Рассветы Иторы

– Там что-то не то творится, будто бы… нет, так не бывает.

И рванула вверх, задрав сутану, чтобы было ловчее поспешать. Брат Марион со смущением разглядел выше края голенищ крепкие лодыжки в шерстяных чулках. Ну за что ему такое наказание!

Пришлось броситься догонять. Сколько раз он говорил себе – сдерживайся в телесных утехах, меньше, проще говоря, жри. Тогда и в горку ходить сподручнее станет. Но нет, мы любим медовую выпечку, а также шкварку с жареной репой на ночь. Стыдоба.

Стараясь дышать через раз, чтобы не казалось, что он собрался тотчас преставиться, брат Марион мучительно трусил за прыткой сестрой-охотницей, лишь бы теперь не подвернуть ногу, вот это будет совсем беда.

Уф, заветный пригорок. Брат Марион обернулся, мучительно переводя дух. Снизу тропинка не казалась такой уж крутой.

Вот он, хутор.

– Здесь кто живёт?

Дай Итора памяти.

– Семья переселенцев, братья Соннен, их престарелый отец, жена старшего брата, коли зиму пережила, батраки, дети, пасеку держат, скот разный, зверя втихаря берут на силок, всё на налёт ватаги трапперов нарываются, какие-то овощи по весне для себя на огороде растят. А что?

– То есть всего человек двадцать живых душ?

– Наверное. Во всяком случае не больше.

– Ладно, тогда можно не торопиться.

И действительно, потрусила вниз в более спокойном темпе.

Да что вообще за спешка такая?

Отдуваясь и продолжая пыхтеть, как вол на пашне, брат Марион совсем уже нехотя потащился следом.

На хуторе и правда творилось что-то неладное. Только они с сестрой Ханной-Матрисией добрались до внешней изгороди, как уже оттуда перед ними предстала картина натурального бедлама. По двору носились бесштанные дети, ражий детина у конюшни пытался успокоить истерично ржущую и исходящую пеной по всей морде лошадёнку, в хозяйском доме верещал женский голос. Остальные же перемазанные отчего-то в грязи хуторяне сгрудились у колодца, ощетинившись кто чем. Последнее обстоятельство, пожалуй, брата Мариона немного бы напугало, гляди они при этом в его сторону, но деревенщина вся как один стояла к ним спиной, так что об одном можно было не беспокоиться – это не инквизитор с сестрой-охотницей стали причиной столь агрессивного поведения хуторских.

Принайтовывая узду своей лошадки к жердине, брат Марион успел осмотреть остальные детали видимого глазу деревенского несчастья – хутор с последнего визита преобразился не в лучшую сторону, позакопчённее стали стены, некогда единственное на весь хутор стеклянное окно теперь было наполовину заделано гнилым шпоном, крыши из промазанной глиною хвои тоже знавали лучшие времена, а уж грязищи по весне было вокруг колодца намешано… Да куда?!

Сестра-охотница уж вовсю спешила к хуторским, на ходу доставая из-под подола нечто ярко и зло блеснувшее, только комья сырой щепы из-под каблуков летели. Ну что ж за такое, брат Марион, тяжко охая, не справился с пустой задачей мешком перевалиться через жердину, пришлось, теряя всякое инквизиторское достоинство, вставать на карачки и лезть так.

А ну-ка ходу!

Насилу поравнявшись с проворной монашкой уже в воротах внутреннего частокола – ну, как, «воротах», тоже две жердины крест-накрест – брат Марион решительно схватил сестру-охотницу за локоть и, в изнеможении останавливаясь, засипел ей на ухо:

– Какого Додта ты творишь?

Но та резво вырвалась да припустила дальше.

Ну, прекрасно. Сотрудничество, взаимопомощь, всё как учили старшие братья и сёстры обоих орденов, толкуя о совместной работе в поле да в лесу.

Что же так всполошило деревенщину, и самое главное – аж целую сестру Ханну-Матрисию заинтересовало? Обыкновенно, местный быт был крайне нуден и в целом невесел.

И только он так подумал, жахнуло.

Хорошо так, с оттяжкой, на бегу развернув брата Мариона ногами вперёд и с размаху приземлив его в самую жижу.

Охая и отплёвываясь, осоловелый брат тяжко заворочал шеей, пытаясь понять, что тут приключилось и где сестра Ханна-Матрисия. А вот и она, с задранным на голову подрясником, самым срамным образом выставив на всеобщее обозрение перепачканные в глине шерстяные чулки и всё положенное исподнее. Итора-мать, только и успел пробормотать, отворачиваясь, инквизитор. Теперь понятно. Не в смысле, что там они носят окромя подрясника, точнее не носят, понятно, чего это она так спешила не упустить.

Напялив слетевшую в падении скуфью и выхватывая заветное кадило, брат Марион привычным движением чиркнул кремнём в основании, лишь бы фитиль не подвёл, но нет, тут же потянуло знакомым сладковатым амбре. Боевым болом кадило завыло-зарокотало, раскручиваясь над головой охранным кругом.

Врух-врух-врух. Изыди, гнилой бог, да трепещи, его пропащий прислужник, се грядёт святая инквизиция, во имя Иторы Всеблагой!

Оскальзываясь в трёпаной сырости, брат-инквизитор ринулся в бой. Впрочем, никакого боя особливо в наличии и не имелось. Хуторские с воплями разбежались, их домочадцы тоже попрятались. А то, что так оногды дивно рвануло, теперь поди предпочитало ожидать своей поры лёжа по-за колодцем.

Лишь только обежав его полуобвалившуюся от воздушного удара кладку, брат Марион наконец увидел, остановился и даже сестру-охотницу успел свободной рукой придержать, разом останавливая кружение кадила.

Это всё бесполезно.

Сестра Ханна-Матрисия подёргалась для виду у него под мышкой да тоже замерла.

Кто их знает этих дурных хуторян, что они отчудили. Может, кто камнем кинул, вряд ли что поувесистей, иначе бы тут не колодец покосился да людей разметало – весь окрестный лес бы в щепу посекло.

Посреди перетоптанного хуторского двора лежали ничком три бледных тела в напрочь истлевших лохмотьях, сквозь прорехи в которых просвечивали рёбра.

Одно женское, в перебитой ногой, спутанными косматыми волосами.

И два мужских, длинных, тощих, с вывороченными по-пластунски коленями.

Молчащие, будь они неладны.

Позади всех троих тянулось по полосе вырванного дёрна, расколотых грунтовых валунов и сочащихся молозивом разорванных древесных корней толщиной в руку. Каждая канава выглядела так, будто её проделал как минимум ходень из числа тех, что повстречались им сегодня внизу, при этом все трое не выглядели теми, кто был вообще способен на такое. Они вообще не выглядели способными хоть на что-то.

Но они могли. Молча, едва заметно, но совершенно неудержимо ползти туда же, на восток, к руинам Старого Илидалла, к порту Илидалла Нового.

И их было трое.

– Святый Норей…

Брат Марион выпустил наконец сестру-охотницу, благо та больше не рвалась в бой. На её месте любой бы в этот миг желал только одного – оказаться сейчас где угодно, под ступнями ходней, посредине реки Эд, а лучше – вообще по другую сторону Океана.

– Брат Марион, иди утихомирь свою паству, чтобы духу их здесь покуда не было.

«Покуда». Жизнеутверждающе сказано.

– Им уж поди самим хватит ума не соваться.

Что хуторские вообще такое вытворили, палкой в них сунули, из ночного горшка окатили? Но взгляд пришедшей в себя сестры-охотницы не подразумевал возражений. Иди значит иди.

Пытаясь по пути отряхнуться от налипшей сырой древесной трухи, брат Марион нехотя побрёл за амбар, где попряталась большая часть ретировавшихся.

Выглядело это довольно потешно, две дюжины глаз зыркали из-за кустов кручины-ягоды, да только кому сейчас до смеха.

– Знаете меня?