Три цветка и две ели. Первый том

– Ни на что, – тоже вздохнул Вьён. – И немного на чудо. Не зря же я ее увидел утром Судного Дня, а не погиб на морском ветру. Не поверишь, но я уверовал в Бога.

– Так ты на самом деле молишься!

– Да! – гордо поднял голову Вьён. – Наша вера – обман, – я не изменил своему убеждению, но в Бога нынче верую. А еще я в храм теперь очень хочу пойти – под венец с нею, с белоснежной лилией…

Рагнер скривил губы и, подумав немного, решил, что не будет более разубеждать друга, а то он того гляди опять потеряет смысл жизни, напьется в винокурне, устроит там пожар да спалит и себя, и всю пивоварню с амбаром.

– Знаешь, Вьён, вот бы ты еще сахар из камыша сделал, – сказал он другу уже в тамбуре. – Сахар – это золотой песок. Придумай, как осветлять сироп, а я его продавать стану как истинный торгаш. Ты же – себе ни в чем отказа знать не будешь, дочку выдашь за богача, а белоснежная лилия, что не желает цвести в твоем лесу, вдруг возьмет – да и зацветет в твоем саду. Деньги она тоже любит, как и Бога… Золото, много золота, может перевесить даже чашу с Богом, тем более с монастырем!

________________

Весь день Рагнер провел на правом берегу Йёртры, у замка. Вьёну требовались для курения вина «водяные печи», и землеробам было велено сделать печи из воды. В город Рагнер уж не успевал, поэтому обошел каждый дом, двор и огород в деревне. Даже посетил гумно. В итоге он изрек, что землеробам также надо заготовить побольше камышового сиропа, за какой он заплатит серебром, а еще нагонит сюда толпу плотников, и они починят все избы в деревне, поправят заборы и залатают крыши.

Вернувшись в замок, Рагнер нашел Огю Шотно окрепшим и деятельным, вступившим на тропу войны с поварихами и проводившим досмотр кухни. А вот дорогого бараньего камушка Рагнер не обнаружил: Шотно, не притронувшись к настойке Соолмы, ссосал его полностью (рубин целый ссосал, соссанец!). Зато настойка пришлась по вкусу Раолю Роннаку, и в спаленке на четвертом этаже Рагнер обнаружил своего охранителя не бодрствующим в дозоре, а довольно храпевшим на кровати. Рагнеру очень хотелось удавить Раоля, просто очень, однако свое обещание Богу он помнил. Рагнер приказал швырнуть «усатую пьянь» в озеро из Нужной башни, то есть бросить в дыру для нечистот, но также велел дозорным спасти Раоля, если тот начнет тонуть.

Раоль не утонул, поварихи же присмирели и вышли на обед в форменных платьях из Рюдгксгафца. В дальнейшем смотрителю замка лишь пакостили, но никто не пытался более его травить. К пакостям Огю Шотно был стоек, правда, настойчиво пожелал проживать в комнатушке на четвертом этаже, лишь бы не в просторных покоях Ягодного дома, рядом с Олзе и Кётраной. Вздохнув, Рагнер, приказал продолбить дыру в стене маленькой спаленки, печнику сложить и там печку, а Нёгену повесить засовы и врезать замки на двери той комнаты.

В это же благодарение, тридцатого дня Воздержания, Рагнер принял твердое решение стать «торгашом»: коль в Ларгос не приходят парусники, он сам будет скупать рыбу, солонину, пушнину, кожу, шерсть, сыры, дубовые чернила и прочее. Загрузит «Медузу» всем этим добром, а еще черным сыром, пивом и крепчайшим куренным вином, – продаст всё в Брослосе, взамен же привезет разные редкости. После устроит в соседних с замком поселениях мыловарню, селитряницу и стекольню. И будет заниматься позорной для аристократа торговлей до тех пор, пока Ларгос не превратится в крупнейший торговый порт Великой Впадины, а то и всего полуострова Тидия.

Глава XIII

Затишье

В небольших городах, тем более в городках, сословная разница проявлялась причудливо. Знатный аристократ «держал свой высокий статус» посредством богатого убранства, щедрых пиршеств и внушительного числа слуг. Однако нравы в глуши были проще, чем в столице, народ – менее культурным, общение между вышестоящими и нижестоящими – куда как более дружеским и нецеремонным. Аристократ нуждался в приятном обществе, поэтому снисходил до приятельских отношений со своими наместниками, прочими образованными людьми или незнатными землевладельцами. Только землеробов, свободных или несвободных, благородные господа к себе никогда не приближали, да и горожане обычно презирали «темных сильван».

Степень сближения зависела от предпочтений аристократа: одни любили заискивание, лесть и поклонение, другие желали общения на равных. Герцог Рагнер Раннор относился ко второму виду благородных мужей и, несмотря на свое могущество, мог выпить с рыбаками, разделить хлеб с плотниками, весело посмеяться с простыми воинами или по-свойски повздорить с кем-нибудь из горожан, как с Арлом Флекхосогом, не используя вес своего титула в подобной битве. И уж точно не помышляя об отмщении за неприятный разговор – «львы мухам не мстили».

Иное дело, если аристократа, его имя или род, оскорбляли – наказание следовало незамедлительное и жестокое: мужчин чаще всего ждала виселица, женщин – какой-нибудь другой позор, например: бичевание, обнажение на людях, остригание волос, отнятие языка, клеймо на лицо… Вешать женщин, как бродяг, чурались, ведь эта казнь считалась одной из самых постыдных, а аристократы являлись людьми великодушными, поэтому даже могли милостиво отправить оскорбившую их даму на костер – подарить ей благую и бескровную смерть, да к тому же долгую и пышную.

________________

Последняя триада восьмиды Воздержания выдалась теплой и тихой. Рагнер сказал, что в Ларгосе так всегда случается перед началом зимы: осень сперва очень ласкова, но затем польют нескончаемые дожди, с моря леденящий северный ветер принесет стужу, далее густо выпадет снег, что растает разок и уж после ляжет до середины весны, а к восьмиде Любви сугробов навалит столько, что все будут ездить в санях.

Рагнер продолжал «где-то пропадать» – то в городе, то в соседних деревнях. Он сплавал на лодке вверх по Йёртре до каменоломни и городка Цютрос, сходил по морю до острова Фёо, причем снова на лодке. «Медуза» загружалась товаром: всем подряд, что попадалось Рагнеру на глаза, но он заключал сделки и вел переговоры, так что ко второму торговому плаванию его парусник обещал быть загруженным «добродельным добром».

И Маргариту он успел, пока длилась благодать, покатать по озеру на лодке. Красоты и впрямь в эту краткую пору стало вокруг неописуемо много: лес оделся в золото всевозможных оттенков – от ярко-солнечного до янтарно-темного. Ларгос выступал в своем самом лучшем платье, утопая в злате под сенью лазурных небес. Обманчивые воды Йёртры казались по-летнему теплыми, как и нежный ветерок, ласкавший лицо и игравший с озером в мерцающую бликами рябь. Маргарите хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось: она бы вечно сидела в лодке, кутаясь в плащ, щурясь в солнечном свете и опуская руку к воде, а Рагнер бы широко улыбался, поблескивая серебром зубов, и неторопливо поднимал весла, – их лодка бы скользила по озерной глади, скользила среди тишины.

Но такие моменты полного счастья всегда были краткими: на следующий день Рагнер куда-нибудь спешил и мог опоздать на обед или даже вернуться ночью. Конечно, Маргарите хотелось видеть возлюбленного чаще, но приходилось с пониманием относиться к его торговым хлопотам и отлучкам. Зато у них не осталось времени для ссор. Да и в замке стучали «дятлы», так что, наверно, Рагнер всё равно бы сбежал из такого шумного «леса». Сама она продолжала округляться животом, вышивать, принимать портниху и Ирмину.

А у Ларгоса, на левом берегу Йёртры, быстро рос укрепленный валунами холм. В следующей триаде уж планировали отсыпать его одной землей. Рагнер желал превратить холм в полноценный островок, для чего землю решили брать так, чтобы речная вода по весне размыла русло левого берега от самых болот, растеряв при таком раздолье свою разрушительную силу. Деревья, произраставшие севернее холма, приговорили к вырубке и дальнейшему существованию в виде построек на островке; вместо моста уже возвели временную переправу.

К первому торговому плаванию «Медузы» черный сыр вызрел, и в медиану отправился «ужасать столицу» – так шутил Рагнер, не веривший в успех своего сырного начинания, даже несмотря на веселую Смерть: он лишь желал поддержать друга и по возвращении «Медузы» заплатить ему «с дохода» (на самом деле из своего кошелька). Винокурня заработала к окончанию восьмиды Воздержания; первую партию белого вина торжественно попробовали во второй день Осенних Мистерий. Каждый, кто испил «дух вина», плакал, после чего говорил: «Это свалит с ног конский табун». И, понятно, что еще до конца пиршества многие в замке попадали там, где придется, да захрапели. А подозрительный Рагнер усилил поутру охрану пивоварни.

Но еще раньше, перед празднеством, «дятлы» наконец замолкли в Ларгосце, хотя к ним многие успели привыкнуть. Работницы даже жаловались, что стало тихо и скучно без полураздетых плотников. В день сатурна, сорок четвертого дня Воздержания, Маргариту пригласили в ее покои на третьем этаже – и она буквально открыла рот. Светлица стала темной, зато и впрямь достойной герцогини Раннор. Стены превратились в стрельчатые арки и полуколонны, на потолке расцвел сад, в правом дальнем углу весело пестрела большая печь (с отдельным очагом для нагрева воды и с длинной, теплой скамейкой!), а старая поливная плитка на полу сменилась новенькой, лоснящейся изумрудной зеленью (хитрый Рагнер привез ее из Брослоса и слова ведь даже не сказал!).

Не успела Маргарита поохать всласть, как ее повели в детские покои. Там, в передней – игровой зале, оставили камин, но облицевали его портал каменным кружевом. Рагнер сказал, что у очага она с нянькой будет купать детей. Маргарита хоть сейчас была готова купать деток у столь чудесного камина, но ее утащили в комнату справа, в Млечный покой. Там она немного пришла в себя – обнаглела и высказалась, что детские кроватки недостойны наследников рода Раннор и их необходимо срочно поменять. Далее она опять потеряла дар речи: спальня мальчиков получилась солидной, а опочивальня дочерей превратилась в покои для принцессы. Чтобы окончательно добить «счастливую, носившую в чреве его дитя Маргариту», Рагнер «уволок свою толстуху» в ее собственную опочивальню.

Все прочие залы померкли. Маргарита видела нечто золотисто-коричное, ажурное и прекрасное. Над оконными нишами появились полукруглые порталы; две новые двери, в гардеробную и уборную, оделись, будто крыльцо, в колонны, дополнились столиком и полками посередине колонн. Теперь горничные, имея ключ, могли попасть в гардеробную через дверь в светлице, оттуда пройти в уборную и прибраться там, не мешая «сладкой соне дрыхнуть». Кровать-шкаф осталась прежней, но ее глухие стенки тоже украсила дубовая «лепнина». Теперь ложе стояло на новом подиуме, занявшем полкомнаты. Еще в спальне появился золотистый шатер из Рюдгксгафца, и Маргарита знала, что найдет внутри него купель для двоих. Новая поливная плитка пола порадовала ее приятной, неяркой, кирпичной краснотой и тонкими узорами, а «расписная печка» оказалась встроенной в стену для того, чтобы и в уборной было всегда тепло.

Далее Вана Дольсог показал, чего он такого «нагениалил» с уборной, и Маргарита признала, что он гений только за то, что появилось отверстие для стока и ей более не нужно было бегать с ночным вазоном в общую уборную (просить о таком Миллё она стеснялась, Ледяную Люти так вообще побаивалась.). А Вана Дольсог не переставал удивлять, открывая тайные шкафчики, полки, дверь в гардеробную. Рагнер, потирая подбородок, сказал, что пистолеты и трехмачтовик – «блажь да суета», и попросил «погениалить» с его уборной тоже, ведь это станет «воистину деянием важным и великим».

Так, Осенние Мистерии удались на славу, хотя «ведьму» в замке никто не сжигал. Рагнер пригласил в замок священников из соседнего Цютроса, после службы началось постное, хлебосольное пиршество. Ночью сильване прыгали в деревне через костры; в парке Ларгосца работницы водили вокруг деревьев хороводы и пели. Пиршество второго дня празднества, с мясными яствами, вином и пивом, затмило застолье, случившееся накануне. На нем были Вьён Аттсог, Ирмина, старик Димий и даже Адреами, но не Лилия, ведь она готовилась к монашеству и считала вредным посещения пышных торжеств, поэтому отправилась к подруге Лючии Альмондро в Ларгос. Маргарита была так счастлива, что в ту же ночь, ничуть не борясь с Пороком Любодеяния, нарушила с возлюбленным Рагнером пост целомудрия и с удовольствием приблизила Конец Света.

________________

Затем полили дожди. Три дня с неба текло, не переставая, а в замке горячо целовали (и это не фигура речи) горячие печи Рагнера. Мерзлячка Соолма нагло дневала в светлице (прямо-таки поселилась у большой расписной печки!), хотя баронесса Нолаонт не приглашала в гости «подругу». И тем более она не приглашала «милейшую душку» Айаду, которая, как выяснилось, очень полюбила дремать на теплой скамейке этой печи, поэтому по-хозяйски запрыгивала туда, устраивалась на дорогом покрывале, мягкой перине да среди подушек. И рычала на Маргариту, если та пыталась согнать ее на пол!

«Медуза» вернулась в первую медиану, восьмого дня Целомудрия. Весь черный сыр скупила гильдия аптекарей, а продавала она его аж в семьсот пятьдесят раз дороже, чем приобрела, – и бесстрашные брослосцы охотно покупали «веселую Смерть». Об этом Рагнеру написал Гёре, пожелавший войти в черно-сырное дело.

– В семьсот пятьдесят раз дороже… – вымолвил изумленный Рагнер. – Золото, а не сыр… Надо поехать к Вьёну: пусть больше наварит, намного больше…

Рагнер говорил это за обедом, ведь именно тогда ему принесли письмо. Огю Шотно, сидевший за столом сразу после Соолмы, услышал это.

– Ваша Светлость, – донесся его голос, – почему, как вы думаете, черный сыр продают так дорого, хотя он не стоит столько?

– Потому что он вкусный, – пожал плечами Рагнер.

– Нет, он ужасен, – уверенно заявил Огю и обидел Рагнера.

– Потише да полегче! Там мое клеймо не зря стоит! Вот: из-за клейма моего, значит, сыр и берут! Морской змей там, королевский! И Смерть еще радуется…

– Вкус у сыра – ужасен, но именно поэтому его берут: как лекарство. Змей и Смерть, говорите… Наверняка аптекари продают ваш сыр как снадобье от глистов…

– Огююю, – прорычал Рагнер, а Маргарита и Соолма заулыбались.

– А я тут причем?! – возмутился смотритель. – Я же не аптекарь. А еще они наверняка говорят, что сам герцог Раннор этим сыром от глистов лечится…

– Я тебя щас, как глиста, раздавлю! – покраснел Рагнер. – Фу, еще и за столом… Всю охоту до еды испортил, – обиженно махнул он на Огю салфеткой.

– А кто еще вам правду скажет, Ваша Светлость? Так вот, – говорил Шотно и с аппетитом кушал. – Все аптекари в сговоре с астрологами и прочими лекарями. Те направляют в аптеки за вашим сыром горожан, поскольку черный сыр это новшество. Но, когда глисты у горожан не пройдут, а они не пройдут, сыр брать не будут, и аптекари более не купят у вас сыра. Но огорчаться вам не стоит: черный сыр – это уникальный и редкий товар. Вам не надо варить его много, а надо самому сбывать, как иное лекарство. Наверняка черный сыр от чего-нибудь да помогает, раз он такой мерзкий на вкус. И вам нужен ловкий человек, какой будет правильно сбывать ваш сыр. Еще уникальный товар – это ваша целебная настойка от всех болезней…

– И чего ж ты тогда ее не пил, а ссосал бараний камушек?!

– Тогда я думал, что помру… и вы, Ваша Светлость, обругаете покойника… Но я о другом: ту чудесную настойку тоже можно продавать в аптеках. Можно даже открыть свою аптеку! А для товара нужно броское название. Что-то вроде… «Вода вечной жизни». Или молодости. Молодыми все ведь хотят быть. Можно даже две настойки продавать сразу, только название изменить. Да: «Эликсир долголетия» и «Эликсир молодости»!

– Мне не нравится, – нахмурился Рагнер. – Аптека – это мысль, но плутовать я не буду. Хватит с меня того, что я торгашом стал и заимел пока что одних глистов. Еще и обдувалой быть? Какой я рыцарь после этого?

– Поэтому вам и нужен ловкий человек. Вы даже знать ничего не будете: только сдавать по выгодной цене сыр и настойку. Я не рыцарь – могу плутовать столько, сколько захочу. И никаких глистов, обещаю.

– Тебя ж недавно обобрали?

– Такого больше не повторится. Я стал умнее и опытнее. Со всеми случаются неурядицы.

– Подумаю… – отмахнулся от него Рагнер.

________________

Следующим утром, девятого для Целомудрия, в день луны, Рагнер отправился в дом Вьёна и на всякий случай взял с собой Айаду. Димий Надлдхог прошамкал из-за закрытых ворот Рагнеру, что «шажаин» с ночи заперся в своем «шерьшёге (то есть в чертоге, а еще вернее – в полуподвале, никак не похожем на дворец). Там Вьён «алшимишил», и Димий не решался звать его. Но в итоге старик, впустив герцога и собаку в дом, пошаркал вниз.