Рассветы Иторы

– Что скажешь?

– Ха, плохо.

– А конкретнее?

– Северный народ славится своей быстротой и недостижимыми навыками по выживанию в тундре. Ни один зверь или человек не может от них уйти или тем более застать врасплох.

– И тем не менее, харуды их вытесняют всё дальше на север и восток, в сухие тундры.

Лхот’Ша пожал плечами, снова переходя на харудский:

– Нас больше, мы у нас есть лошади и железо. Но лицом к лицу и в одиночку ни один харуд в здравом уме не станет вставать у северного народа на пути.

– Разведчики сказывали, что северяне ушли и не вернулись.

Алрих смачно сплюнул на лёд.

– Это те самые, которые потом сами ушли и не вернулись? Горе тому народу, лучшие люди которого вот так пропадают.

– Но как видишь, эта группа никуда не ушла, кто знает, может именно они и виновны в том, что мы так ничего и не знаем, что творится на дальнем севере последнее время. Схарчили поди наших следопытов полярной ночью.

Алрих покачал головой, потом нехотя отпустил саван и, поморщившись от вновь налетевшего в глаза ветра пополам со свежей снежной пылью, поспешил к скорченной в агонии обгорелой пятёрке. Я благоразумно остался стоять где стоял, только снова укутался в одеяло, покуда кочевен их разглядывал.

– Не вижу ничего, что бы указывало на цель их возвращения так далеко на запад. Однако шли они налегке, скарба у них почти нет. Думаю, даже нечаянно столкнувшись с нашими разведчиками, они бы предпочли уклониться от встречи, и уж тем более не стали бы нападать.

– Мы об этом всё равно не узнаем, старик, лучше скажи, что это их убило, я вообще ничего тут не ощущаю.

Лхот’Ша продолжал методично обходить всех по кругу.

– Я тоже, и это странно. Будь это какое-то ведовство, отзвук Пути Матери-Иторы остался бы наверняка, к тому же, будь то алрих…

– Это был бы очень сильный шаман.

Лхот’Ша скрипнул зубами. Южное слово вызывало в нём к жизни какие-то старые обиды.

– Алрих подобной силы не рождалось уж пять кругов, и ты это прекрасно знаешь, тут не просто жило пламя, оно было очень горячим и сильным, но вспыхнуло оно в единый миг, вспыхнуло и погасло, иначе они бы все обгорели до костей.

– То есть ты считаешь, что их застали врасплох?

– Выходит так.

– Но они выстроились в круг и явно готовились дать бой.

Лхот’Ша задумчиво почесал под мышкой.

– То есть они не знали, что им угрожает, и до поры не испытывали особого беспокойства. Уйти они не пытались точно.

– Или знали, что уйти всё равно не удастся, – эти слова я пробурчал себе под нос, снова возвращаясь к тиссалийскому.

Лхот’Ша обернулся на меня, потом снова обвёл глазами пепелище, которое уже наполовину засыпала юркая позёмка.

– Северный народ умеет уходить от опасности, нот-ха.

Вот же упрямый старик.

– Кто знает, что стало с вашими разведчиками, кто знает, что сначала согнало со становищ, а потом привело северный народ обратно. Причём и то и другое – в самую полярную зиму.

И тут же Лхот’Ша куда-то засобирался.

– Тхе-тох. Нет смысла гадать, чем дальше мы окажемся от этого места, тем лучше.

Э, нет, постой.

– Ты знаешь, старик, это глупо. Потому что если эта сила, что способна проделать с северянами такое, уже ушла, то нам ничего не угрожает. А если же нет…

Я сделал пару вращений локтями, разогреваясь.

Пора уже тряхнуть стариной.

Одеяло в родовую клетку полетело на снег, туда же отправилась и меховая куртка. Всё, как мама учила. Ничто не должно стеснять твоих движений, сынок.

С грехом пополам бородатый, проживший на свете уж без малого два круга вечный ребёнок.

Ну-ка покажи, на что ты способен.

Адепты истинного Пути ведяют, что пред ликом Иторы-матери все мы ничтожны и слабы, как слаб муравей, блуждающий меж кристаллических корней круговечного древа-гоэ, и только раскрыв свою душу истинному источнику жизни и силы под палящим солнцем Кзарры, ты способен совершить невозможное, прикоснувшись к тайнам самой вселенной.

Но покуда потомки Игроков Средины или те же алрих – шаманы харудов – предпочитали прибегать к помощи артефактов силы и диким ритуалам. Мама же учила всех желающих, как раскрыться навстречу Иторе, дабы получить искомое без поделий гнилых богов.

А ещё она учила нас принимать мир таким, каков он есть, и петь своим песни, сливаясь воедино с Иторой Многоликой, ибо в этом состояла истинная суть Завета.

Если бы всё было так просто.

Итора продолжала молчать, покуда шли круги и круги, Битва Завета, во время которой родилась мама, завершилась ничем. И нас, адептов истинного Пути, аколитов Иторы, по-прежнему оставались считанные единицы. Горстка гордых и нелепых одиночек, продолжавших твердить своё. Нельзя допустить возвращение Истраты и Ксера, нельзя позволить гнилым богам вернуться. А значит, стихии Трёх Путей всё так же под запретом, оставалось нам, нелепыми канатоходцами, шатаясь, скользить на самой грани бытия, едва удерживаясь от падения в пропасть.

И петь свои песни, оставаясь вечными детьми. Маме от роду пять кругов и пятьдесят зим, но она до сих пор вызывает нездоровый блеск глазах у харудской молодёжи, я же, несмотря на отросшую сызнова бороду, едва на вид производил впечатление взрослого воина. Тощий, нескладный, прыщавый, разве что зычным голосом вышел.

Голос, голос. Все в племени знали – это голос отнимает у меня целые зимы. Покуда Итора спала, каждый мой к ней безответный призыв словно утаскивал меня обратно в прошлое, туда, на пять кругов назад. Для нас с мамой время не желало двигаться, постоянно оборачиваясь вспять, словно дожидаясь чего-то.

Вот сейчас и узнаем.

Пульсирующий сердечный ритм наполнил собой всё вокруг, заставляя просторы тундры колебаться с собой в такт. Сам воздух, разом уплотнившись до состояния студня, принялся вибрировать, то приближая, то отдаляя вершины сопок.

Это было совсем не похоже на простые тризвучия, которыми мне удавалось обходиться обычно. То был лишь ярмарочный фокус по сравнению с тем, что мне предстояло проделать сейчас.

Моё тело уже само подёргивалось в изломанном танце, в такт собственному сердцебиению. Как говорила мама, этот ритм он вокруг нас, осталось впустить его, слиться с ним, стать единым с великим океаном бытия, заливающим всё вокруг, и только тогда ты сможешь исполнить Песнь Иторы. Говорят, этому её научил сам Ксанд Тиссалийский, великий Бард прежних времён, то было ещё до моего рождения. Суть происходящего была проста, как слеза: чем ясней ты объявишь свою волю и чем теснее вольёшься в этот ритм, тем серьёзнее у тебя виды не вернуться на свет хнычущим младенцем.

Или не исчезнуть вовсе, как уже ни раз случалось с адептами истинного Пути. Именно потому нас было так мало.