал… А болтает он искусно…

– Предложение… Брякнул или?..

– Скорее: «или».

Хильдебрант еще немного подумал, после чего приоткрыл завесу и махнул Бранту подъехать ближе.

– Возвращайся в Рюдгксгафц, – приказал он. – Скажи герцогу Раннору, что мы согласны на такую сделку: Хаэрдмах – Хильде и… шесть, нет… семь тысяч золотом. И скрепи с ним руки, даже дай слово. Затем забери оттуда сестру, а мона Фрабвик пусть собирает ее вещи – воспитательницу и имущество позднее возьмем. Ингё тоже часть этого имущества, – посмотрел он на изумруд. – Так и передай это шлюхе…

________________

Рагнер предложил Маргарите, пока не стемнело, прогуляться по парку – и после часовни они направились туда. Но только вышли на розоватую дорожку сада, как в тройном проходе появился широко шагавший Брант – Рагнер направился к нему один. Маргарита видела, как мужчины о чем-то говорили в тени колонн и сводчатых потолков, а потом соединили руки крестом, даже поцеловали свои руки, не разжимая пальцев, – скрепили сделку самой сильной клятвой. Далее Брант свернул на боковую дорожку и поднялся на галерею дворца, а Рагнер с глуповатой улыбкой вернулся к Маргарите.

– Я не знаю, что случилось, но… Боже, спасибо! Спасибо! Боже…

– Рагнер?

– Они согласны! – обхватил он Маргариту, приподнял ее над землей, покружил, как Мирану, и точно так же расцеловал в обе щеки.

– Согласны? – тихо смеялась она.

– Да! Ох, лишь бы теперь большой корабль Адальберти не потоп в нашем Водовороте… Неужели я буду, наконец, жить, как все и как хочу? – радостно смотрел он в зеленые глазищи. – Неужели, наконец, смогу немного передохнуть? Ты мне наследников нарожаешь… Красивых. Я поверить не могу!

– Рагнер, а тебе не кажется странным, что они согласились? Они же…

– Кажется, еще как кажется, но… к черту всё! Как ты там говорила: надо радоваться тому, что есть… А там посмотрим… Моя оса вырвалась из паутины и весело жужжит! Ты ткать, надеюсь, не любишь?

– Даже вышивать не люблю!

– А вот это скверно, но что поделать…

Они направлялись в парк счастливыми и смеющимися – от их печали не осталось даже следа.

– Чем же ты у меня заниматься в Ларгосе будешь, если не рукоделием?

– Я пять детей когда-то хотела. А сейчас семерых хочу.

– Да ты у меня крольчиха!

– Еще какая! Глаз с меня не спускай!

________________

Наконец-то узрев в закатных сумерках внука, возвращающегося вместе с Маргаритой из парка к дворцу, Белая Волчица покинула галерею второго этажа, спустилась по полукруглой лестнице и прошла в вестибюль с шахматным полом. Улыбка исчезла с губ Рагнера, когда он увидел ее белую фигуру. «Прям как белая королева, – подумал он. – Нет, не люблю шахматы…»

Маргарита удалилась, а Лодэтский Дьявол остался. Он невесело смотрел на гневную Белую Волчицу, то есть на «Белую Дьяволицу», и первым говорить не спешил.

– Почему Брант увел сестру, а мона Фрабвик ее вещи собирает?

– Я после Сатурналия наверняка разведусь. Адальберти Баро привезет мне дозволение Экклесии… С дядей я уже договорился. И с Хамтвирами тоже.

– Со мной нет! Моя подпись там тоже есть! Я королева Орзении!

– Бабулечка, – с грустью в голосе говорил Рагнер. – Прости, но ты женщина. Твоя подпись – ничто на мирной грамоте, если согласны все мужчины. Скоро мы разорвем договор. С тобой или без тебя – решай сама.

– Добром это не кончится. Старый петух что-то замыслил! Он бы не согласился просто так! Что ты ему пообещал?!

– Хаэрдмах для Хильде и золото – семь тысяч. Многовато, но потяну. Адальберти мне как раз чистейшее меридианское золото привезет…

– Чушь! Не верю! Золотом старого петуха не заманить! На кой черт оно ему? Уж помирать пора!

– И тем не менее… Я не отдал и клочка Тидии, не бойся. Да дядя никогда не согласился бы разорвать мирный договор на таких условиях… Бабулечка, ну успокойся, прошу. Довольно тебе воевать – будь просто бабушкой! Ну почему ты не хочешь, чтобы твой внук жил счастливым человеком? Я в Ларгосе кораблей для Лодэнии настрою, пушек наделаю, ружья у нас будут такими, что бронтаянцы от зависти удавятся! Но я не могу всем этим заниматься, если хочу убежать из своего дома, да подальше, да желательно в чужой край, как тогда… из-за свадебного стола… Бабуля, ну не смотри так, – вздохнул он, видя в серых глазах боль.

– Ты даже не спросил меня! Так я всё узнаю?!

– Потому что знал, что тебя мне не одолеть, – снова вздохнул он. – Знал, что даже паучью черепаху можно будет чем-нибудь да взять, но не тебя. Раз нельзя прямо, я пойду иначе. Хоть через землю, хоть через море, небо или огонь, так? Мы, Ранноры, своего всегда добьемся, если захотим? – ласково улыбался он, заглядывая старухе в глаза. – Разве не так ты мне всегда говорила?

– Научила на свою голову, – проворчала старуха, устало снимая с головы корону, потому что внезапно она стала ей давить. – Нож мне в спину любимый внук воткнул!

– Я сейчас его достану, – обнял он бабушку и крепко прижал ее к себе. – Ты прабабушкой уж скоро станешь. Маргарита носит в чреве твоего правнука, первого правнука или правнучку… Успокойся же душой, родная моя и любимая, – кроме тебя тут еще есть кому воевать. И потом будет тоже.

________________

Рагнер пошел в Большую гостиную, где попрощался с Экквартом, а затем поднялся вместе с Лорко и Аргусом в Синюю гостиную – там они продолжили вечер, распивая куренное вино и шумно радуясь.

Королева Маргрэта вернулась в свои покои и отослала Мирану, сказав, что хочет побыть одна. После чего она нервно заходила по спальне – так же, как недавно ходил в раздумье по парадной зале ее сын, король. Когда она немного успокоилась, то направилась на третий этаж. В коридоре, у спальни Маргариты, лежала Айада. Белая Волчица усмехнулась – нет, она пока не собиралась делать что-либо дурное «стрекозе», лишь желала узнать вид этой «зеленой твари». Старуха постучалась в дверь к Диане Монаро.

Покидала королева третий этаж через триаду часа с самым мрачным выражением на лице. Конечно, Диана Монаро красочно описала Маргариту как блудливую кошку, поведала и о простынях из постоялого двора, и о службе при кухне герцога Лиисемского посудомойкой, и о соблазнении «юнца-пасынка Идера», и о гибели двух мужей Маргариты всего за год – и много чего еще. Но королева видела, что перед ней озлобленная, горделивая, брошенная женщина, и не спешила верить в злословие. В честном труде прачки и посудомойки она тоже не видела бесчестья (ну да, не ахти, но у Ранноров и Мёцэлров за тысячу-то лет даже хуже жены бывали!). Добило ее другое – Диана Монаро невзначай упомянула о том, что дядя Маргариты – торговец. Такого срама у Ранноров да Мёцэлров, прославленных воителей, никогда не случалось – их кланы с «торгашами» не роднились. «И не породнятся!» – твердо решила старая королева. Вот так, добрейший дядюшка Жоль, незадачливый торговец различным товаром, стал тем грузом на весах, что склонят годами позднее и Небесные Весы Порядка.

Вернувшись в свою спальню, королева достала с полки пергаментный и бумажный листы, села за столик с наклонной подставкой и открыла чернильницу. Записки к концу одиннадцатого века меридейцы черкали на бумаге при помощи гусиного пера, очищенного от пуха и вставленного в металлическую палочку. Буквы получались тонкими, изящными, а письмо много времени не занимало. Однако королева взяла палочку с камышинкой внутри – буквы из-под такого пера выходили, как из-под кисти, и от писца требовалось изрядное усердие.

Первое послание, на белой льняной бумаге, королева написала для своего духовника, наместника Святой Земли Мери?диан в Лодэнии, епископа Ноттера Дофир-о-Лоттой. Она сообщала епископу, что возвращается в Малый дворец Лодольца и будет рада его скорому визиту. Второе письмо касалось развода ее внука, где она дала баронессе Маргарите Нолаонт подробную и нелицеприятную оценку. Отложив золоченую палочку для письма, королева перечитала написанное. Вышло ярко: Маргарита предстала губительницей мужчин – соблазненных, околдованных, ослепших от чар искусительницы и впоследствии поплатившихся душой за свою слабость. Королева Орзении и молила, и требовала от первого кардинала: дабы уберечь род Раннор от неминуемого бесчестья, не допустить позорного развода, возможно, имеющего самые роковые последствия.

Совесть кольнула старую королеву – Рагнеру она причинит боль (что он после этого еще выкинет?) и навек опорочит для Экклесии ту, кто носит в чреве ее правнука, первого правнука или даже правнучку…

Она подошла к окну и долго смотрела в окно на предзакатное море, освещенное огнями кубоподобного форта Рнбёрс, на двухбашенную крепость Рюдгё, у причалов которой застыли галеры, парусники и величественная «Хлодия», на громаду прибрежной рыцарской крепости Ксгафё и на маленькую овальную башенку Фолхсё. Эта смелая крошка Фолхсё будто пошла против трех каменных гигантов. Вернее, двух. Фолхсё казалась оторванной и чужой, но королева Маргрэта знала, что ее связывает тонкой ниточкой с Ксгафё стена, невидимая из окна этой спальни. Пока невидимая связь.

Королева взяла с полки ларчик, открыла его секретное отделение, откуда достала тонкую ленту со свинцовой печатью. Прикрепив ленту к пергаменту, она убрала его в тайник ларца. Бумажное письмо сложила втрое и оставила на столе.

«Зачем спешить? – рассуждала старуха, снимая корону и платок с головы. – Надо к ней получше приглядеться. Возможно, я совершу то, чего никогда себе не прощу…»