Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 1. Бегство с Нибиру

– Как чувствует себя досточтимая угун? – Будто обрадованный встрече, обратился он к старой гадалке.

– Да помогают доброму господину боги, благодаря его милости, потопчу еще матушку землю. – Поблагодарила его старуха, сгибаясь не без усилий, словно давно усохшая ива.

На это, пустынник насмешливо сказал, что старуха быстро усваивает свое новое предназначение, однако заметно было, что он не в восторге от ее теперешнего поведения. Когда старуха снова подобострастно поблагодарила его, Аш-Шу, не выдерживая такой перемены в старухе, к которой питал непонятную самому ему привязанность, довольно резко высказал свое недовольство, тем, что не узнает в ней прежнюю угун, с которой приятно было вести беседу. На что та, не смутившись, отвечала все так же уничижено:

– Рабыня должна быть всегда учтивой со своими хозяевами, сколько бы их у нее не было.

Оглядев невольницу, предводитель заметил, что вся ее спина покрыта синяками от побоев его доблестных урс. Взбешенный самоуправством подчиненных, он тут же, чтобы для острастки наглядно наказать, пожелал узнать, кто посмел так поступить с ней без его повеления. На что старуха все так же тихо, но уже не столь кротко, усмирила гнев пустынника, попросив его не делать этого, так как боится, что остальные озлобятся на нее и это навредит ее друзьям. Удивленно окинув взглядом свою новую рабыню, «бог» разбойников, подумал о том, насколько бывает слаб человек перед опасностью, особенно когда опасность грозит его близким. Вслух же, только посмеялся над ополоумевшей старухой, получая удовольствие от ее душевных терзаний:

– Ты напрасно беспокоишься о них. Судьба их предопределена и скоро каждый из них получит свое предназначенье. До сих пор, я ждал торгового поезда, торгующего в самых больших и богатых городах существующего мира, теперь же мы присоединимся к нему, чтобы сопровождать его к ним, где сбудем наконец, свой товар, в том числе и твоих собродников, хе-хе-хе.

Заметив как осунулась невольница после этой новости, он продолжил:

– А о вашей козочке, уже можешь и вовсе не волноваться. Я продал ее в ближайшем поселении. Похоже я ее недооценивал, за нее дали хорошую плату. Теперь вот думаю, не продешевил ли.

И все так же смеясь, направился к себе, оставив старуху одну горевать о судьбе несчастных товарищей.

***

Разметавшись вороньими стаями, собирающимися на кормежку, люди, укутанные в пыльные одежды, слетались у костра. Вычерпывая деревянным половником рыбную похлебку из большого котла, от нагара такого же черного, как и голодные глаза столпившихся вокруг разбойников, Ама подзывала их суховатой жилистой рукой, нахваливая свою стряпню и причмокивая, чтоб показать как это вкусно:

– Подходите, подходите. Вы еще не пробовали моей киурийской ухи. Ее меня научила готовить бабушка, когда я еще была совсем кроха. Здесь столько душистых трав, столько приправ, он томился под крышкой ровно столько, сколько надо, и наварен так, ммм. Вы еще долго будете вспоминать добрым словом, похлебку бабушки Аль-Ама.

Пока кто-то с плошкой с нетерпеньем толкался в толпе, ожидая своей очереди, самые шустрые, устроившись на пригорке, уже поглощали наваристую уху и, расхваливая новую стряпуху за вкусные обеды, смеялись над неудачниками оттиснутыми в конец очереди.

– Тихо, тихо, успокойтесь, всем достанется. – Тщетно пыталась утихомирить разволновавшихся вояк Ама.

Закончив раздачу еды, стряпуха вытирая руки о передник, огляделась, чтоб убедиться, что никто из людей пустынника не обделен. Она не могла упустить такой возможности, когда надумав совершить набег на лагашцев с кучкой разбойников, оставив пленников и рабов, пустынник прихватил с собой лишь ее. Наверно, ему доставляло особое удовольствие, наблюдать за ее страданием от вида убийств, насилия и грабежей. Убедившись, что все получили свое, она остановила взгляд на плюгавом воине, который усевшись скрестив ноги, вложил плошку промеж, чтоб никто не смог подобраться к ней. Сердце гадалки екнуло, подсказывая что-то нехорошее, и она поглядывая украдкой, следила за его дальнейшими действиями. Плюгавый воин, суетливо и пугливо поозиравшись по сторонам, откинул с лица обмотку, оставлявшую до этого открытыми одни лишь запуганные щели, обнажив детский румянец, с жадностью, чавкая взахлеб, начал поглощать уху. Но не успел он вкусить и два хлебка, как плошка с силой была выбита у него из рук. Перепуганный мальчик, суматошно утирая забрызганную по лицу похлебку, поднял вытаращенные от испуга глаза, встретившись взглядом, с ужасом таких же круглых от страха и выцветших от старости глаз.

– Похлебка отравлена! – Сдавленным от страшной догадки голосом, вскричал кто-то.

Вздох ужаса прошелся по стану. Некоторые из тех кто успел принять пищу, с отчаяньем пытались выдавить ее обратно, надавливая руками на живот и засовывая пальцы в глотку, надеясь вызвать рвоту, то заливая в себя воду в неимоверных количествах, опустошая все находившиеся под рукой корчаги и меха. Не поевшие еще новички, растерянно хлопая глазами, так же стояли с плошками, будто еще ожидая своей доли, другие же, уже настроились наказать злоумышленницу. Аш-Шу наставлявший главарей к предстоящему набегу, не притронулся к принесенной еде, убрав посудину с похлебкой, чтобы не мешала в сторону, хотя Ама нарочно загодя поднесла блюдо с ухой, надеясь, что он первым испробует ядовитого зелья и падет жертвой ее коварства. Услышав шум, он сразу смекнул в чем дело, что и помешало рассвирепевшим разбойникам принести ей мгновенную смерть. Окрик и гнев Аш-Шу быстро остудили горячие головы, так как не подчинившиеся приказу сразу, лежали упокоенные длинными стрелами. Мало кто умеет так ловко владеть мечом как Аш-Шу, а как он справляется с луком, таких и вовсе нет: нет лучше стрелка, чем предводитель вольных искателей удачи. Об этом было известно всем, и никто не смел оспаривать его первенство, а те кто посмел, давно своими костями украшают пустыни.

7. Величие униженных.

Привязанная лишь запястьями к высохшему дереву, окаменевшему настолько, что уже нельзя было определить, какое дерево это когда-то было, Ама все равно не могла пошевелиться. Она чувствовала стыд, даже больше неловкость, оттого, что тут – перед множеством мужчин, среди которых были совсем дети, висит совершенно голая, развращая своим старческим безобразием их взоры. Ама нехотя была сейчас сообщна с пустынником: когда ты молод, даже обнаженность не так стыдит. Она чуть дернулась, попытавшись сменить положение, не от отекшести и даже не от боли пронизывающей все тело, а от этого нескончаемого стыда, чтобы хоть немного прикрыть дряхлость своих срамов, от стыда, на который обрекли ее на старости лет. Услышав стон старухи, кто-то из разбойников находящихся рядом, стегнул ее, насмехаясь, сказав про нее что-то на своем собачьем наречии, должно быть очень обидное. Остальные же, обозленные, что недосчитались своих товарищей, и что сами чудом избежали смерти от ее вероломства, злобно расхохотались. Зной, как будто заодно с ними, жестоко палил ее ослабленную плоть, не способную уже как прежде в молодости, переносить жару и холод. Но у нее остались еще силы, чтобы с честью принять те муки, что судьба уготовила ей. Вздернув взлохмаченными пепельными космами, уже редеющими от старости, окидывая гордым взглядом поверх беснующихся людей и оскалившись кривой ухмылкой, она, победно подняла свою седую голову и крикнула в толпу набираясь последних сил:

– Смеетесь?! Ну, смейтесь, пока еще можете. Пока еще можете смеяться, пока еще ваши гортани способны издавать звуки, а сердца наполняться весельем. Я то уже знаю, что скоро ваши улыбки будут смеяться голыми оскалами. Я вижу смертную гниль ваших сердец, поедаемых червями и падальщиками. Я слышу, как в ваших пустых черепах шуршат пауки и гады, ища себе в них пристанище. Я старая, меня давно уже заждался Эркал, чтоб проводить в страну теней; я готова к встрече с грозной Эрешкигаль и ее судилищем. Скажите, а вы – готовы принять суд мертвых? А вы уверены, что вас как великих грешников, не постигнет участь безмолвных удугу, слоняющихся между мирами в поисках покоя?

Искаженные издевательским смехом лица, сменили выражения, ставши вытянутыми от страха и злобы.

– Заткнем ей ее вонючий рот, чтобы не разливалась здесь своими нечистотами! – Не выдержав, закричал кто-то испуганно.

Она же, торжествующе глядя, как все зашевелились от ее пророчеств, воспаляясь, продолжала метать словами, словно ведьма предрекая им всевозможные беды. Наконец, кто-то не выдержав, схватил ее за волосы и больно ударил о дерево. В глазах Ама потемнело, и она на миг потерялась, но тут же придя в себя, злобно расхохотавшись, продолжала клясть проклятьем шакалье племя.

Услыхав шум, Аш-Шу велел узнать, что явилось его причиной, а прознав, незамедлительно явился сам.

– Опять слушаете ее лживые россказни? – Пристыдил он своих приспешников. – Разве я не говорил, что ей только этого и надо, чтоб вы верили в эти ее выдумки, лишаясь воли и мужества?

– Ну что? – Обратился он к Ама. – Все не успокоишься? А ведь я тебя пожалел: не стал подвергать мучительной смерти, и своим людям не позволил тебя пытать. Так что, держи-ка лучше язык за зубами, в противном случае, одно мое слово и эти отребья растерзают тебя. Веди себя смирно, переживи свой позор, покайся в содеянном, и я – возможно, оставлю тебе жизнь. Цени же это, и берегись говорить дурные речи, мои воины очень суеверны, боюсь, как бы это не подорвало у них веру в бога.

Старуха, с бессильной ненавистью заглянув со своего возвышения натянутой веревки в его глаза, пыталась взывать к его спящей совести:

– Бесстыжий, постыдился бы. Тут же дети, убери их отсюда. Зачем им глазеть на старушичьи срамы?

– Истый воин, с малых лет должен осваивать свое ремесло. Чем развращенней у него ум, тем жесточе его сердце, в этом и есть совершенство ремесла настоящих воинов.

– Ты мерзок. У тебя не было матери, тебя породила безжалостная гиена.

– О нет Ама, тут ты ошибаешься, мать у меня была. – С легкой веселостью выдержав ее понос, сказал пустынник. – Ты не представляешь какая?

– Так бей меня или истязай, если убить не можешь. У меня от твоих слов одна изжога. На словах-то, вы все храбрые, а у самого кишка, небось, тонка, раз своим скудным словоречением меня решил извести.

– Не богам исполнять свою волю, ее исполняют его жрецы и посвящаемые служки.

С этими словами, он вызволил из толпы мальчика с перепуганными глазами, и подавая ему плеть сплетенную из сыромятных ремней, подбодрил словами:

– Ну-ка отроче, отблагодари свою спасительницу.

Дрожа от страха, мальчик едва обхватив рукоять скользкой от пота ладонью, легонько стегнул, едва коснувшись сморщенной кожи гадалки.

– Сильнее! Ты, что мух ловишь?! Сильнее!

Вытерев руки об одежду, мальчик стегнул сильнее еще несколько раз.

– Сильнее! Сильнее!

Ударяя изо всех своих невеликих сил, мальчик вовсю старался угодить, чтобы не навлекать на себя гнева предводителя и насмешек и издевательств остальных.

– Вот что значит, воспитание маменькиных сынков. Это тебе не белье дома с бабами полоскать! Сильнее! Бей! Еще! Еще!

Ама, поначалу не чувствовавшей слабых ударов, постепенно становилось все больнее и хуже. Она дала себе слово не выдавать боли, дабы не развращать это несчастное дитя своим криком, молча перенося истязание, но едва стоная, выдавала ее лишь слабым подергиванием тела и искажением лица, выражающим страдание.

– Сильнее! Девчонка бьет сильнее.

Совершенно выбившись из сил, мальчик с остервенением продолжал бить все сильнее и сильнее. Выступившие на его ладонях волдыри лопнули, и жидкость из них растеклась по рукояти. Превозмогая боль, он не испытывал теперь ни страха ни жалости, но лишь злость охватила его и к разбойникам и к человеку который подтрунивал над ним, но больше всего к старухе, сжалившейся над ним и спасшей от неминуемого отравления, и перед которой он должен совеститься, неблагодарностью отплачивая за спасение. Этого то и надо было пустыннику. «Еще!» – Продолжал он подгонять его, а старухе приговаривал:

– Ну что, нравится? А ты говорила, что я не сумею. И где теперь твоя спесь, Ама?

Наконец, посчитав наказание пока достаточным, он, по-отечески похлопав мальчика по плечу и отпустив, заключил, обращаясь к своей мученице:

– Вот так, создаются настоящие воины.

Смотревшие на истязание лиходеи, одобрительно закивали, смеясь над униженной старухой. Тяжело подняв веки, Ама, однако набралась сил, чтобы хрипя от боли, через высохшую гортань донести до них очередные проклятия, чтобы стереть с их лиц эти самодовольные улыбки:

– Вы думаете, меня позорите?! Вы себя позорите! Вы сейчас, родителей породивших вас унижаете, а не меня!

– Кричи не кричи, никто тебя больше не слушает. – Урезонивал ее Аш-Шу.