Удивительное путешествие Нильса с дикими гусями

– Плохи ваши дела! – озабоченно сказал лебедь. – Ведь вас заманили совсем в другую сторону. Вы – по дороге в Блекинге. Летим со мной, я покажу вам дорогу!

Они полетели вместе с ним, а когда он их увёл довольно далеко от большого птичьего тракта и они уже не слышали птичьих кликов, исчез в тумане.

Около часа дикие гуси летели наугад, пока им удалось снова отыскать других птиц.

Внезапно к ним подлетела какая-то дикая утка.

– Лучше вам сесть на воду, пока не рассеется туман, – сказала утка. – Где уж вам отыскать дорогу в здешних краях!

Как ни мудра была Акка, этим плутишкам удалось-таки сбить её с толку. Скоро Нильсу стало казаться, что дикие гуси кружатся на одном и том же месте.

– Берегитесь! Разве вы не видите, что летаете только вверх-вниз, вверх-вниз? – крикнул, проносясь мимо, какой-то нырок.

Мальчик невольно ухватился за шею гусака. Он уже давно этого опасался.

Кто знает, сколько бы они ещё так летали, не прокатись где-то вдали глухой гул пушечного выстрела.

Тут Акка, вытянув шею, захлопала крыльями и стремглав понеслась вперёд. Теперь она знала, куда лететь. Ведь большие серые гуси как раз предостерегали её: не садиться на самой южной оконечности острова Эланд; там стоит пушка, из которой люди имеют обыкновение стрелять во время тумана. Теперь Акка знала, куда лететь, и уже никто в целом мире не сбил бы её с пути.

XI

На южном мысу острова Эланд

3–6 апреля

В самой южной части острова Эланд находится старинная королевская усадьба, и называется она Оттенбю. Это огромное, воистину королевское поместье. Оно протянулось поперёк всего острова – от берега до берега. А примечательно поместье тем, что оно всегда давало пристанище несметным стадам животных. В семнадцатом веке, когда короли ездили на Эланд охотиться, всё поместье было, по сути, большим оленьим заповедником. В восемнадцатом веке здесь был конный завод, где разводили чистокровных жеребцов благородных пород, и овечья ферма, где содержались сотни овец. В наши дни в Оттенбю не найдёшь ни чистокровных коней, ни овец. Вместо них там обитают огромные табуны молодых жеребят, предназначенных для шведских кавалерийских полков.

Пожалуй, во всей стране не найдётся такого благодатного места, где бы лошадям жилось лучше, чем здесь, в Оттенбю. Вдоль всего восточного берега на четверть мили тянется старинный овечий выгон – самый большой на всём Эланде; жеребята могут там щипать траву, играть и резвиться так же свободно, как их дикие сородичи на безлюдных пустошах. Здесь же раскинулась и знаменитая дубрава Оттенбю с могучими вековыми деревьями, дающая прохладу в жару и защищающая от резкого эландского ветра. Надо добавить, что поместье Оттенбю отделено от остального острова длинной стеной, которая тянется от одного берега до другого. Благодаря этой полуразрушенной стене жеребята знают, где кончается заповедник, и остерегаются выходить за его пределы, на другие земли, где их может подстерегать опасность.

Но в Оттенбю обитают не только домашние животные. В старинных удельных землях и дикие могут рассчитывать на убежище и защиту. Поэтому-то они и бродят там целыми стадами. На острове сохранились олени старинных родов. Здесь в изобилии водятся зайцы, утки-пеганки и серые куропатки. Кроме того, и весной, и поздним летом поместье становится местом отдыха многих тысяч перелётных птиц. А кормятся они и отдыхают по большей части на заболоченном восточном берегу, чуть пониже овечьего выгона.

Здесь-то и опустились дикие гуси вместе с Нильсом Хольгерссоном, добравшись наконец до острова Эланд. Остров, как и море, был окутан густым туманом. Но сквозь его завесу проглядывала полоска берега, где скопились бессчётные стаи птиц. И мальчик удивился, сколько их здесь, на такой узенькой полоске! Берег был низкий, песчаный, весь в заводях, усеянный камнями и кучами выброшенных на сушу водорослей. Нильс, будь его воля, и не подумал бы остановиться здесь на ночлег, но птицы, видимо, считали этот берег сущим раем. Дикие утки и серые гуси паслись на лугу; ближе к воде бегали улиты и разные береговые птицы. Нырки ловили в море рыбу, но самое большое оживление царило на низких, поросших водорослями отмелях вдоль берега. Птицы стояли там тесными рядами, заглатывая личинок, которые, должно быть, водились здесь во множестве. Несмотря на скученность, не слышно было, чтобы хоть одна-единственная птица пожаловалась, что ей не досталось корма.

Большинство птиц собирались лететь дальше и опустились на остров лишь передохнуть. И стоило только предводителю стаи почуять, что его сородичи как следует подкрепились, он говорил:

– Раз наелись, отправляемся в путь!

– Нет, погоди, погоди! Мы ещё не насытились, – отвечали ему остальные.

– Это что же, вы будете есть до тех пор, пока не сможете шевельнуться? – спрашивал предводитель стаи, хлопая крыльями, и снимался с места. Но не раз случалось ему и возвращаться, так как его подопечные не могли заставить себя сразу следовать за ним.

Дальше всех от берега, на отмелях, поросших водорослями, расположилась стая лебедей. Они и не собирались выходить на сушу, а отдыхали, покачиваясь на воде. Время от времени лебеди опускали шею в воду и, раздобыв на дне что-нибудь лакомое, издавали громкие трубные крики.

Услыхав клики лебедей, Нильс поспешил в ту сторону, откуда они доносились. Ведь никогда прежде не выпадало ему счастье видеть диких лебедей вблизи, а тут они были совсем рядом.

Но лебединые клики привлекли не только мальчика. И дикие гуси, и утки, и серые гуси, и нырки, плавая меж отмелей, кольцом окружили лебедей и глазели на них. Лебеди, гордо вытягивая шею, отряхивались и поднимали крылья, точно паруса. Порой то один, то другой подплывал к дикому гусю или к большому нырку и бормотал несколько слов. И казалось, что птица, к которой обращался лебедь, оробев, едва осмеливалась раскрыть клюв для ответа.

Однако нашёлся один нырок, маленький, чёрненький баловник, которому надоели эти церемонии. Поспешно нырнув, он скрылся под водой. И тут же один из лебедей громко вскрикнул и поплыл, быстро-пребыстро перебирая лапками, так что вся вода вокруг покрылась пеной. Немного успокоившись, он остановился и снова принял свой прежний величавый вид. Но вскоре точно так же закричал второй лебедь, за ним третий…

Нырок не мог дольше оставаться под водой и появился на поверхности – маленький, чёрненький, злобный… Лебеди ринулись к нему, но, увидав, какая это жалкая малявка, отвернулись, словно считая ниже своего достоинства сводить с ним счёты. Тогда проказник снова нырнул и снова стал щипать лебедей за лапки, больно-пребольно! Но хуже всего, что лебедям не удавалось при этом сохранять свою величавость. И царственные птицы решили покинуть неподобающее им общество. Громко захлопав крыльями, они как бы для разгона стремительно проплыли довольно далеко по воде, а потом взлетели.

Когда лебеди скрылись, стало ужасно пусто. И те, кто раньше радовался проделкам нырка, начали нещадно ругать его за дерзость.

Мальчик отправился обратно, но по дороге засмотрелся на улитов. Они были похожи на маленьких-премаленьких журавлей своим небольшим туловищем, долгими ногами, длинной шеей и лёгкими бесшумными движениями. Только улиты были не серые, а бурые. Они выстроились длинной вереницей там, где волны разбивались о берег. Когда волна наступала на сушу, улиты отбегали назад. Стоило волне отхлынуть, все они бежали за ней. И так улиты развлекались часами.

Самыми красивыми среди птиц были пеганки, земляные утки. Они, верно, приходятся сродни обыкновенным диким уткам: у них такие же тяжёлые коренастые туловища, широкий клюв и плавательные перепонки на лапах. Однако наряжены пеганки не в пример пышнее: перья – белые, вокруг шеи широкое золотисто-чёрное ожерелье, на крыльях – зеркальца с зелёными, красными и чёрными переливами, кончики крыльев – тоже чёрные, а головки – изумрудно-чёрные, блестящие, будто шёлк. Стоило пеганкам выйти на берег, как другие птицы шипели:

– Гляньте-ка на них! Ишь расфуфырились!

– Не наряжайся они так, не пришлось бы им гнёзда в глубоких норах строить. Могли бы, как все прочие, высиживать яйца на солнышке! – насмехалась бурая утка-кряква.

– Пусть их выхваляются! Всё равно они уродки! С таким-то клювом! – презрительно сказала одна из серых гусынь.

И правда, у пеганок под клювом была большая шишка, сильно вредившая их красоте.

Неподалёку от берега чайки и морские ласточки, летая над водой, ловили рыбу.

– Что у вас за рыба? – спросила одна из диких гусынь.

– Это колюшка, эландская колюшка, самая лучшая колюшка в мире! – отвечала ей молоденькая чайка. – Хочешь отведать? – И, набив клюв мелкой рыбёшкой, она подлетела к гусыне, желая её угостить.

– Фи! Да неужто, по-твоему, я стану есть такую гадость? – фыркнула дикая гусыня.

На следующее утро по-прежнему стоял густой туман. Дикие гуси бродили по зелёной луговине и щипали траву, а Нильс спустился на берег, чтобы собрать устричные раковины. Их там было видимо-невидимо! Мальчик подумал – завтра он может оказаться в таком месте, где вообще не раздобыть еды. Надо бы набрать устриц про запас, но во что? Нильс решил смастерить какую-нибудь тару. Он отыскал на лугу прошлогоднюю осоку, жёсткую и крепкую, и стал плести что-то вроде маленького ранца. Немало времени ушло на эту работу, но, закончив её, мальчик остался очень доволен.

В обед к нему вдруг прибежали дикие гуси – узнать, не видал ли он белого гусака?

– Нет, его со мной не было, – отвечал мальчик.

– Он был с нами ещё совсем недавно, – сказала Акка. – Ума не приложу, куда он подевался.

В смертельном испуге мальчик вскочил на ноги и спросил: не видали ли они орла или лисицу? А может, и человек объявился?

Но никто ничего подозрительного не заметил. Должно быть, белый гусак заблудился в тумане.

Вот так беда! Мальчик тотчас отправился на поиски. Туман скрывал его от посторонних глаз, и он мог бегать где угодно, но в то же время туман сильно мешал его поискам. Нильс добежал по южному берегу до самого маяка и пушки, стоявшей на крайней оконечности острова. Берег повсюду кишел птицами. Но нигде никаких следов гусака! Мальчик осмелился даже пробраться в усадьбу Оттенбю и заглянул в дупло каждого векового дуба. Гусака нигде не было.

Нильс искал его до тех пор, пока мог хоть что-то различать в сгущавшихся сумерках. Скоро совсем стемнело, и пришлось отправиться назад, к восточному берегу. Нильс шёл, тяжело ступая, вовсе подавленный. Что с ним станется, если он не отыщет гусака? Ведь белый ему нужнее всех на свете!

Мальчик брёл по овечьему выгону. Вдруг какое-то белое пятно вынырнуло навстречу ему из тумана. Да это же белый гусак, целый и невредимый! Мортен-гусак тоже страшно ему обрадовался.

– Я совсем заблудился в тумане, – сказал он. – Целый день кружил и кружил по всему огромному лугу, но так и не отыскал дорогу к своим.

Мальчик, не помня себя от радости, обвил руками шею гусака, упрашивая его поостеречься и не отбиваться от других. И гусак торжественно обещал, что больше никогда в жизни так делать не станет. Никогда!

Но на другое утро, когда мальчик снова собирал на берегу раковины, прибежали гуси – узнать, не видал ли он белого гусака.

– Нет, не видал!