Три цветка и две ели. Первый том

Раздумывая, она прошлась по комнате, в какой за ночь стало так же мерзло, как и в покоях Рагнера, потом грузно опустилась на ступени подиума, покрытые медвежьей шкурой.

«Ну я и корова, – теперь промелькнуло в ее голове, а потом она поняла, что голодна. – Может, на этот этаж Миллё поселить, а то я хочу кушать всё чаще? Буду гонять девчонку за вкусненьким…»

Не вставая, Маргарита передвинулась по ступеням к окну, где стоял кувшинчик с жирным молоком, какое она с недавних времен неожиданно и резко начала обожать. На столике, по соседству с окном, находились в льняной салфетке сухие, соленые мальки. С наслаждением Маргарита принялась хрустеть рыбешками и запивать их молоком. Пила она из чаши, как истинная лодэтчанка.

«Может ли Лилия обманывать? Может. Потому что она лживая дрянь. Но зачем? Из-за обиды себя же позорить? Бросить честь своего рода в грязь, под ноги зевакам, какие с удовольствием потопчутся на ее имени и почешут об него языки… Ей нужна, если не любовь Рагнера, то хотя бы его жалость, лишь бы не безразличие… Нужна его забота, охрана и его чувство вины за то, что он позволил ей ехать одной через лес! Вот ведь сучка!»

Но через миг Маргарите стало стыдно за свои мысли – да так, что пропала охота до еды. Она допила чашу молока и вернула салфетку с рыбешками на круглый столик.

– Надо обязательно к ней съездить и самой поглядеть, – сказала Маргарита, забираясь в кровать-шкаф. – И если она лжет, то зря думает, что Рагнер станет ближе из-за жалости… – ворчала девушка, надевая на голову тонкий ночной колпак, накрываясь пуховым одеялом, медвежьим покрывалом сверху и подкладывая под живот подушку. – Этого мало! Боже, опять я думаю дурное, – вдохнула она. – Я самая скверная меридианка из всех! И над дрянью могут надругаться. Как я могу заранее не верить несчастной жертве?

Но Лилию Тиодо сложно было представить несчастной, и Маргарита опять нахмурилась.

Так, то срываясь в раскаяние, то сомневаясь в искренности Лилии Тиодо, она еще некоторое время ворочалась, но потом крепко уснула.

Глава XIV

Человек из-за трех морей

Мирской суд рассматривал дела не об изнасиловании, а о «надругательстве над родом», что подразумевало два вида злодейств: с насилием и без него. «Надругательство над родом без насилия» – это словесные оскорбления, неприличные жесты, лишение незамужней особы девственности, но по ее согласию. В суд в этом случае мог подать глава семьи (в том числе вдова), иногда опекун и никогда работодатель. Обычно соблазненные дамы требовали супружества или денежного возмещения, однако им надлежало доказать, что именно обвиняемый есть «растлитель» и что у рода имелась честь (само по себе соблазнение взрослой женщины преступлением не являлось). Кроме того, городские стражники содействия в поимке растлителей не оказывали, никак не сочувствовали потерпевшей, даже семилетней отроковице, а напротив, подозревали в корысти семейство, ищущее справедливости через суд. Общество считало, что ответственность за незамужнюю девицу лежит на ее родне, какая плохо ее воспитала, раз девственницу смогли совратить. Словом, «надругательство над родом без насилия» являлось весьма позорной тяжбой для обманутых женщин – несчастная описывала перед судьей, адвокатом и зеваками все нескромные подробности произошедшего, то, сколько раз она сказала твердое «нет» и как часто слышала обещание жениться. Чаще всего именно от красноречия жертвы и от обилия пролитых ею слез зависело решение судьи. Даже в крупных городах, таких как Элладанн, большинство соблазненных женщин не подавали в суд, а в таких городках, как Ларгос, – и говорить нечего.

В случае бесчестья, если имелось насилие, симпатии общества переходили к потерпевшей, но суд не рассматривал жалобы от преступнорожденных или несвободных сильван. Жертве и на этот раз приходилось подробно описывать свой позор, а судья мог встать не на ее сторону. Правда, загубленные девственницы всегда пользовались большой благосклонностью общества и судей. За насилие над ними, как правило, выносились самые суровые приговоры.

Адреами Тиодо вписал свое имя в «Оловянную книгу» Ларгоса и заплатил первые сборы управе, что не позволяло ему вести тяжбы по поводу имущества или жаловаться на плутовство (для этого в городе нужно было прожить год), но позволяло требовать кары через Суд за злодейства и кражи. В чистоте и добропорядочности его сестрицы Лилии сомнений возникнуть тоже не могло. Рагнер знал, что судья приговорит ее насильника к максимальному наказанию: вырыванию щипцами половых органов, передаче имущества преступника жертве и захоронению останков злодея в неизвестном месте. Оставалось одно: Рагнер должен был найти насильника.

Следующих два дня он потратил на розыски, отложив другие свои дела. Нездешних торговых судов в тот день венеры в порту не находилось, так что он выискивал тех, кто миновал тринадцатого дня Целомудрия западные городские ворота и не возвратился к наступлению темноты в Ларгос, – и всех таких мужчин брали под стражу, а Рагнер сам их допрашивал. Подозреваемых оказалось немного. Ниль Петтхог стал одним из них: по его словам, он в вечернее время возвращался из леса, где бродил целый день в одиночестве, примечая деревья для отделки обеденной замка. Рагнер верил словам Ниля, но задержал его. Вьён же уговорил Лилию Тиодо прибыть в нову второй триады Целомудрия в Вардоц и посмотреть на всех, кто вызвал подозрение. Кроме Адреами и Вьёна ее сопровождали десять охранителей Рагнера, теперь оберегавших лесной дом.

Рагнер впервые за эти дни увидел Лилию близко – царапины на ее правой щеке покрылись корочками и заживали, но синева под глазами, болезненная бледность и нервические жесты поведали ему, что раны ее души по-прежнему кровоточат. Он избегал смотреть в ее глаза, чувствовая смесь стыда, вины и желания ее обнять – защитить, заставить всё позабыть.

К несчастью для Ниля Петтхога, Лилия сказала, что это мог быть он, но она не уверена. Всех подозреваемых отпустили, а мастера-резчика оставили в узилище, в тесной и темной камере без окон, с вонючим ведром для отправления нужды и гнилым соломенным тюфяком на каменном полу. Ниль сидел на этом тюфяке и смотрел, как побитая собака, на герцога Раннора.

– Ты должен понять, Ниль, – сказал ему Рагнер в камере. – У тебя у самого дочери. Представь, что бы ты сделал с их насильником. Я распоряжусь, чтобы тебе поменяли тюфяк, дали чистое ведро и не забирали лампу… И из дома тебе теплых вещей тоже привезут. Госпожа Тиодо вовсе не уверена, что это был ты, и я не верю. Я найду того выродка. А ты сиди пока тихо и жди.

– Ваш Светлость, – мял Ниль в грубых руках свой войлочный колпак, какой он носил поверх нижней шапочки, – как ж енто так? Госпожа укажет, и ей все верют, получатся? Она время?нщица же, а я местно?й. Пущите до дому, я не сбягу, а то позору ведь – соседи чего удумают.

– Нет, Ниль, – поднялся со стула Рагнер. – Таков закон, и я не буду его нарушать, даже ради тебя. Сиди и жди. И верь в меня.

________________

Тюрем в Вардоце было две: мелких нарушителей сажали в подвал под зданием управы, за тяжкие преступления попадали в узилище под зданием Суда. Рагнер, покинув Ниля Петтхога и поднявшись на первый этаж, оказался в длинном вестибюле перед Залой Правосудия, где к нему подошел Лентас Флекхосог – лощеный и, как всегда, модно одетый. А еще от него сладко пахло, как от женщины.

– Ваша Светлость, господин Аттсог и господа Тиодо передают через меня просьбу: они перед отъездом желали бы с вами переговорить, – сказал Лентас. – Я проводил их в кабинет судьи по злодействам, какая пустует… И, Ваша Светлость, нам нужен новый судья по злодействам. Скоро медиана, а это Венераалий – было бы чудесно в первый день празднества осудить насильника, а на второй день его казнить.

– В Венераалий, насколько я знаю, преступников милуют, – хмуро ответил Рагнер.

– Но не за злодейства. А казнить насильника в празднество любви и счастья – это очень добро: горожане успокоятся, станут счастливы и всех нас полюбят… И вас, Ваша Светлость, конечно, тоже!

– Лентас, думай иногда, что говоришь. Меня тоже? Это вас тоже! – пошел Рагнер к лестнице на второй этаж.

– Ваша Светлость, – окликнул его Лентас. – А судьи по злодействам-то нету. Кто будет судить Ниля Петтхога?

– Во-первых, – разозлился Рагнер – развернулся и стал почти что орать на наместника, – Ниль Петтхог только еще подозревается! Во-вторых, найми ему адвоката – он мой мастер! В-третьих, раз не нашел судью по злодействам, наместник херов, то ты, неженка, будешь судьей! В-четвертых, узнаю, что дознаватели пытали Ниля Петтхога – я и тебе пятки подожгу!

Рагнер устремился на второй этаж, но услышал тихое возмущение Лентаса.

– А где я его возьму, судью по злодействам? – обиженно бурчал Лентас. – Нет в Ларгосе больше судей! Из законников – лишь адвокаты да нотариус… В столицы за новым законником надо! Меня кто-то снарядит в столицы? Нет же!

А Рагнер тоже ворчал на Лентаса, быстро поднимаясь по лестнице:

– Ну какого хера я всё должен один в этом городе делать? От Лентаса никакого толку, зато его пахучими водами всё воняет, как в лупанаре! Уже не только Суд провонял, но теперь даже управа!

Вьён ждал в коридоре, перед кабинетом судьи по злодействам. Он осунулся, был иссушен болью и тревогой так же, как герцог Раннор недосыпанием. Мужчины смотрели друг на друга уставшими, злыми, покрасневшими глазами.

– Как она? – спросил Рагнер.

– Дома не выходит из своей спальни, – мрачным голосом ответил Вьён. – Иди, поговори с ней. Нам надо возвращаться. Я за Ирмину тревожусь.

– Там же двое охранителей остались… – вздохнул Рагнер. – Не стоит себя пугать. А тем более озлобляться на меня. Я всё, что могу, делаю.

– Значит, этого мало! – с горечью выпалил Вьён.

Рагнер опустил в бессилии веки, постоял с закрытыми глазами несколько мгновений и, ничего не ответив другу, вошел в кабинет. Лилия сидела за столом, на широком стуле с очень высокой спинкой – и из-за массивности трона судьи она казалась еще хрупче, казалась юной девой, почти девочкой, но почему-то ставшей вершительницей судеб. Адреами присел на край стола, поставив одну ногу на пол, а другой беспечно болтая в воздухе. У сизой, каменной стены дожидались нового хозяина напольный подсвечник и пустая трехгранная подставка для книг. Угловой камин никто не распалял с начала осени, и воздух здесь неприятно промерз. Окружающая серость и стужа давили на сердце, будто поднимая со дна души на поверхность гнилостный ил, – давние воспоминания, какие Рагнер похоронил, настойчиво лезли наружу, усиливая муки совести. «Война – не только оды о героях, а смерть, кровь и бесчинства…» Но с окончанием войны, любые неприятные воспоминания о ней отправлялись на чердак памяти. Со временем чернота превращалась в серость – и Лодэтский Дьявол уж не вспомнил бы многого, даже если бы старался. Однако иногда… И вдруг Рагнер отчетливо представил, как его мама, высокая женщина в богатом платье и высоком головном уборе, бежит вверх по винтовой лестнице, забирается в окно смотровой башенки и под гомон захватчиков замка без промедления прыгает вниз, страшась надругательства – участи, что страшнее смерти. Конечно, Рагнер не видел, как погибла его мама, и не видел ее мертвого тела. Лишь знал, что сперва она ударилась о крышу седьмого этажа, а после соскользнула вниз, на каменную террасу у обеденной. Окна его спальни и кабинета выходили именно на террасу…

Рагнер встряхнул головой, выбрасывая из нее все видения – не до них сейчас, и посмотрел на Лилию Тиодо. Она куталась в светло-серый, зимний плащ с кроличьим подбоем; тонкая ручка в черной перчатке выглядывала из разреза плаща. Ее белокурые волосы, затейливо сплетенные сзади в корзинку, прикрывал белый вуалевый шарф. Темно-карие глаза в обрамлении сизых теней теперь отражали пустоту, вишневые губы на бледной коже стали еще ярче.

«И всё же… как же она прекрасна!» – невольно подумал Рагнер.

– Адреами, прошу, оставь нас, – обратилась Лилия к брату.

Пока живописец покидал кабинет, Рагнер приблизился к подставке для книг и зачем-то повернул вокруг оси ее трехгранную вершину.

– Я вас слушаю, уважаемая госпожа Тиодо, – сказал он.

– Ваша Светлость, – тихо проговорила Лилия и немного помолчала, собираясь с духом. – Я вам превелико благодарна за участие… и за поимку того… И за охранителей тоже. Но… – медленно и сдавленно говорила она. – Но, я всё равно чувствую страх. Мне невозможно это объяснить, а вам понять, – утерла она «слезу». – Мой разум меня не слушает. И я вовсе не уверена, что ваш мастер – это тот… Было темно, и меня так быстро схватили… Я не желаю, чтобы невинный пострадал!

– Я тоже, – вздохнул Рагнер. – Суд по злодействам будет в первый день Венераалия, а нынче только нова. Время еще есть, чтобы искать выродка… Если желаете, то я пошлю к дому Вьёна еще больше людей.

– Нет… – умирающим голосом отвергла Лилия это предложение. – Я бы чувствовала себя в большей безопасности в вашем замке, где на ночь поднимается мост и где такие толстые стены. Если бы мы с братом туда смогли переехать… Он бы написал для вас портрет по медальону бесплатно.

Рагнер вздохнул и уставился вниз, на рыжевато-желтую плитку пола.

– Если баронесса Нолаонт не будет иметь возражений, – после раздумья ответил он, – то вы можете жить в замке. Если же она воспротивится, то извините… Госпожа Тиодо, дама Маргарита желает вам помочь. Скажем так, ей есть о чем с вами поговорить. Она бы приехала завтра в дом Вьёна, например, около полудня, а вы тогда и сможете попросить ее об убежище в замке.

– Разумеется, я понимаю, – еле слышно вымолвила Лилия. – Прошу, не думайте что-либо неподобающее. Я, как вы и желали, полностью позабыла о том поцелуе. Точнее, тот… нелюдь перечеркнул всё живое и светлое во мне… Простите, мне пора идти, – изображая крайнюю слабость, она встала, держась за высокие боковины стула судьи. Рагнер подскочил к ней и подал ей руку, в какую она вцепилась.

– Голова кружится, – прошептала Лилия, падая в его объятия.

Рагнер так желал обнять ее крепче, однако он усадил Лилию назад на стул, а затем громким голосом позвал ее брата.