Рассветы Иторы

В общем, место это было суровое, бедное и дюже озлобленное. А где злоба, там долго ли ждать повода для драки или иного бесчинства, благо проказы молчащих местным видятся за каждым амбаром, потому за хуторскими нужен был глаз да глаз.

Брат Марион в ту весну двинулся в путь, едва дождавшись сошествия горных ручьёв. Ну как, дождавшись. За несчастные полсотни царских лиг вихляющей вдоль склона дороги, если эту жалкую тропинку можно было назвать дорогой, ему довелось уже трижды искупаться в ледяной водице возникающих за неполную двушку словно бы из ниоткуда горных речушек, одна из его лошадок уж сломала ногу во время внезапного оползня, бедолагу пришлось прирезать, да ещё и сверху всё время сыпала треклятая морось. Настроение было таким же поганым, как и погода.

Весна в этой раз явно не задалась, но дальше тянуть уже было нельзя. Без отрезвляющего напутствия брата-инквизитора, а где-то и без его же крепкого тумака во имя Иторы Всеблагой, да осенит Она нас всех своей благодатью и ниспошлёт нам искупление, эти горцы и ноги-головы себе попереломают, и прочим хуторянам Западного края хлопот доставят. Потому не стой, иди, пусть хоть снегопад вдруг наладится.

Брату Мариону его служение было не в тягость, во всяком случае польза от столь дальней прогулки была, но вот банально свернуть в пути шею было бы печально.

Только-только его единственная оставшаяся заручная лошадка чуть не поскользнулась на живом окатыше, да так бы и завалилась на том с тропы, но брат Марион вовремя опасность заметил и дурное животное придержал. Эх, сюда бы пригнать из земли Семей две дюжины ходней, они бы тут за пару зим нормально восстановили дорогу, проволочных сетей-камнеуловителей натянули, ручьи оградили, мосты навели. Но на какие шиши, простите, такой широкий жест, местные для того слишком бедны, торговцам эти пути не интересны, разве что суровые трапперы Нового Загорья однажды скинутся всем гуртом на упрощение поставок пушнины. Так ведь при такой оказии любой дурак в горах сможет зверя бить, а местные вообще поди обзаведутся новомодным ружжом, тут-то самое интересное для инквизиции и начнётся, когда эти быдлоганы начнут друг дружку по ночам сослепу шмалять, приняв отошедшего по нужде соседа за злоумышляющего против них Ускользающего.

Брат Марион тяжко вздохнул.

Люди есть люди. Можно ли их винить, что здесь, на северном берегу Горькой реки и жизнь у них нескладная, и сами они здесь ввиду простоты нравов не расположены к праздным оборотам речи и скоры на самосуд да расправу. Ведьма? На костёр! Молчащий? В колодец! Инквизитор? Инквизиторствуй!

Брат Марион снова вздохнул.

Приходилось натурально таскать с собой талмуды писаний и железные щипцы заковыристой формы. Для устрашения малых сил и придания мессе вящей образности.

Иначе не поверят, завтра с таким заходом и сам в колодце окажешься.

Осмотрев внимательно тропинку на полсотни шагов вперёд, брат Марион снова тронул лошадку осторожным шагом. Оглядываться не стал.

С одной стороны замучаешься шеей вертеть, братство не на эти труды его сюда посылало, а с другой – что там оборачиваться. Там она, родимая, куда денется. Сестра Ханна-Матрисия, чтоб её забрала нелёгкая.

Одну вещь брат Марион знал о сёстрах-охотницах точно – если увяжется такая, пиши пропало. Погода обеспечена отвратительная, настроение будет мерзостное и обязательно какая-нибудь особенная гадость в пути приключится. Лошадка со сломанной ногой – ещё не самый дурной вариант.

И главное, чего увязалась. Сёстры вообще невесть какая помощь инквизитору. Под руку говорят, авторитет у паствы подрывают, да ещё и недоверчивые они – страсть. Дай только волю, пол-деревни в прислужники Ксера запишут. А спроси ты у ней, какого гнилого бога тебе в той глуши запонадобилось – молчит и только зенки пялит.

Какое твоё дело, мол.

Прекрасный собеседник в дороге, чего там.

На одной из стоянок не выдержал брат Марион, протянул честну?ю флягу, холодно, мол, сыро, согрейся, сестра Ханна-Матрисия, не побрезгуй кагором. Так она на него в ответ зыркнула, будто он ей додтовой кровью причаститься предложил. Ну, не надо так не надо, нам больше достанет.

Впрочем, широкий жест сестра-охотница всё-таки оценила, в ответ протянув мочёное яблоко из собственных запасов, благодарствуйте. Сочное, бочковое. Хвать да хрусть. Под это дело они даже парой слов перекинулись, паче чаяния.

– А что нынче сказывают, Ускользающие поди совсем перевелись?

– Можно подумать, они раньше тут в каждой деревне штабелями по палатям.

– Штабелями не штабелями, но ваш монастырь, по слухам, позатой зимой разом двоих изловил.

– Тебе то знать не положено, брат Марион. А ваши-то что?

Надо же, имя запомнила, какая благодать.

– Не наша то забота, сестра Ханна-Матрисия, нам бы с самосудом, самопалом да самострелом разобраться. Ежели какая оказия мы, конечно, завсегда бдим. Но уж больно невелик тот случай.

Засмеялась, будто птица каркнула.

– Деятельные вы, я гляжу.

– Уж какие есть.

– Оно и правда, молчащего изловить – это старание следует приложить и смекалку. Ориентирование на местности, триангуляция, карты читать требуется.

Умники все стали, чисто с греховодного университету. Брат Марион не любил умников. Да и особого смысла в ловле Ускользающих он давно не видел. С тех пор как гнилые боги сгинули, силами тех несчастных разве что детей пугать. Илидалл был разрушен в припадке гнева свя?той Хеленн почитай что на самом пике её формы, те же несчастные, что ловимы нынче силами монастырей и здесь, и по всей Средине, больше походили на старые пни, оставшиеся на месте некогда величественных древ. Недаром их запросто стали в народе именовать молчащими, а не по-официальному Ускользающими. Брат Марион был тому свидетелем: больные, слепые, они корчились от любого прикосновения, с них слезала клочьями кожа, у женщин изъязвлённые синюшные груди висели чуть не до полу, мужчины были сплошь лишены сраму, лишь какие-то гнилые обрывки болтались в мотне.

Гордиться таковскими пленниками не приходилось даже сёстрам-охотницам.

– Но ведь признайся, пропали они, повывелись.

– Мне то не ведомо.

Ишь ты, не ведомо. Так и говори, «не велено». Но слухи в окрестных братствах ходили верные. С тех пор, как полыхнуло за Океаном, разом стало тихо окрест. Молчат чудесные артефакты, что остались с падения Илидалла, гадай-не гадай. Как будто разом повымерло всё, что только и было. По северному берегу али по южному.

Только Горькая река Эд так и осталась горькой рекой.

Запропали Ускользающие, смолкли разом шептуны и ручейники, помахали ручкой кикиморы болотные и лесные гнилушки.

Жизнь же людская легче не стала, болезни не извелись, скотина живородить чаще не принялась. А люди дурные остались дурными людьми.

Старые народы называли человечество Пришельцами. А так и есть. Были мы пришельцами на чужой земле, таковыми и остались, сколько Иторе Всемилостивой ни молись, а покуда сам с собой в мире не заживёшь, будет тебе от той жизни одни наветы и страдания.

Голод, холод, мор да ржавьё соседских вил.

Не нужны для того никакие Ускользающие. Ни в прежней силе, ни в сегодняшнем жалком состоянии.

Да и гнилые боги с ними.

Брат Марион махнул досадливо рукой.

Забавно будет, что если это и правда не причуда природы, а их извечные враги запросто сгинули, выходит, инквизиторам окрест работы не переведётся, разве что сестра Ханна-Матрисия со своими товарками забросит со временем бессмысленную беготню по лесам и оврагам. Будут себе сидеть по скитам да молиться возвращению Матери. Которой – уж их поди пойми. Иторы, которая никуда вроде и не уходила, или Хеленн, что при Битве Завета обетовала нам дар единения с Иторой во самой дочери своей, Маары Многоликой.

Кто ж их знает, тех сестёр, что они там друг дружке за ужином плетут.

В братстве всё было проще. Кто вообще видел те битвы, тех матерей. А люди – вот они, живут, как могут, чем требуют всяческого духовного окормления, покуда суть неразумны они и закостенелы в пороках своих.

Брат Марион на ощупь сверился с дозорами, что висели у него на цепочке под сутаной. Механизм мудрёный, учёными механиками деланный. Но нему всякий в любую погоду однёшку с двушкой счесть может. Как же тебя там… а, вот.

Ну, добро, продвигается брат Марион медленно, да верно. Поди ближайшего хуторка должны достичь ещё засветло, там-то и начнётся его скорбный труд.

Теперь бы вон только туда подняться, и дальше легче пойдёт.

Сухой треск прервал размышления брата Мариона, заставив резко обернуться.

Звук был такой силы, что сперва показалось, будто это залп из огнестрельной мортиры, какие стоят нынче в восстановленной части фортов Илидалла, даром что до тех будет десять дён пути. Только тут брат Марион рассудил, что это скорее похоже на треск переломленной мачты, как бывает при шторме, когда два сцепившихся вантами нортсудна начинают ломать друг о друга борта. Брат Марион подвизался некогда мореманом, покуда не одумался, Додт побери, не его это, с морем воевать.

Треск снова повторился. На этот раз куда ближе. Брат Марион, пригнувшись, поманил оставшуюся где-то позади сестру Ханну-Матрисию, гляди, мол, это там, вниз по склону.