Цветные рассказы. Том 1

– Еще не вышла по возрасту.

– Что ни слово – все с подковыркой. В партию не собираешься вступать? Ты же, небось, заслуженной хочешь стать – без этого никак.

– В партию… Для меня это большая честь. Но и ответственность огромная. Пока не чувствую в себе уверенности, Елена Евстафьевна. А насчет заслуженной… Рано мне об этом думать.

– Ладно, ладно, все хотят стать заслуженными. Иди уже, Шитикова, – строго сказала Дерюжко. – От тебя, я смотрю, все равно ничего не добьешься. Ну, ты вот что. Как узнаешь что-то или увидишь – сразу мне сообщи.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, если кто-то будет вести себя аморально… Или разговоры будет вести не наши. Несовместимые со званием советского актера…

– Конечно, сообщу, обязательно сообщу… Но у нас никто не ведет себя аморально. И разговоров плохих у нас в театре не бывает. А так обязательно. Вы не сомневайтесь.

– Ты смотри у меня, Шитикова, тоже мне шутница нашлась. Шутикова… Дошутишься. Иди уже, – и Елена Евстафьевна строго посмотрела на молодую актрису.

Наверное, вы уже поняли, что Маринка была совсем не виновата в том, что это происшествие стало достоянием общественности и темой широких обсуждений. Может, еще кто-то застукал Бельского с Настей. А вообще-то, ничего удивительного нет в том, что это мгновенно стало всем известно, стало достоянием театральных и культурных кругов. Ведь после бурной сцены на подоконнике Вольф Янович воспылал самыми серьезными намерениями к своей юной избраннице. И та, судя по всему, ответила ему взаимностью в полном объеме своих жизненных устремлений. И он повел Настю к своей маме. И торжественно произнес: «Вот, мама, это Настя». Мама, как я уже рассказывал, всплеснула руками по поводу Лизы, теперь уже «бедной Лизы», «совсем-совсем бедной Лизы». «Мама, ты меня не поняла. Это более, чем серьезно. Я тебя очень прошу, познакомься, это Настя». Мама вздохнула и произнесла фразу, которую произносят все мамы в подобных случаях: «Вначале все говорят – «серьезно-серьезно». Поживем, увидим, насколько это серьезно».

Ну, раз уж это так серьезно, то влюбленные должны были как-то все объяснить: Фортинбрас – своей законной жене, Елизавете Константиновне Шибановой, вполне заслуженной актрисе, Настя – Данечке Львову, с которым они поженились – легально расписались и поженились, а не сожительствовали в грехе – как я уже говорил, еще на первом курсе института. В общем, все это, так или иначе, должно было неминуемо дойти до общественности, которая всегда стоит на страже и озабочена сохранением морально-нравственных устоев советской семьи и хорошим психологическим климатом в Академическом театре, являющимся, безусловно, одним из оплотов и форпостов советской культуры. А Марина, естественно, не имела никакого отношения к распространению слухов. Но почему-то все ополчились именно на нее. Это можно понять. Надо же признать кого-то виноватым. Фортинбраса? Нет, конечно. Безумно талантливый. Очень добрый. Позитивный. Как он кувыркается на сцене! И бегает, и саблей размахивает. Мужик с яйцами. Его можно понять. Выбрал беленькую, чистенькую, молоденькую. Младше себя на девять лет. Вместо вечно плакучей, занудной Лизы. Между нами – Лиза теперь уже больше напоминает старую кобылу. Примерно так рассуждали при встречах молодые актеры театра.

Настю тоже не осуждали. Как Вольфа не полюбить? Разве его можно сравнить с этим мальчишкой Данькой? Никому неизвестный режиссеришко. Да и получится ли из него режиссер? Но кто-то должен быть виновен… в общественном мнении.

Почему так случается, что некоторые люди всегда и во всем виноваты? Что бы они ни делали. Маринка безответная, не базарная, не наглая. На сцене часто плачет. Глаза, ах, какие у нее глаза! Грустные, наболевшие. Такую пнуть – самое простое. Милое дело. Елена Евстафьевна, видимо, тоже поучаствовала, бросила, наверное, мимоходом… Типа – «Не такая простая эта тихоня, как вы думаете. Где бы она ни появилась – всегда что-то случается. Может, нехорошо так говорить, а ведь собственного ребенка выносить не смогла. На мужа прожектор агроменный упал. А теперь что с этим Тёмой? – совсем, говорят, свихнулся Тёма. И мать евонная, Калерия Ивановна, тоже невесткой недовольна. Не знаю, что промеж них там между собой… Но матери виднее, мать всегда права, материнское сердце чуткое, оно всегда разглядит, где обман, где правда. Ведьма она, Маринка ваша. И не защищайте… Цыганская кровь. В тихом омуте… Вот и сейчас с этими, с Вольфом и Настенькой… Достойные, между прочим, люди. А эта, прости господи, чего она там намутила? Потому и пошло у них все наперекосяк».

А ведь действительно – наперекосяк. Вначале письма пошли. Все больше Насте. От ее взволнованных поклонников. Некоторые – довольно хамоватые. И несправедливые… Ругали… Даже называли «жидовской подстилкой». Настя удивлялась, но не особенно реагировала на это. В общем, – относилась философски. Слово «подстилка» ей даже немного импонировало. В этом есть что-то волнующее. А «жидовская»… Непонятно, кого они имеют в виду? Если Даня, так мы с ним расстались, а Вольф Янович… Так Бельский – скорее польская фамилия.

Потом Вольф как-то объяснился с Лизой. Лиза публично рыдала. Бегала по театру, заламывала руки. Всем рассказывала, как плачет и надрывается ее бедная душа… Не в силах вынести разлуки с любимым. Особенно жалели ее заслуженные и народные. Стали откуда-то появляться, ходили по рукам фотографии заслуженной и незаслуженно обиженной артистки – заплаканная, навзрыд, навзрыд. Вот фото у мостика «бедной Лизы» под Эрмитажным переходом, белый Лизин шарфик на черных перилах, ведущих к черной воде и неясная фигурка убегающей Лизаньки Шибановой в каракулевой шубке, убегающей, убегающей по белому, по белейшему свежему снежку – как трогательно! Высокие чувства! Устроили Лизе выступления – концерты, телевидение – чтение стихов, все больше об опустошенной душе, о рухнувших чувствах… «Нельзя сначала убивать, потом шептать: «Я не нарочно!»[33 - Ольга Климчук]. «Сложить его одежду, вспомнить лето, сесть у окна, задуматься, всплакнуть, спросить у Господа – «За что мне это?», во лжи, измене с болью утонуть»[34 - Екатерина Колодкина]. «О как же больно сжалось сердце лишь от мысли, что дело рук твоих удар исподтишка, что сил хватило нанести мне в спину выстрел, а сил в лицо ударить – нет, тонка кишка». «Я тебя разлюбил…» – ты сказал неожиданно строго, сбросив чувства с плеча, как давно надоевший рюкзак…»[35 - Фрида Полак]. «Ты сорвал оболочку с души и другую назвал дорогою… Ну, а мне-то что делать, скажи?! Кто сердечко мое успокоит?»[36 - Н. Железкова]. Имя Бельского конечно на выступлениях не упоминалось, но всем стало понятно… Культурный Ленинград только об этом и говорил. Представляете, Фортинбрас ушел от Шибановой к Шитиковой. Да нет, не к Шитиковой… К Лаврентьевой… или к Даниловой-Данилян… Но Шитикова тоже какое-то отношение к этому имела. Цыганка… Что-то наколдовала, без нее никак не могло обойтись.

А потом узнали, что Даня, Настин муж, тоже очень переживает. Сильно, видать, привязан к ней. Понимает, да что понимает – точно знает, что за тягучим голосом и живой непосредственностью белокурой красавицы скрыты особые женские таланты. Не может он, Даня, не представляет, как дальше будет он жить без Насти, не нужна ему такая жизнь, не освещенная больше сиянием его большой любви. Говорят, болел Даня, тяжело болел, пытался даже руки на себя наложить. Так говорят. Может и врут. Наговаривают. Но переживал Даня сильно – это точно известно.

– Послушай, что ты несешь, при чем тут Шитикова?

– А черт ее знает. Может, Вольф переспал с нею, может, и наоборот – она с Даней. Во всяком случае, своего Тёму она в этих делах никогда не спрашивала.

– Да вроде она скромная девица. И актриса отличная.

– Скромная – как же! Читал о классной даме института благородных девиц у Куприна? Тоже скромная. Вечером переодевалась и ходила по улицам, отыскивала партнера на ночь. Чтобы самый что ни на есть мужик был. А тоже скромница. Глазки не поднимает. Однако ее талии завидовал весь институт. И лицо у нее слегка чахоточного типа. Такие всегда нравились мужикам. И теперь нравятся. Шитикова, посмотри, – точь-в-точь эта «учительница», очень похожа. Тоже мне скромницу нашел. Да у нее, если хочешь знать, «бешенство матки».

– Ну, ты сказанул, с чего ты взял?

– Да она, кого хочешь, совратить может.

– Кого, например?

– Например, Вовку Базеля из ТЮЗа, и того соблазнила. Знаешь, такой крупный, статный, басовитый. Лауреат конкурса чтецов.

– Ну и что?

– Да то, что его никто совратить до нее не мог, потому что Базель – голубой.

– Да как же, неужели не помнишь, как Лешка Яковенко, ну, что Зеленина из «Звездного билета» играл, побил Базеля за то, что тот к нему приставал?

– Все это слухи и вранье.

– Как вранье? А Шаргородский?

– Что Шаргородский? Он ее при всех лапает за все места, а она – хоть бы что. А еще – возьмет ее при всех за попу и приговаривает: «Шитикова – Крытикова, что ты бродишь как лиса в лесу?»

– Ну и что? Подумаешь, он со всеми так.

– Со всеми, да не со всеми. А Шитикова его соблазнила все-таки.

– Не знаю. А если и так, что с того?

– А то, что женщины его вообще не интересуют, его привлекали по обвинению в мужеложстве.

– Привлекали, да не привлекли! У него же подруга есть, это все знают. Валька – гримерша. Всегда говорит о нем при всех: «мой сказал, мой подумал». И домой вместе уходят. А Шитикова-то при чем?

– При чем, при чем… Раз все говорят – значит, не случайно. Нет дыма без огня.

Вызывает Марину Шаргородский.

– Что, – говорит, – Маринка, делать будем?

– А что надо делать?

– Какие-то сплетни все вокруг тебя. До чего дошло, – горестно вздыхает Жора. – Бедная Лиза своя не своя, в больницу ее увозили с сердечным приступом. Восходящая звезда советского театра Данечка Львов… вообще, чуть руки на себя не наложил. Елена Евстафьевна говорит, мало мужем занимаешься, все больше на других мужчин смотришь.

– Неужели вы во все это верите, Георгий Яковлевич?

– Верить-то, конечно, я в это не верю. Знаю, ты очень хорошая девочка. Но ведь все говорят. Калерия Ивановна собирается к Стрижу сходить, чтобы тебя выгнали из труппы.

– А сами-то что вы об этом думаете?

– Да нет, конечно. Досужие домыслы это все. Ты же не виновата, что с Тёмой такое случилось. У тебя и без этого проблем всегда хватало, да и сейчас предостаточно. В общем работай. Ты очень талантливая. А наговаривают… В театре всегда много завистников. Да и о нашем разговоре забудь. Работай и ни о чем не думай.

Но спокойного житья у Марины все равно не было. Многие продолжали склонять ее имя. Калерия Ивановна тоже не унималась. Тёме все давно уже стало безразлично, он не вмешивался. А генеральша от культуры бушевала: «Я тебе покажу, прошмандовка. Ты думаешь, можно так обращаться с сыном Цезаря Ильича? Ничего, ничего. Я поговорю со Стрижом. Он мне не откажет. Цезарь Ильич много для него сделал в свое время. А на твоего педика Жору Шаргородского мы тоже управу найдем. Он и так под статьей ходит».

И Калерия Ивановна… И Елена Евстафьевна… Да и Фортинбрас с Настей тоже почему-то на нее озлобились. Ничего не говорят, а смотрят недобро… Будто ее вина, что она застала их вдвоем в такой неэстетичной позе. Сами и виноваты – не дети все-таки… Она ведь… не подшучивала, не подсмеивалась, сплетен не распространяла. Просто помогла снять трусики и аккуратно так положила рядом на подоконник. Какая же все-таки она дура… Может, дело в том, что они потом забыли трусики? А их кто-то потом нашел. Она-то тут при чем? При чем, при чем… «Поделом и досталось, – подумала Маринка – вела себя как грязная пэтэушница, как обкурившаяся девка с панели, прошла бы мимо, ничего бы с тобой и не случилось.

Не обратила бы внимания. В театре и не такое увидеть можно».

* * *

В общем так. Вы спросите, как закончились эти кутерьма и пересуды, за которыми, если говорить откровенно, скрыты – ну, не скрыты, а можно сказать, располагаются – глубокие человеческие чувства и нелегкие переживания отдельных уважаемых людей, потому что сердце, как известно, не камень, потому что, как пел о сердце Леонид Осипович, ему «не хочется покоя», и вот за это нежелание покоя сердце обычно и расплачивается самыми что ни на есть своими глубокими переживаниями? По прошествии некоторого времени Георгия Яковлевича сняли с работы за аморалку в коллективе, засорение кадров и идейную неустойчивость, долго мурыжили по кабинетам и судам, недвусмысленно намекали, что ему светят места, не столь отдаленные, пока он сам не собрал манатки и вместе гримершей Валькой не умотал в провинциальный сибирский театр. Обстановка в театре на Грибоедова – хуже некуда. Маринку уговаривали перейти в Ленком, предлагали роль Наташи Ихметьевой в «Униженных и оскорбленных» Достоевского. «Конечно, это не Академический театр. Ставки пониже. И там нет таких заслуженных и таких народных. Да может, оно и к лучшему», – так думала Марина Шитикова. Думала, думала, да и согласилась, в конце концов.

С тех пор прошло пять лет. Некоторое время она была востребована. Играла главные роли. Снималась в кино. Получала премии. Но спокойной жизни все равно не было. Не оставляли ее ни Калерия Ивановна, ни Елена Евстафьевна, ни многие другие доброхоты. Тёма окончательно перебрался к матери. Был ко всему равнодушен. Кроме театра – его интересовал только театр. Он готов выполнять там любую работу – осветителя, рабочего сцены, уборщика, только бы оставаться в стенах «храма культуры». Его жалели. Пока был Жора Шаргородский, давали какие-то второстепенные роли – стрелочника, почтальона, пьяного прохожего. Однажды дали роль, где надо было просто выйти и сказать: «Здравствуйте, сэр!». Этот эпизод стал основой популярного в те времена анекдота. Тёма переволновался и, когда настала пора что-то сказать, забыл реплику. Наступила длинная пауза, и вдруг в полной тишине с галерки раздался веселый голос: «Поздоровкайся с сэром, задница!». Маринка пыталась приходить к Тёме, помогать. Калерия Ивановна встречала невестку – какую невестку? – бывшую невестку! – гробовым молчанием, а Тёма оставался безразличным и безучастным. Вскоре они совсем перестали видеться. А потом Марина серьезно заболела, и ей пришлось оставить сцену.

Пять лет – большой срок. Нашей героине уже под тридцать. Марина зашла в Домжур. Хотелось побыть среди людей – «там, где чисто и светло». Но подальше от обычной театральной тусовки – не хотелось встречаться со старыми знакомыми, выслушивать «участливые» вопросы, улыбаться и вежливо отвечать. Поэтому не пошла в ВТО. А Домжур рядом. Там тоже приличная публика. И кофе неплохой. Можно поговорить о событиях в городе, узнать новости. Кинофестиваль французских фильмов в Доме Кино. Выставка театральных художников в ЛОСХе на Герцена. Участвует ли там Эдуард Кочергин? Первая премия Миши Барышникова на Международном конкурсе за миниатюру «Вестрис»…