Осьминог

Он был страшно доволен вниманием Марка и тем, как удачно ввернул слово «инициация» в разговоре со взрослыми. Отец ухмыльнулся. Мама, сдержанно улыбаясь, смотрела на мужчин.

– По-моему, ты зря нагнетаешь – обратилась она к отцу – Я навела справки, это классический ресторан. Образцовый по свежести продуктов. Они делают упор на качество и традиции.

Марк подмигнул Генри:

– Значит, эти японцы – не извращенцы и все будет в порядке.

8.

Генри с семьей и Марк пришли раньше остальных и устроились за столом.

Генри, как это свойственно подросткам, вскоре наскучила светская беседа старших. Разговор казался ему пустым, а чувство голода мешало сосредоточиться. В ожидании ужина он разглядывал зал – расшитые узорами скатерти в несколько слоев покрывали столы, стены украшали элементы традиционного декора – каллиграфия и фонарики. У дальней стены стоял большой аквариум с экзотическими рыбами.

Генри потянулся к карману и достал брелок тамагочи. Ужин скорее всего займет весь вечер. Сейчас у него была последняя возможность навести у электронной лягушки порядок и покормить питомца, чтобы ей хватило бодрости до того, как он сможет заняться ей в следующий раз. Закончив моцион тамагочи, Генри включил режим «развлекать». Открылась примитивная игра – «собери фрукты». Пиксельные плоды сыпались сверху экрана, и лягушонок, повинуясь кнопкам под пальцами игрока, скакал влево и вправо, ловя своим телом яблоки, бананы и нечто, похожее то ли на сливу, то ли на финик. Периферическим зрением Генри отмечал снующих по залу официантов и красную обивку на стенах. «Как в аквариуме» – машинально подумал он. Громкое шипение отвлекло его от тамагочи. В паре столов от них повар готовил горячее прямо при гостях. Зажженная горелка со сковородой стояла на серебристой тележке. Повар налил в сковороду масло, добавил соус, и блюдо зашкварчало. За столом сидели посетители европейской наружности – они восторженно ахали и обменивались одобрительными взглядами. Вместе с Генри на звук обернулось еще несколько человек из-за других столиков, но тут же вежливо отвернулись обратно. Генри посмотрел в экран. Когда он отвлекся, лягушонок пропустил несколько фруктов и теперь сидел с грустной мордочкой. Игра закончилась.

9.

Он выключил тамагочи, и вовремя – в зале появилась целая процессия из европейцев и японцев. Они шли к столу в однотипных глянцевитых черных костюмах. Одутловатый, лоснящийся японец с лицом, натянутым как футбольный мяч, шел впереди. Остальные держались по сторонам и чуть позади него. Один коллега отца что-то тихо говорил на ухо другому.

Процессия подошла к столу, возникла заминка. Приехав до времени, семья Генри и Марк случайно перехватили первенство у принимающей стороны, но никто еще не успел притронуться к приборам. Гости отошли от стола, давая японцам возможность заново распределить позиции. Отцу Генри предложили разместиться во главе стола, под композицией из свитков и каллиграфии. Как полагалось, он продемонстрировал, что польщен и с достоинством отказался. Место под свитками занял круглолицый японец. Генри сел на углу и оказался рядом с Марком, на другом конце стола от родителей.

Когда все рассаживались, несколько японцев неодобрительно покосились на джинсы Генри. Отец поймал их взгляды и, воспользовавшись моментом, пояснил, что Генри собирается стать художником. Он суеверный и считает, что брюки могут украсть талант, подобно тому, как индейцы верили, что фотографии воруют душу. Отец принес извинения за сомнительный вид сына. Сам он не слишком верит в талант, который можно спугнуть брюками, но рад, что ни у них, ни у японцев современная молодежь по крайней мере не пытается ходить совсем без штанов.

Переводчик повторил слова отца на японском. Повисла тишина, затем двое из группы инвесторов засмеялись. К ним присоединились еще несколько голосов. На всех лицах появились улыбки. Отцу удалось разрядить обстановку. Генри отметил, что присутствующие украдкой следят за реакциями того, надутого японца. Он смеялся натужным смехом – звук был глухой, как со дна кастрюли, глаза в тяжелых складках век увлажнились. «Как бы не лопнул», – подумал Генри. Он не понимал по-японски и ему не удавалось разобрать почти ничего из того, что со страшным акцентом говорил переводчик. Оставалось только наблюдать за происходящим и втайне от всех развлекаться собственными комментариями.

За столом была молодая девушка-японка. Генри гадал, кто она – сотрудница компании или чья-то дочь. Некоторые японцы и коллеги отца пришли с женами. Женщина, прической похожая на Маргарет Тэтчер, с интересом рассматривала Генри. Лицо у нее было плоское и широкое. Когда она улыбалась, глаза исчезали в узких прорезях. Генри механически улыбался ей вежливой улыбкой «для взрослых знакомых родителей».

10.

Стороны обменялись подарками. Отец передал японцам нарядные зеленые свертки, перевязанные желтыми лентами. Внутри были национальные сувениры – вино и сладости из Иерусалима.

Генри сильно проголодался. Из-за примерки и зубрежки этикета семья пропустила гостиничный обед, а завтрак, казалось, остался далеко в прошлом дне.

На столе были расставлены кувшины с напитками, бутылка водки и другой крепкий алкоголь. Водка была обыкновенная, хоть и дорогая – модной западной марки.

Рюмки были подняты еще до подачи блюд. «Хотят проверить твоего папу на прочность» – тихо сказал Марк и, ухмыляясь, добавил – «наивные люди».

Генри налили как взрослому, и он выпил наравне со всеми. После первой же порции спиртного Генри расслабился. Алкоголь огнем обжег пустой желудок, и согревающая волна распространилась по телу. Как будто водка на время расплела ту незримую связь, благодаря которой волнение родителей передавалось и ему.

Когда подали рис, слегка осоловевший Генри приступил к еде с опасным энтузиазмом. Небрежно обтирая руки теплым полотенцем, он торопился и был готов пробовать все, что ему предложат. Перед мысленным взором нетерпеливо теснили друг друга воображаемые креветки и суши с угрем. Он не заметил, как проглотил содержимое пиалы и только после этого, снова подняв глаза, сообразил, где находится. Он не знал, не облизывал ли случайно палочки во время еды и не стучал ли ими по посуде. Генри взглянул на мать, та слушала беседу мужчин и улыбалась. Оглядевшись, он понял, что никто на него не смотрит. К тому же, уничтожение риса заняло у него всего пару минут.

Только «японская Тэтчер» кивала ему с материнской заботой. Она радовалась здоровому молодому аппетиту Генри и не собиралась выставлять ему тот или иной школьный балл за поведение.

11.

Официанты в белых рубашках начали подавать закуски. На столе появилось несколько видов сашими. Рыбная икра, тунец, гребешки – различные морские животные, самые чистые и питательные их части, чередовались с зеленью и разноцветными водорослями в маленьких тарелочках. К столу вышел повар. В руках он держал корзину овальной формы с высоким бортиком, плетеную из бамбука. С места нельзя было разглядеть содержимое корзины. Генри с любопытством вытянул худую шею. Мама с нежностью посмотрела на него. Он напоминал ей маленького мальчика, с которым ей было так легко дружить.

Повар бережно держал корзину обеими руками – как новорожденного. Он поздоровался, что-то спросил у собравшихся – видимо, поинтересовался, как им нравится еда. Он опустил корзину на стол. В корзине на подушке из водорослей лежала целая рыба. Она была еще жива. Подачу украсили овощами – свежий салатный лист кудрявого сорта и тонкие, как пух, стружки редьки соседствовали с живой плотью. На мгновение воцарилась тишина. Все взгляды были обращены на рыбу.

Хвост и голову рыбы поддерживали деревянные подпорки, туловище загибалось кверху полумесяцем. Рядом были аккуратно выложены только что срезанные с нее куски.

Голова рыбы как будто специально была приподнята так, чтобы она могла как следует оценить проделанную над ней работу. Через тонкий покров искромсанных мышц белели кости. «Зачем они делают так, чтобы она себя видела?» – подумал Генри.

Повар заботливо оставил часть телесных тканей на позвоночнике – если бы кто-то из гостей вдруг ощутил недостаток свежести, можно было отщипнуть филе прямо от рыбы. Попробовать живую еду.

После нескольких секунд молчания собравшиеся загудели. Оценив подачу, они кивали друг другу и улыбались повару. Каждый хотел продемонстрировать свое восхищение его мастерством. Толстый японец через переводчика обратился к отцу – приходилось ли ему раньше пробовать нечто подобное? Отец вежливо ответил, что настолько свежее сашими ему подают впервые. Переводчик заботливо подсказал, что блюдо называется «икизукури». Повар выслушал их короткий диалог, пожелал приятного аппетита и отошел от стола, важно подняв кверху палец, как бы предупреждая, что это еще не все.

12.

Взгляд рыбы не имел ничего общего с тусклым глазом убитой снеди, и даже с блестящим, еще не поблекшим взглядом только что выложенной на лед тушки. Ее глаз сверкал. Расширенный зрачок заполнил радужку. Вот-вот он выйдет за границы отведенной ему орбиты. В ее взгляде ясно читался страх. Генри никогда бы не подумал, что у рыбы может быть такой осмысленный взгляд. Рот был приоткрыт, как будто в немом, удивленном восклицании. Рыба делала тяжелые частые вздохи. Все внимание Генри сосредоточилось на бесполезном сокращении жабр, обреченных глотать воздух, задыхаться, используя для тщетных спазмов все силы изуродованного тела.

– Интересно, когда очередной ублюдок придумывал у них растить бамбук через людей, они тоже спешили к нему на поклон всем народом? – тихо спросил язвительный голос Марка у Генри над ухом – Наверняка хотели поскорее узнать, кто это у них такой психопат

Генри смотрел на палочки, которые со всех сторон тянулись к рыбе.

– Надо попробовать – участливая интонация Марка вывела Генри из транса. – Иначе мы нарушаем местные законы гостеприимства.

Стряхивая оцепенение, Генри огляделся: во всех тарелках, кроме его и Марка, уже лежали куски макрели. Партнеры отца оживленно переговаривались. Родители тоже положили себе по полоске рыбьего тела. Марк выдохнул долго и горячо, близко от него, точно хотел, чтобы Генри услышал, и потянулся палочками к корзине. «Он как будто извиняется», – подумал Генри.

Он попытался успокоиться. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь заметил, как ему плохо. «Дышишь, как гребаный астматик. Возьми себя в руки!».

Он потянулся палочками к деревянной плетенке. «Даже посуда у ней из дерева, прямо как гроб». Сквозь прозрачную плоть он видел очертания сердца. Оно все еще билось.

«Умри, почему ты не умираешь?». Все происходило слишком медленно. Мыслей было мало, но каждая из них занимала больше чем нужно места. Они распухали, изнутри давили на череп. Вот сейчас он доберется до корзины и, преодолевая застывшее время, всадит свои палочки в рыбье сердце. Он прекратит эту пытку. Хвост дернется в последний раз и ужас в глазу начнет затухать. Непрошеный голос в голове подсказал: «ну конечно, ведь рыба не рис – в нее можно втыкать палочки вертикально». Генри истерически улыбнулся собственной мысли, но окружающие приняли его улыбку за выражение восхищения. Кто-то сказал отцу, что они рады, что его семья высоко оценила традиционную кухню. Генри хотелось посмотреть, кто это говорит, но он не мог отвести взгляд от корзины с рыбой. Как не мог и назвать ее про себя «икизукури» или «сашими». Как ни крути, перед ним была умирающая рыба. Умирающая рыба, тело которой он собирается попробовать, чтобы угодить каким-то людям.

Генри дотянулся до корзины. Замедленная съемка восприятия прекратилась. Он быстро взял палочками белую полоску и, стараясь не задумываться, откусил насколько мог небольшой кусок. Он жевал и повторял про себя «прости», «прости», «прости». Вкуса он не почувствовал.

13.

Японка с прической Тэтчер, покачивая головой, заботливо смотрела на Генри. Ей доставляло удовольствие наблюдать, за тем, как «ребенок ест». Он выдавил из себя ответную улыбку. Ему хотелось еще посмотреть на рыбу, проверить, умерла ли она. Сердце щемило, в груди ходил сквозняк. Будто его самого расчленили, оголив ребра. Когда он проглотил плохо пережеванное филе, цвета в зале стали ярче. Кровавый узор вышивки на красной скатерти проступил, приобретая новый объем. Цветы персика надвинулись на него. Вот-вот они оторвутся от поверхности, повиснут над ней выпуклыми голографическими шарами. Генри переводил взгляд с лампы в плафоне на аквариумы и на свитки на стенах. Поднимая проглоченный рис тошнотворным комом к самому горлу, зал описал вокруг него несколько виражей и замер на привычном месте.

– Тост за шеф-повара – голос Марка был громкий, как из мегафона.

Генри машинально выпил одновременно со всеми. «Мне плевать, что они подумают» – пронеслась в голове мысль, и вслед за ней вопрос – «о чем это я?».

Удовольствие от того, что взрослые принимают его как равного растворялось, покидало грудную клетку, стекало по конечностям вязким киселем. Завеса условности разорвалась, обнажая зияющую пустоту. Внутри образовывалась пропасть, и это ощущение мешалось с предчувствием, неясным ожиданием чего-то. Чего-то тревожащего. Чего-то худшего.

14.

Сознание Генри сгущалось вокруг этого предчувствия. Он едва не увидел внутренним зрением то, что должно было произойти в следующие несколько минут. Еще немного, и он успел бы сгруппироваться, подготовиться, но реальность опередила его. Повар вышел к ним опять раньше, чем Генри предостерег свой рассудок, что бредовое видение еще не закончилось.

Широко улыбаясь, повар нес большую глубокую керамическую тарелку. Он поставил ее на стол, и содержимое стало доступно взгляду Генри. Увиденное придавило его к стулу. Он почти застонал, но сжатое горло ловило просящиеся наружу звуки, так что на выходе стон ссохся до еле слышного сипа и закончился слабым свистящим выдохом.

На блюде сидела лягушка. Вернее, корпус лягушки, срезанный до половины, стоял на тарелке, подобно колоколу. Лягушка была огромная. Ее окружали освежеванные нижние лапы и крупные кубики мяса, вырезанные из ее спины и живота. Как и рыба на деревянной подставке, лягушка была еще жива – чтобы замедлить процесс умирания, тело было обложено льдом. Как будто самого факта вивисекции было недостаточно.

Лягушачья морда приобрела новое, осмысленное выражение досады. Так смотрит человек на только что сломанную ногу, разглядывая торчащие из открытого перелома кости. Шок еще не допускает до мозга импульсы боли, но в разуме уже селится неприятное осознание необратимого. В глазах лягушки можно было видеть, как происходило это принятие свершившейся утраты собственной целостности. Все ее хладнокровное существо составляло страдание. Ни страха перед людьми, ни желания спастись, ничего, кроме тоскливого ожидания скорейшего конца, не было в этом еще живом существе.

Генри посмотрел на мать, она широко улыбалась, но глаза блестели воспаленным блеском. Отец громко общался с партнерами на английском.