Рассветы Иторы

– Если бы вы, профессор, не прогуливали жития отцов-основателей, вы бы знали, что до того, как стать профессором, Гвин Танно успел исколесить половину Средины, побывал и за Океаном, в Закатных землях, где цветографировал буквально всё подряд. Большая часть этих пластинок – брак и мусор, которая им самим была определена как научного интереса не представляющая. Только у нас в репозитории с ними десятки сундуков валяются.

Профессор Торнус что-то пробурчал себе под нос, проследовав к препаратному столику и принялся там что-то подслеповато осматривать на просвет, подняв бинокли на лоб. Потом развёл в сдающемся жесте руки и снова обернулся к остальным собравшимся:

– Допустим, это правда, не буду спорить, но решение кафедры есть решение кафедры. Допустим, в закромах и сыскались какие-то пластинки трёкруговой давности, что это доказывает и почему это вообще кому-то должно быть интересно?

– Потому что вы дважды осёл, профессор! – окончательно взорвался профессор Гиппарх, выставив жидкую бородёнку вперёд, решительно оттесняя брата Сонео в сторону и принимаясь отчаянно размахивать перед лицом оппонента руками. Посыпались давно навязшие в зубах обвинения в начётничестве и ретроградстве, полетели на пол академические шапочки, взметнулись полы сутан, вот-вот последуют первые зуботычины, благо оба профессора несмотря на преклонные зимы, бинокли и лысины пребывали в отличной спортивной форме.

Брат Сонео, не дожидаясь обычного развития событий, поспешил ретироваться обратно на парапет галереи, что вела вокруг верхних этажей лабораторного корпуса.

Иногда он чувствовал себя в этих стенах чужаком. Ну не хватало ему ни темперамента, ни азарта, чтобы на равных препираться с коллегами по факультету и тем более с академическим начальством. Наука для него всегда оставалась довольно праздным, самоуглублённым и донельзя занудным занятием, которое могло приносить хороший доход во внешнем мире, но здесь, внутри, это всё походило на дурные игры взрослых детей, где каждый мерился с остальными размером причиндалов, но самая суть, теоретически состоявшая в поиске истины, на взгляд брата Сонео от спорщиков была удалена сильнее, чем это небо.

На улице после духоты лаборатории было хорошо.

Свежий ветерок дул с востока, потому пах он хвойной смолой, а не вонючим торфяным дымом. Кзарра уже скрылась под горизонтом, потому небеса стремительно теряли багровые тона, сменяясь традиционно зеленоватыми.

Брат Сонео бросил короткий оценивающий взгляд на дозорную башню, где механические стрелки вот уже семь кругов подряд отмеряли однёшки и двушки, сплетая дни в седмицы, а седмицы в зимы. Дюжина однёшек день. Дюжина двушех однёшка. Всё просто. Вот и сейчас уже без двух десять, парой мгновений спустя серебристой искрой мелькнёт на мгновение нить Обруча, и окончательно настанет ночь. Жизнь на кампусе постепенно затихнет, разбредутся по кельям братья помладше, соберутся в барах чехвостить профессуру аспиранты, раздадут карты по своим клубам преподаватели, и только самые оголтелые из них останутся торчать в библиотеках да лабораториях, портя себе глаза при скудном газовом свете. Это ещё каков прогресс, раньше, бывалоча, и при лучине сидели, манускрипты хазаньим пером царапая.

Эх, защититься бы уже, да с дипломом под мышкой двинуть куда-нибудь в Новое Царство, поступить там на службу гильдии, например, стеклодувов Ментиса, штатным оптиком, деньги хорошие, работа статусная, всяк тебя в городе знает, всяк тебя в городе уважает. Никто не шпыняет и не обзывается. Не то что тут.

– Улизнуть решил?

Брат Сонео чуть не подпрыгнул от неожиданности.

Когда профессор Гиппарх успел подкрасться?

Если прислушаться, крики внутри лаборатории тише не стали. Видимо, участие в научном диспуте и без него продолжалось самым живейшим образом.

– Простите, я не выношу всех этих криков.

– А кто их любит. Наука требует тишины.

Профессор Гиппарх облокотился на перила, пожевал губами и смачно сплюнул в вящую темноту внизу, после чего принялся задумчиво протирать полами сутаны стёкла своих биноклей.

– Сам-то в курсе, что это за пластинки?

Брат Сонео энергично затряс головой из стороны в сторону.

– Надо быть любопытнее, ты так никогда не защитишься. Слышал про полное внутреннее отражение?

– Проходили на втором курсе.

– Ну так вот, особенность его состоит в том, что спектр цветограммы при этом почти не искажается. Да, пропадают какие-то линии. Но светится при этом не сам предмет, он просто возвращает тот поток, что ему достался от источника.

Брат Сонео предпочёл помолчать, чтобы не ляпнуть какую-то глупость.

– И основной подвох в том, что в природе этот процесс почти не встречается. Всё, что мы видим, есть результат поглощения, испускания либо рассеивания света. Лишь иногда, в строго определённых условиях на границе двух сред с разными оптическими свойствами мы можем воспроизвести процесс внутреннего отражения лабораторно.

Профессор Гиппарх тяжело вздохнул, возвращая бинокли себе на нос.

– И вот мы получаем прямое свидетельство подобного процесса в естественной среде и мало того, что никто не обращает внимания, так максимум, на что нас хватает, это на басни про свалившуюся с небесей звёздную материю.

– Вы считаете, это басни?

Брат Сонео постарался, чтобы эта его реплика не прозвучала заискиванием, профессор Гиппарх этого не любил.

– Не просто так считаю, а считаю это строго доказанным! Вы помните пропавшую полосу поглощения?

Брат Сонео быстро и не думая кивнул.

– О чём это говорит?

– Эм… что поглощения не было? – глупее ответа не придумаешь.

– Именно! – профессор Гиппарх в эмоциональном яростно хлестнул себя ладонью по ляжке. – Болиды возвращали к нам свет Кзарры, причём таким хитрым образом, будто он уловил его выше воздушного столба, а испустил – ниже. Как такое может быть!

Почесав в макушке, брат Сонео постарался придать своей физиономии максимально задумчивый вид. В голове от пустоты звенело.

– Вот именно, что такого быть не может. Как не может ничто проникнуть к нам на Итору из внемировой пустоты, предварительно не разрешившись и начисто не исчезнув, что доказано и передоказано миллионами наблюдений. Но кого сие волнует? Никого! Прокуроры экономят фонды, кафедры да советы попечителей заседают, все довольны.

Брат Сонео был абсолютно уверен в том, что его сие состояние совершеннейшим образом устраивает, но утверждать это вслух не стал, вновь предпочитая отмолчаться.

– Знайте же, брат Сонео, что те пластинки, что вы доставили, были доподлинно засвечены на дальнем западе, в землях Древних, где, согласно преданию, молодой Гвин Танно стал свидетелем необычного явления – белого свечения на самой линии горизонта. После проявки оказалось, что все пластинки бракованы – на них отпечатался лишь свет Кзарры, чью цветограмму будущий профессор уже тогда умел отлично различать на глаз. Во всяком случае, так он думал. И сегодня мы убедились, что даже он мог ошибаться. Это была никакая не Кзарра. Пластинки же пошли в архив, сто раз потом просматривались разными любителями старины вроде меня, ещё бывшего в те времена студиозусом. И вот настал момент им вернуться из забвения.

Повисла гнетущая пауза, какая бывает, когда в лектории профессор в финале спрашивает, есть ли вопросы.

– Но… к чему вы клоните, профессор?..

Собеседник на этот раз был милостив.

– Ни к чему, на самом деле. Возможно, падения подобных тел довольно часты. Хотя мы бы их тогда уже наблюдали ранее. Или что мы имеем дело с общим явлением, попросту нами неверно интерпретируемым.

Профессор Гиппарх помолчал. И словно на что-то решился.

– Но я бы не стал поднимать шум только по причине совпадения нескольких цветограмм. Потому что я вчера пошёл дальше.