Цветные рассказы. Том 1

– Все, Люда, все. Свободна. Адьё.

«А ведь и правда, кто, кроме нее, будет терпеть мой характер?» – подумал Гарик. В этот раз, правда, он действительно вовсе не собирался к Светлане. Какая разница, однако? Все события этого дня – перепалка с матерью, воспоминания о неприятном разговоре на работе, неуклюжая попытка отшить Люду – проходили как бы мимо него, словно и не его это была жизнь. С одной стороны – вроде, злился, волновался, переживал, с другой – как будто все это происходило где-то далеко-далеко, будто совсем его не касалось.

Надо бы развеяться, встряхнуться. Встретился с Аркадием, вызвонили Лариску, дальнюю родственницу Гарика. Лариске тоже почти тридцать, не замужем, почему не познакомить ее с Аркадием? Провели втроем весь день, болтались по городу, ели мороженое. Пообедали в хорошей кафешке. Говорили о высоком. Лариска любит ходить на выставки, в филармонию, посещает лекции в Эрмитаже и Русском музее. Ой, какая интересная выставка Рубенса, ой, какая интересная выставка Ван-Дейка! А в филармонии… Ах, как Мравинский дирижирует!

Гарика и Аркадия это не особенно интересовало. Их немного смешили эти ахи и охи. Лариска – некрасивая, нескладная, бедра широкие, на лице – толстый слой штукатурки, на губах – яркая помада, при всем при том, что-то в ней все-таки есть, аппетитная женщина, ничего не скажешь. За разговорами об искусстве Лариске трудно скрывать горячий интерес к двум молодым мужчинам. А мужчины, конечно, – «за», почему не потискать любительницу искусств? «Что за милка, просто чудо. Одни груди по два пуда». Маяковский, между прочим. Так что мы тоже культурные да начитанные!

Пошли в кино. Сели в стороне от других зрителей. Великовозрастные балбесы попробовали залезть под юбку Лариске. Та не возражала. Ответила, так сказать, взаимностью. Ручки шаловливые ответили взаимностью сначала одному, потом другому соседу. Потом болтались по вечернему городу. Аркадий был не против «продолжения банкета», может, и Лариска не против, а куда податься, в одну комнату с ее матерью в коммуналке? Погуляли и разошлись. В Советском Союзе, как известно, не было секса. Мужчины посмеялись, вспоминая маленькое приключение.

– Вот, говорят, считается хорошо, если у женщины большие глаза, – разглагольствовал Аркадий. – Глаза у Лариски большие, а впечатления не производят. Может, потому что навыкате? А барышня, вроде, не из робких.

– Какая там робость? Отбреет любого так, что мало не покажется. Ах, ты это имел в виду? Конечно, она давно созрела для личной жизни, даже перезрела. Не хочешь жениться?

– Если б в Ростове, можно было бы подумать. А так… Далеко будет бегать целоваться. И жилплощади у нее всего ничего, считай, что нет. А сам-то ты, что о ней думаешь?

– Да нет, несерьезно это. Не пара мы. Да и не хотел бы я, чтобы личная жизнь – у родственников на виду. У нас знаешь, как? Все обо всем лучше всех других понимают. И на все случаи жизни советы готовы. Армянское радио спрашивают, можно ли изнасыловать дэвушку на площади? Нэт, нэльзя – совэтчиков много. Так и здесь.

Настроение у Гарика было неважное. Попрощался с Аркадием. Вернулся домой. Достал любимые «Двенадцать стульев». Эта книга появилась у него еще в пятидесятые годы, когда считалась запрещенной литературой. Теперь неизвестно, разрешена ли она. Во всяком случае, на полках магазинов и ни у кого из знакомых этой книги не найти. Гарик любил юмор, часто цитировал сценки Райкина: «могет быть, могет быть», «в грэческом зале, в грэческом зале». И словечки из «Двенадцати стульев» тоже. Обычно чтение шедевра Ильфа и Петрова утешало его и примиряло с жизнью. Но не сегодня. На душе тревожно почему-то. Больно уж все в этой книге похоже на нашу теперешнюю советскую действительность. Ничего не изменилось. Хорошо бы сейчас Людку под бочок. Он всегда успокаивался рядом с ней. А сейчас что делать? В последние несколько дней ему снились эти страшные, пугающие сны. А вдруг он станет кричать, метаться во сне? Напугает женщину. Да и как он сможет все это объяснить?

* * *

Кашил проснулся, как всегда, на рассвете. Ощущение, что он – какой-то «таинственный» Игорь[41 - Имя Игорь означает «тайна»], только что, несколько минут назад еще живший в далеком северном городе, постепенно рассеивалось. Вернее, он помнил ту, другую жизнь, но она почему-то отходила на задний план, отстранялась, отступала в какую-то затемненную нишу, будто это был только сон. Вот она здесь – его, Кашила, настоящая жизнь.

Кашил походил по комнате. Да-да, у него теперь комната, удобная мебель, превосходная кровать. Был бы семейным, дали бы еще одну или несколько комнат. Когда три года назад его купила на невольничьем рынке ludi gladiatoriae[42 - Школа гладиаторов], ему дали небольшую каменную клетушку без окон. Дверь тоже отсутствовала, свет поступал через дверной проем. А из если-можно-так-выразиться-обстановки – только куча грязного сена на полу. Сколько грязи, низости и жестокости он видел за эти годы!

Рядом с его комнатой лестница на второй этаж. Там живут: ланиста[43 - Владелец школы], лекарь, массажист и наставники гладиаторов. Сейчас у Кашила есть окно. Через него виден тренировочный плац в окружении бараков, различных строений, в которых располагаются кухня, samiarium[44 - Мастерская]для ремонта и изготовления доспехов, spoliarium – место, куда относят тела убитых на арене, другие строения. Вся территория лудия обнесена овальным забором и находится под неусыпным контролем ликторов[45 - Вооруженная охрана] – прокуратору Кипроса[46 - Медный остров]второй Спартак не нужен. Недалеко от школы – амфитеатр Куриум, где устраиваются гладиаторские бои, а дальше, до горизонта, без конца и края, – ярко-синий массив Mare Nostrum[47 - Дословно: «Наше Море», так римляне называли Средиземное море].

Восемь лет назад Кашила[48 - «Скрытый, невидимый» в переводе с бушменского]взяли в плен его африканские соседи – банту, продали вначале зулусам, потом эфиопам, потом иудеям, народу Книги. Почему ланиста решил купить у евреев низкорослого бушмена[49 - «Лесными людьми» называли этих африканцев германские племена фризов и батавов, живших в те времена на территории современной Голландии]? Кашил – крепкий, ладный. Но крошечный! В гладиаторы берут не просто рослых – огромных! Ланиста, толстый старый грек, понимал толк в мунеру[50 - Гладиаторские бои], он решил: вот хохотать будут люди – карлик против великана, Давид против Голиафа! К тому же покупка «малыша» у евреев обошлась ему в сущие пустяки.

Его определили в ретиарии[51 - От слова rete – сеть]. У ретиариев нет ни щита, ни шлема. На левой руке, которая держит сеть, – кожаный рукав и металлический наплечник, защищавший плечо и голову. Из оружия – трезубец или копье, или просто кинжал. Первый бой был с огромным фракийцем, вооруженным щитом и гладиусом[52 - Короткий римский меч]. На голове фракийца – шлем с изображением рыбы, железный нарукавник на правой руке, поножи и ремни на ногах. Гладиаторы подсмеивались над Кашилом перед его выходом. Особенно, ауктораты[53 - Свободные люди, добровольно пришедшие в гладиаторы]: «Не робей, Кашил, все встретимся в споляриуме». Стадион дружно хохотал, когда крошечный ретиарий появился на арене. Фракиец Нигидий Май вращал мечом, щитом, делал эффектные фигуры и выпады. Зрители ликовали. Казалось, Кашил обречен. Ему приходилось уклоняться, падать, отскакивать и даже отбегать. Зрители кричали: «Не беги, бушмен, сражайся и умирай! Бей его, Нигидий! Жги! Почему он так трусит мечей и ударов? Почему сам не хочет храбро убивать? Почему не умирает с охотой?» Они недооценили выносливость и звериную ловкость лесного человека. Цирк ахнул, когда сеть, брошенная Кашилом, опутала ноги Нигидия. «Не тебя ловлю, а рыбу; убегаешь зачем, фракиец?», – ядовито сказал африканец, рывок – и гигант уже на спине, а Кашил – на его груди, и нож приставлен к горлу. Нигидий просит миссуса[54 - Пощада]. Зрители кричат, поднимают вверх сжатые кулаки, «меч в ножны!», спасают понравившегося им Нигидия.

Потом было много мунеру – с галлами, самнитами, с мурмиллонами. 25 побед. Кашил, известный своим ядовитым языком, никогда не отличался жестокостью. Сколько ему ни кричали ingula![55 - Добей!], он ни разу не добил поверженного противника. 9 ничьих. Проиграл 4 раза, но получил «миссус». Только у великого гладиатора Фламма было больше побед. Ну что сравнивать с Фламмом? Зрители четырежды требовали вручения ему деревянного меча, как символа освобождения.

Кашил подошел к бронзовому отполированному зеркалу, покрытому тонким слоем серебра. На него смотрело довольно привлекательное, в чем-то детское лицо с узкими, раскосыми, немного монгольскими глазами и тонкими губами. Редкие волосы на щеках и подбородке. Кожа – светлее, чем у негров, красноватого оттенка. Кашил знал, что «лесные люди» рано старятся и умирают. Не живут дольше сорока лет. Ему тридцать. Выглядит неплохо. Но лицо уже все в морщинах. Немного детское и в то же время – в морщинах, вот ведь как бывает. И курчавая, в мелких колечках копна волос заметно поредела. Кошил следил за собой. Старался всегда выглядеть как золотая монета в шестьдесят сестерциев. Он достал кинжал – единственное оружие, которое разрешалось хранить у себя. Настоящее оружие хранилось в арсенале и выдавалось гладиаторам только перед выходом на арену. Положил на лезвие курчавый черный волос. Дунул – волосок разрезан лезвием на две части. Отлично! Намазал лицо тонким слоем жидкой глины и побрился. Вот это класс – ни одного пореза. Отполировал гладышем ногти рук и ног, пятки – шершавой пемзой. Помылся. Вода всегда хранилась у него в страусовом яйце, оплетенном тонкими кожаными лентами. Как бывший житель пустыни, он понимал ценность воды и следил, чтобы она всегда была в наличии.

Сегодня суббота – свободный день. Нет ни тренировок, ни боев. Мунеру – завтра, а сегодня он свободен. Кашилу разрешалось покидать ludi gladiatoriae. Это ведь остров Кипрос, «медный остров», рабу некуда отсюда бежать. Все равно найдут и жестоко накажут. Кашил долго выбирал одежду. Тогу в городе ему, гладиатору и рабу, носить нельзя. Только на арене. В случае победы, при вручении пальмовой ветви. Он выбрал лучшую тунику с вертикальными пурпурными полосами и разноцветной вышивкой по краям, кожаный пояс, украшенный бронзовыми бляшками с изображением Ромула, сандалии из лучшей кожи. На голову – кожаную ленточку с тиснением. Зашел к повару.

– Все спят по субботам, ты первый, Кашил.

– Спят лентяи. Только и думают, как бы набить брюхо и поспать. А придет день поединка «мунус» – и конец их жирному брюху. Воин должен много тренироваться и мало спать. Дай поесть.

– Это не проблема. Ячменная каша всегда есть. Может, хочешь бобов?

– Я ведь просил тебя приготовить «лесному человеку» личинок термитов или хотя бы пожарить саранчу. И даже дал тебе две половинки сестерция за это.

– Где я найду твоих варварских термитов? А саранчу ловить для тебя я уже стар. Забирай свои полсестерция.

– Давай и вторую половинку, старый хитрец. И корми поскорее этой ужасной затвердевшей ячменной кашей.

– Что-то ты разболтался больно, «лесной человек». На тебя это не похоже.

– Завтра мунус, завтра – великий день «лесного человека». Если римские боги не отвернутся от меня, если мое оружие будет иметь успех, я получу деревянный меч Рудис, я стану свободным.

– Глупец, что ты будешь делать со своим Рудисом? Все равно вернешься обратно в школу. Ты не сможешь жить свободным гражданином, ты умеешь только убивать.

– У меня есть деньги. Куплю дом, женюсь.

– Где ты найдешь женщину, которая согласится стать женой африканца? И чем ты станешь заниматься?

– Буду толмачом. Я знаю языки. Африканские. Латынь, греческий. Иврит. Немного – языки галлов и саксов.

– Знаю, знаю, ты с великаном Саксом не разлей вода.

– Сакс научил меня языку своего племени.

– Ну, иди, раз решил. Не забудь – вечером объявят о поединках на следующий день. Ты должен вернуться до темноты. Иначе, вместо Рудиса тебя ждут колодки и наказание каленым железом.

Кашил бродил по рынку Пафоса. Купил себе лакомства – жареных кузнечиков и личинки муравьев. Надо хорошо подготовиться к завтрашнему дню. Он вспомнил свою инициацию, тогда ему исполнилось двенадцать лет. Кашил дал клятву верности вождю племени. Съел, как и положено, шарик сгущенного млечного сока опийного мака. Танцевал вместе с шаманом и впал в неистовство. Он чувствовал такой прилив сил, что прыгал выше самой высокой пальмы.

На греческом рынке все есть. Купил шарик затвердевшего макового сока. Завтра он съест его перед самым главным сражением своей жизни. Глупые мурмиллоны! Кому из них по силам победить «лесного человека»? Кашил может на солнцепеке часами бегать и сражаться. Он не потеет и не устает. У него самые крепкие пальцы. Ни один богатырь не может натянуть тетиву бушменского лука. И попасть стрелой в глаз леопарду.

Посетители рынка узнавали Кашила. Его приветствовали, с ним шутили, его похлопывали по плечу. Торговцы угощали его вином. Тем не менее, он оставался для них человеком, который торговал своим телом, рабом, гладиатором… Одним словом – второй сорт. Им восхищались с оттенком презрения, которое могут себе позволить по отношению к рабу свободные граждане римской империи. Пусть не патриции, пусть торговцы, пусть даже простые служащие, пусть бродяги, чернь, но – сво-бод-ны-е-граж-да-не! Это он увеселяет их, рискует своей жизнью на арене.

Мимо прошла молодая гречанка. Такого же роста как невысокий Кашил. Он догнал ее, дотронулся до плеча.

– Люда, это ты?

Почему в его памяти возникло это незнакомое имя?

Женщина испуганно посмотрела на него:

– Какая Люда, что ты хочешь? Я не знаю тебя.

Схватила свои корзины и убежала. «Вот на такой женщине ты и должен жениться, Кошил», – сказал он сам себе. Гладиатор направился в район, где можно найти проституток. Обитательниц борделей звали lupae[56 - Волчица], а сами бордели назывались lupanaria. В лупанарий. Отдыхать, так отдыхать. Незаметный вход с улицы. Женщины принимают на втором этаже, у входа в свои комнаты. Гречанки отказываются его принять. Местные женщины не любят африканцев – ходят слухи, что африканцы могут принести дурную болезнь. Гладиатор зашел в несколько лупанариев. В одном из них у порога комнаты его встретила еврейка с красной свечой в руке. Кашил вспомнил, как однажды один знакомый христианин сказал ему: «Красный цвет – символ стыда и бесчестия». Какой может быть стыд в борделе?

Он обратился к блуднице на иврите.

– Пожалуйста, я не возражаю, – ответила она безучастно. – Мне все равно: с черным или с белым.

Некрасивая, нескладная, бедра широкие, большие глаза навыкате. Лицо набеленное, щеки подкрашены киноварью, глаза обведены сажей. Губы – тоже киноварью, на языке лупанария это означает предложение оральной любви. Завязанный сзади красный пояс, называемый mamillare, поднимает вверх почти оголенные груди иудейки. Груди крепкие, с рельефными сосками. Кошилу захотелось эту женщину.

– Меня зовут Аларра, – сказала она; его именем, однако, не поинтересовалась.

Он дал ей купленный за два сестерция здесь же, в борделе, спинтрий, бордельную марку, на которой изображена поза, в которой клиент хотел бы получить услугу.

– Здесь нарисована поза сзади. Нет уж, эти варварские африканские обычаи нам ни к чему. За этим иди к гречанкам. Если хочешь со мной, давай спинтрий за четыре сестерция и, пожалуйста, делай свое дело, как принято среди иудеев – лицом к лицу. А за два – только лишь оральная любовь.

Согласились лицом к лицу – за четыре. Маленькая комнатка украшена картинами совокуплений. Надпись: «Hic habitat felicitas»[57 - Здесь обитает наслаждение]. Короткое каменное ложе, на котором только истертый соломенный матрас. Любить на таком ложе тесно и неудобно. Кашил постарался скорее сделать свое дело. Не получил никакого удовольствия. Обещанное наслаждение обошло его стороной. Кашил – не из стеснительных. Тут же, при Аларре, помылся, привел себя в порядок. Уходя от проститутки, вспоминал, как часами предавался любовным утехам с бушменскими женщинами, без устали занимаясь делом-угодным-богам-плодородия-и-духам-лесным.