Три цветка и две ели. Первый том

В гостиной Лилия вышивала золотой нитью широкую, ярко-синюю ленту. И вышивала она меридианский крест со стрелами на концах. Рагнер присмотрелся – похожий крест, с короткой северной стрелой и длинной южной, был вырезан у него на спине, а Лилия Тиодо точно никак его не могла видеть его спину.

– Вы искусно вышиваете, госпожа Тиодо, – хмуро сказал он. – Где научились?

– Опять допрос? В монастырской школе, конечно.

– Конечно…

Рагнер посмотрел на скамью, где сидел в прошлый раз, и хотя Лилия сегодня не представлялась ему нагой, он сразу отошел к окну – прислонившись боком к стене, встал вполоборота к женщине на стуле.

– Вы очень красиво вышиваете. Изысканно… И крест этот… не совсем обычный. Правда, я не знаток.

– Я видела множество раз такой крест во сне, – спокойным голосом ответила красавица.

Внезапно у Рагнера похолодела спина и по позвоночнику пробежали мурашки. Он резко дернулся и посмотрел позади себя, а Лилия подняла на него удивленные глаза. Даже Айада, по привычке охранявшая дверь, посмотрела на хозяина с недоумением.

– Ваше рукоделие… – пришел в себя Рагнер. – Что это такое будет?

– Закладка для Святой Книги, какую мне любезно позволил читать господин Аттсог. Я желаю отблагодарить его подарком.

– Понятно… Я к Вьёну прибыл, но он в чертоге… Димий думает, что «чертог» – это пещера, где черти живут…

– И господина Аттсога нелегко оттуда выманить даже вам? – улыбнулась вишневыми губами Лилия.

– Куда уж мне, – улыбнулся ей в ответ Рагнер. – Я же не красавица…

Лилия ничего не ответила, обратила глаза к вышивке, но сохранила на губах загадочную улыбку.

– Я передумал заказывать портрет у вашего братца. Дорого, а я жадина.

– Ваше право, – невозмутимо вышивала Лилия. – Тем более что моя подруга, госпожа Альмондро, уговорила меня… Она желает иметь миниатюру сына, Мигальса, тоже для медальона.

– Понятно… – проговорил Рагнер и посмотрел в окно на пруд, мирный и золотой из-за упавшей листвы. – Потом в Брослос? А потом и в монастырь?

– Я начала всерьез сомневаться в своем пути, – глядя на Рагнера и откладывая на скамью рукоделие, сказала Лилия. – Я поняла, что не готова к монашеству и, возможно, никогда не буду.

– Рад слышать. Нечего вам колючие робы носить и прочее… Да и увидав такую деву, все монахини от зависти удавятся, – нельзя так жестоко с монастырем.

– Такую? – улыбалась Лилия. – Какую же?

– Красивую, – пожал плечами Рагнер. – Неотразимо красивую. И вы сами знаете, что очень пригожи… Но, что-то я разболтался, – глядя на открытую дверь гостиной, вздохнул он. – Я лучше вечером еще раз заеду. А вы, прошу, передайте это моему другу.

– Я передам, но… – встала со стула белокурая красавица и подошла к нему. – Желаете ли вы уходить?

Рагнер старался не смотреть ей в лицо, особенно в гибельно-черные глаза.

– Пойду, раз Вьён не выхо… – оборвал он речь, потому что Лилия положила руку ему на плечо, чуть выше локтя.

– Позвольте мне сказать, герцог Раннор. Я стала сомневаться в своем пути, когда поняла то, что питаю к вам чувства, вопреки всем доводам разума. И ничего не могу с этим поделать. Я ждала вашего нового визита каждый день, волновалась… Так и поняла, что влюблена… Я бы никогда не решилась вам признаться, но… Ныне я уверена, что и вы неравнодушны ко мне, ведь так?

– Нет, не так. Вы ошибаетесь, госпожа Тиодо.

Рагнер хотел убрать ее руку со своего плеча, но Лилия сделала это сама, опередив его.

– Я не ошибаюсь, – тихо говорила она. – Я помню, как вы смотрели на меня в прошлый раз. Много времени прошло, а вы с тех пор ни разу не навестили друга в его доме, ведь боитесь собственных желаний и чувств. Потому что думаете, что это непорядочно по отношению к другу, не так ли? И к баронессе Нолаонт, конечно. Но, я уже много раз говорила, что у меня не может быть с господином Аттсогом ничего близкого. Никогда. Тем более сейчас, когда моё сердце и моя душа принадлежат вам, герцог Раннор.

Лилия положила руку ему на грудь и будто нащупала биение его сердца. Глядя в светло-карие глаза, белокурая красавица продолжила негромко и вкрадчиво говорить:

– Любовь так жестока к влюбленным, но еще жестче она к тем, кто полюбит одного из влюбленных, кто третий. Должно быть, любовь – это самое страшное, себялюбивое и жестокое чувство из чувств. Экклесия ошибается, утверждая, что любовь спасает. Она губит. Нас и других… Я теперь знаю это точно. Я словно падаю в омут, тону в своей любви, как в топи, и чем сильнее я пытаюсь вырваться, тем сильнее меня затягивает в трясину. Любовь – липкое чувство, очень липкое… Кажется медом, но нет – этот горькая смола… И я себя саму не узнаю: понимаю, что желаю быть жестокой, чтобы самой испытать счастье. Хотя бы малость его… Хотя бы на время…

Она погладила черный бархат мужского камзола и замолчала в ожидании, пристально и призывно глядя в глаза Рагнера. Он опять видел, как растворяется в дымке ее лицо: облачная белесость, размытость вишневых губ. И темные, что чернее черной черни очи, блестящие и таинственные, становятся четче и больше. Колодец с ведьмовской черной водой… Рагнер притянул к себе Лилию и страстно впился губами в ее вишневые губы, наслаждаясь каждым мигом, что трогал ее хрупкое тело и был обласкан им в ответ. Он прыгнул в колодец и летел вниз, ожидая хлада воды, но не достигал его, а всё летел и летел в никуда.

Айада у дверей заворчала, и Рагнер очнулся от наваждения. Он отшатнулся от белокурой красавицы и, прислушавшись, сказал:

– Вьён идет.

Лилия кивнула. Поправив волосы, она неспешно вернулась к стулу, села на него и взяла со скамьи рукоделие. Вьён и его красный полукафтан появились в гостиной через мгновение после того, как она занесла иглу над меридианским крестом.

– Рагнер! – пошел к нему улыбающийся алхимик. – Почему ты меня отрываешь от камышового сиропа?

Он увидел Лилию Тиодо и прежде приблизился к ней. Женщина быстро прикрыла рукой то, что вышивала.

– Господин Аттсог, не подглядывайте. Это приз для вас.

– Приз-для-ме-ня! – повторил Вьён, смакуя каждый слог, будто сладость. – Сегодня герцог Раннор, любезная госпожа Тиодо, не успел еще вас ничем расстроить или обидеть, я надеюсь? – игриво обратился к ней алхимик. – Иначе я его отругаю!

– Не скрою, немного старался, – посмотрела Лилия на Рагнера. – Но вышло наоборот. Кажется, это я обидела герцога Раннора.

Она говорила ласково и ровно – так, словно две минуты назад это не она была в объятиях Рагнера. Тот нахмурился и тоже постарался взять себя в руки. Вместо слов он протянул Вьёну письмо от Гёре.

– Да чем же вы, нежная лилия, могли обидеть такую осу, как герцог Раннор? – продолжал говорить на меридианском Вьён, разворачивая сложенный в три раза лист.

– Тем, что ему никак не удается меня разгадать, – улыбалась Лилия и глядела на Рагнера.

– Так, Вьён, – сильнее нахмурился тот. – Ты как-нибудь на досуге свари еще сыра…

– В семьсот пятьдесят раз! – воскликнул Вьён.

– Да, но… торговля, оказывается, дело хитрое и даже может обернуться позором… И надо еще постараться сбыть новый товар, как мне сказали. Лучше не надеяться. А сахар – это куда как надежнее. Есть успехи?

– Да! Мне удалось осветлить сироп, но он несъедобен. О, это пустяк! – засмеялся обрадованный и воодушевленный алхимик. – Затруднение на триаду… Ищи место под сахарный дом, Рагнер!

– Пойду поищу прямо сейчас… Мне пора, Вьён, – сказал Рагнер, желая быстрее вскочить на коня.

Вожделение не проходило, а наблюдая радость друга, Рагнеру хотелось бежать что есть силы отсюда прочь. Совесть кусала сердце. Рагнер чувствовал себя предателем и, вообще, дерьмом. Быстро кивнув на прощание Лилии, он покинул гостиную. Вьён же пошел провожать его до ворот. У алхимика горели глаза, и он горячо благодарил друга, отчего душу Рагнера пуще переполнял мучительный стыд.

– Знаешь, я не устаю любоваться покоями герцогини, – прощаясь, сказал он Вьёну. – Спасибо и за то, что ты подарил Нилю Петтхогу зарисовки из Санделии. Словом, я хотел сказать, что всем тебе обязан. Без тебя – я никто.

Он крепко обнял Вьёна, поклявшись себе, что более не подойдет и близко к Лилии Тиодо.