Три цветка и две ели. Первый том

– Рагнер, позволь мне завтра поговорить с ним вместе с тобой. Тебе он ничего не расскажет – я его знаю. Он ненавидит тебя и не доверяет тебе. Прошу, ну пожааайлуста, – смотрела него Маргарита своими умоляющими глазищами, а в них отражался огонек светильника.

– Подлиза, – вздохнул Рагнер, начиная протирать ее плечи и грудь. – Не только плакса и врушка, но еще всё норовишь скроить из меня свою тряпку…

Он снова вздохнул, обхватывая рукой ее пополневшую грудь.

– Так, значит, да? – улыбнулась она, чувствуя его возбуждение.

Не отвечая, он нежно протер полотенцем ее выступающий живот.

– Рааагнер, – тихо и ласково позвала она. – Ну правда, пожалуйста. Для меня это крайне важно. Потом ты всё будешь решать, как хочешь. Но должны быть объяснения всему. Говорю, от тебя он закроется. Может, он даже будет рад так умереть, чтобы я всю жизнь его жалела, а тебя… Возненавидела… – шепотом добавила она.

– Возненавидела?

– Я не знаю, что будет дальше, но и это возможно… – честно ответила она. – Мы ссоримся, несмотря на любовь. С каждым днем всё страшнее ссоримся. И мы ревнуем друг друга. Ты более мне не доверяешь, а я стала сомневаться в тебе еще раньше. И ты меня ужасно испугал сегодня. Ты на меня никогда так не смотрел, даже в самом начале, в ратуше. Словно… Мог убить. Я не хочу тебя бояться.

И у нее по щеке покатилась слеза, какую она вытерла.

– Всёёё, – простонал Рагнер, обнимая ее. – Ты победила. Когда ты тут голая и плачешь, то это слишком для меня. Завтра утром вместе поговорим с твоим кузнецом, но потом я всё равно отправлю его в Вардоц. А сам во всем начну разбираться. Идет?

– Идет…

– Домывай меня и себя быстрее, пока вода не остыла, – вернул он ей полотенце. – А то так получистыми и останемся. И больше на сегодня ни слова про кузнеца. Хочу, чтобы все убрались из этой купели, кроме нас.

Рагнер снова прилег и закрыл глаза, чувствуя, как девичьи, нежные руки гладят его по животу и спускаются ниже. Вскоре его будто стрелой пронзило – по ногам потекла приятная сладость, и он простонал от удовольствия.

– Как было бы хорошо, если бы ты не умела говорить, – прошептал он.

– Чего еще?! – шутливо возмутилась она. – Бог дал женщинам нежный голос, оттого что мы сердцем знаем, где правда. А вы, мужчины, лишь одной головой ее ищите… Приподнимись лучше. Я тебе спину и голову помою.

Пока Маргарита, встав на колени, терла ему спину и мыла его волосы, Рагнер прижимался к ее грудям и целовал их, обнимая девушку за ягодицы, приподнимая эти мягкие полушария и сминая их.

– Я рада, что всё тебе рассказала про Нинно, – сказала она, выжимая воду из полотенца на его голову.

– Я же велел, чтобы кузнец убрался отсюда, – недовольно ответил Рагнер, разжимая руки.

– Он и убрался. Я о нас говорю, – произнесла Маргарита, присаживаясь на его бедра. – Я так тебя люблю, – вновь прослезилась она и поцеловала его в седую тоненькую прядку волос.

– Я тоже люблю тебя, – грустно ответил он. – И не хочу, чтобы у тебя от меня были тайны. Нельзя не доверять супруге… даже сомневаться нельзя.

– Конечно, – поцеловала она его в губы. – Но и ты должен со мной всем делиться. Так нельзя: лишь я буду откровенна, а ты оставишь тайны.

– Мои тайны – это чердак, куда опасно заходить… Надо осторожно там всё разгребать, а то это всё рухнет, и нас погребет под хламом.

Рагнер выбрался первым из шатра, вытерся сам большим льняным полотенцем, а затем взял новое, помог Маргарите выбраться на приступку и укутал ее. На руках он отнес ее в кровать-шкаф и разобранную постель, где закончил ее вытирать. Все полотенца он бросил комком на ларь, подложил дрова в печь, потушил большую лампу, свисавшую с потолка на цепи, а с маленьким свечным светильником из шатра вернулся к кровати.

– Раз медвежье покрывало тебе больше не нравится, – забираясь под пуховое одеяло, сказал он, – закажу тебе новое: с подбоем из белого горностая и черными хвостиками, как мантия короля, иначе зимой замерзнешь… Что скажешь?

Маленький светильник теперь висел у ажурного потолка, привнося и сюда, внутрь кровати-шкафа, таинственный полумрак.

– Придется меня уговаривать, – засмеялась Маргарита, натягивая на себя одеяло и не позволяя оголить себя.

Рагнер что-то прорычал, а она опять засмеялась. Вскоре из кровати-шкафа стали доноситься куда как более нежные звуки и стоны.

В ту ночь они сливались в любви так нежно и так страстно, но словно доказывали друг другу свои чувства. «Меридианское знание», назвало бы это началом конца: подлинная любовь в доказательствах не нуждалась, – влюбленные просто знали, что она между ними есть.

Глава XVI

Зима

В основе «Меридианского знания» лежало учение о четырех стихиях и двух силах, приводивших всё в движение. Также знание гласило, что всё в этом мире конечно: всё живое и неживое рано или поздно умирает. Природа тоже гибла, вернее, перерождалась, а перерождение стихии наступало в миг ее ослабления и усиления противоположной стихии. Зима наступала во время сильной Воды, слабеющего Воздуха и набирающей мощь Земли.

Огня же зимой в мире имелось крайне мало, поэтому человек, пытаясь прийти к гармонии, охотно впускал в себя вражду. Особенно дурно зима влияла на женщин, плоть которых сама по себе была холодной и влажной. Женщины становились похотливыми, скандальными и непримиримыми, забывали о благоразумии и покорности. Мужчины, напротив, зимой успокаивались – обилие Воды благостно влияло на их сухую и горячую плоть, оттого в любви они (не путать с похотью), равно как и женщины, зимой едва нуждались, – следовательно, чаще всего именно зимой влюбленные либо остывали друг к другу, либо пребывали во вражде.

Знание многое могло объяснить, но не всё. Например, любовь священники изучали уже тридцать восемь циклов лет, однако до сих пор не смогли разобраться в том, как вызвать любовь по своему желанию или как перестать любить. Не могли они понять и то, почему у одних влюбленных земная любовь обращается во вражду, а у других переходит в духовную любовь. Тем не менее Экклесия твердо знала – любовь и вражда есть силы, подвластные человеку.

________________

Утром выпал первый снег, сделав мир сказочным. Сероватая гладь озера сковалась льдом и будто припорошилась мукой. В ожидании Рагнера Маргарита любовалась через стекло окна на нереальную, безмолвную, белую красоту. Вдруг звонко прозвенел смешок – во внутреннем дворике Нёген счищал снег с крыши «беседки», а Миллё лепила снежки, бросала их в юношу и, смеясь, отбегала от него. Кроме этой девочки, в замке детей не было, оттого она росла робкой и необщительной. При виде ее большеглазого личика, не испуганного, как обычно, но радостного, сердце Маргариты потеплело, да и на душе стало немного легче.

«Всего лет через пять Миллё исполнится двенадцать, – подумала она, – и эту крошку отдадут замуж. Или даже раньше могут… Такая малютка и замужем! А Нёген уже два года как жених…»

– Не спеши выходить замуж и бросать меня, доченька, – смотря на свой живот и поглаживая его, сказала вслух Маргарита.

– С кем говоришь? – послышался негромкий голос Рагнера, и одновременно с этим открылась панель в углу. Ее возлюбленный появился, как всегда, весь в черном, лишь добавил к убранству зимний плащ, подбитый черным соболем. На его поясе горел златом Анарим, на ногах позвякивали вороненые шпоры.

– Я давно уж с дочкой говорю, – ответила Маргарита.

– Дочка? Девчонка? А почему не маленький рыцарь? – улыбаясь, Рагнер положил руку на ее живот.

– Я это чувствую. Не могу объяснить. И я хочу дочку в честь своей мамы назвать – Анге?ликой. Это цветок, какой растет вдоль рек. Ангельская трава – так его в Орензе и Сиренгидии зовут.

– Прости, любимая, но нет. И здесь эта трава изобильно растет в лесах, а из нее дудки да сиринги делают. И зовут ангелику «дудник»… Лучше назовем дочку в честь моей матери – Цальвией.

Маргарита обиженно смотрела на него и хлопала глазами.

– Рагнер, мы же договорились, что будет так, как в твоем роду заведено: ты выбираешь имена сыновьям, а я – дочкам.

– Но ты хочешь назвать герцогиню «дудник», а герцогиню, тем более из рода Раннор, так звать никак не могут!

– А Цальвия – то же самое, что салфетка! Ты сам говорил! Герцогиню могут звать «салфетка», да?

– Цальвия – это шалфей! Невредимая и спасающая! Священная трава древних людей, прогоняющая Смерть! А салфетки – так… никто и не знает, от какого слова пошло их название.

– Рагнер! Ну пожалуйста! Цальвия – это очень красивое и гордое имя. Клянусь, что так мы назовем нашу вторую дочурку, но первую я хочу Ангелику! Это ангельская трава. Ангельская!

Из-за ее живота, Рагнер обнял Маргариту со спины и, целуя ее в висок, прошептал:

– Вторую дочку мы назовем Ма?ргрэтой, как тебя и мою бабулю. А первую – Цальвией. Довольно спорить.