Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 1. Бегство с Нибиру

– Известно ли вам, что распускать слухи о жене градоначальника священного града, это посягательство и на него самого, а стало быть и на нашего единодержца, так как мой достославный супруг здесь по велению самого государя? – Выдавила она из себя, едва сдерживаясь от гнева.

Недоуменно хлопая ресницами, такими же густыми и пушистыми как брови, девушка прошелестев нежной соловьиной трелью, попыталась развеять возникшие подозрения, еще сильнее раздражая Элилу бесхитростной невинностью:

– О, очевидно госпожу энси невольно ввели в заблуждение. Мы никогда, ни словом, ни делом не помышляли ничего против государя, ни против энси, ни против его всемилостивейшей супруги.

– Да как ты смеешь, перечить мне?! Нахалка! – Вскричала она, не выдерживая мельтешения перед своими глазами, ровных, пушистых и мягких бровей, правильно сросшихся над межглазьем. – Ты смеешь, смеяться мне прямо в лицо?!

Став свидетелями своевольного поведения градоначальши, знатные гости начали недовольно перешептываться. Хоть они и побаивались ее властительного супруга, но ее поведение не могло не вызывать перетолков. Сама Элилу это понимала, и потому хотела, ублажая, уничтожить их величавым спокойствием, так как это удавалось делать одному лишь великому единодержцу. От его тихих и спокойных слов, кровь стыла в жилах у провинившихся сановников, не знающих, что ожидать и что означают его ласковые речи – милость или гнев; а враги лишь радовались, что находятся далеко и не слышат уничтожающей мудрости змея. И многие пытались подражать ему. Но что пищание улитки, в сравнении с мерцанием зарниц? Как будто одинаково беззвучно: но яркость молнии видно всем на громадные расстояния, предвещая о грозовых раскатах, угрозы же слизня не заметит и ближний. И она не сдержалась, о чем, увидев эти осуждающие лица, она поняла, поняла слишком поздно. Но, что случилось, то случилось, теперь ей было все равно, зато теперь она уже может не сдерживать себя, можно все. А эта нахальная девица, к тому же смела ей, хотя и изображая смиренность, что-то перечить. Ей же виделась победная ухмылка, а в словах слышались издевки, и все кругом как будто смеялись ей в лицо. Все перед ее взором заволокло туманом, щеки горели пламенем, и сама она вся закипала будто котел в очаге; перед ней замелькали эти уродливые, смеющиеся рожи, слышался этот звериный гогот, который невыносимо было больше терпеть. И она сорвалась.

Очнувшись, она обнаружила себя вцепившейся в густую черную шевелюру надменной красотки, которые к тому же оказались не накладными, а родными волосами с луковичными корнями, говоря о здоровье и юном возрасте их обладательницы.

– Ааааа!!!! – Жалостливо вопила, она своим тоненьким голоском. Исполненные слезами очи девицы, кроме боли и страха, выражали еще, то самое недоумение, так не понравившееся Элилу, но только теперь от непонимания и обиды на несправедливое избиение.

Приходя в себя, молодая градоначальша видела перепуганные и взволнованные лица гостей и дворцовой стражи, не решавшейся остановить взбесившуюся госпожу. Понимая, что совершила непоправимую глупость, она посчитала – скорей бурлящей яростью, а не разумом – раз все равно ничего не исправить дать волю своему гневу, все же перестав таскать за волосы бедняжку. Оттолкнув девушку, с брезгливостью стряхивая оставшиеся в пальцах клоки волос, которые никак не хотели отлипаться от вспотевших ладоней, Элилу проорала:

– Выдрите ей брови!!! И пусть все знают: рука господа достанет всякого, кто посягнет на его устои!!

Перепуганные гости, понимая к кому, относятся эти угрозы, молчали, не зная как себя вести, чтобы не оказаться следующими жертвами гнева грозной правительницы. Молчание и мертвая тишина, наступили в дворцовых приемах, сразу сделав мрачными ярко освещенные убранства стен. Впадая в тоску, Элилу приказала музыкантам играть, а слугам подносить угощенья, и совершенно преобразившись в лице, сменила гнев на милость.

– Ну, что ж вы не веселы, гости дорогие? Или в ваших чашах мало пьянящего дина? Или музыканты играют слишком заунывно? Пейте! Веселитесь! – С благожелательной улыбкой, обратилась она к гостям.

И бледные от страха гости, чтобы не сердить хозяйку, вынуждены были изображать веселье.

2. Уттуку.

Чуткое сердечко юной скиталицы, еще исполненное надежд, все больше начинала одолевать тревога. Не находя среди стольких пленников, сколько нагнали люди пастуха, больше своих близких, Нин все больше мрачнела, начиная понимать, что сбываются ее худшие опасения. Даже обычно находившаяся рядом Эги, вдруг куда-то запропастилась, и не было больше слышно ее бесконечных всхлипов и жалоб. Чувствуя стеснение от незнакомых людей, она старалась не смотреть по сторонам, уперши взгляд в землю.

– Ну, что кишка, пропали твои земляки? – Услышала она за спиной сиплый насмешливый голос. – Получили свое нечистые. Будете знать, как захватывать чужие земли.

Нин повернула голову, чтобы увидеть говорившую и была поражена, что это была та самая пленница, которая своим видом и положением в котором находилась, вызывала у них жалость. Видно разбойники ее прихватили, только ради смеха. Былая красота, из-за которой к ней когда-то сосватался богатый жених, давно испарилась, а с красотой, под влиянием ежедневных возлияний, пропала и прежняя острота ума; она перестала следить за чистотой своего тела, и никто не хотел уже даже приближаться к ней. Скалясь щербатым ртом, лишь редкие желтые зубы которого, светлели на выгоревшем темно-коричневом лице, пленница раскачиваясь, продолжала поносить ее друзей. Нин лишь удивленно вытаращила глаза на злорадствующую пленницу, не понимая за что, та так ополчилась на нее, совершенно не зная. Между тем, женщина, выставив покрытые коростами и многолетней грязью ноги, продолжала говорить ей гадости, размахивая руками.

– Вы, грязные киурийцы, кто вас звал на нашу землю? Сидели в своем болоте, вот бы там всегда и оставались. Чего полезли в наши пойменные луга? Теперь познаете привкус чужой земли.

Слушая брань уримской женщины, Нин, переполненная горькой обидой на несправедливые и потому неожиданные обвинения полные смертельной злобы, готова была расплакаться. «За что?! За что?!» – крутилось в ее голове – «За что они с нами так?! Что, мы им сделали такого?! За что, так ненавидят нас?!». И слезы, вот-вот, готовы были вырваться из непослушных глаз.

– Что ты, накинулась на девочку? – Послышалось осуждающее ворчание, откуда-то из-за спины злорадной женщины.

Не юная, но довольно молодая еще женщина, захваченная в окрестностях как видно из-за чувственной красоты, ее заступница говорила увещевающим голосом, стараясь, не злить неистовую пленницу.

– Что ты за них заступаешься?! Забыла их своеволие у нас?! – Перекинула свою брань на нее злорадная пленница, распаляясь из-за неожиданного заступничества за бродяжку. – Как они распоряжались у нас будто у себя дома, собирая налоги для своего царька?! Забыла?!

Но заступница, словно не замечая оскорблений, продолжала столь же миролюбиво:

– В чем она-то виновата? В чем виноваты эти простые люди?

– Тебе наверно, понравилось быть их подстилкой! Радуйся же! Теперь тебя снова, будут ублажать толпы вонючих варваров!

– Не стыдно, тебе говорить такое? Ты же сама их привечала в своем дому.

– Я не раздвигала ног перед каждым дружинником, Шамхат!

– Как ты смеешь говорить такое?! Благодаря ей, нашу деревню не облагали лишними поборами! – Вступилась за подругу молодая пленница

– Да какое мне дело до вашей деревни! Я же не ложилась под каждого встречного!

Юная пленница, вновь собиралась что-то ответить, но добрая блудница, знаком дала понять, что здесь ей не стоит вмешиваться, сама же миролюбиво ответила:

– Знаю. У тебя был муж.

После этих слов, вздорная пленница готовившаяся, что-то еще проорать, пошлепала губами, но не найдя что ответить, вся как-то потухла и присмирела, боевой взор ее угас, плечи опустились, а взлохмаченная голова поникла.

– Все мы здесь одинаковые пленницы – продолжила красавица – и уримийки и киурийки, и должны, держаться друг за дружку. Пустынники, не без позволения чертова сына Загеса – бесчинствуют здесь, они его союзники в войне с Ур-Забабой. Вот ему и приходится терпеть их бесчинства на своей земле, он лугаль только на словах. Всем здесь заправляют иноземцы, а им нет дела до жителей Калама. Для них наверно, было б лучше, если бы мы и вовсе друг друга перебили.

Нин отметила для себя, как все остальные пленницы прислушиваются к ней, хотя до этого наверняка относились к таким как она, с презрением и осуждением.

Злорадная пленница меж тем, кажется осознавшая наконец, ужас своего положения, растерянно лепетала:

– Почему – был? Почему – был?

– Будем же держаться вместе и, увидев это, боги может быть поймут, что мы полны решимости бороться до конца, за то, чтобы вернуться домой к родным, что готовы противостоять любым их напастям, и они смилостивятся. Слабым духом не сопутствует удача.

Злая пленница же, глазами пытаясь задержать ее взгляд, хватая руками, все задавала свой вопрос, надеясь развеять свои опасения. И добрая блудница, совершенно уверенная в верности своих слов, ответила:

– Он еще будет. И все те кто нас любит и ждет, все будут, обязательно будут с нами, если мы сами будем помнить о них и ждать.

И в этих словах было столько уверенности, что все пленницы вдохновились ими, и огонек надежды разгорелся в них, перерастая в веру, что все ее слова исполнятся. Теперь даже и эта зловредная женщина, с надеждой смотрела в будущее, ожидая скорой встречи с супругом и домочадцами. И Нин, заражаясь общей радостью, наполнилась верой, что все еще будет. Заметив нежелательное оживление среди пленниц, надсмотрщики приставленные к ним, покрикивая, с ожесточением начали хлестать их плеткой, чувствительно, но легонько, стараясь не портить товар. Но пленницам, воодушевленным верой в скорое освобождение, эти удары показались шлепком младенца, и, подчиняясь требованиям охранников, они легли спать повеселевшие.

Нин, ворочаясь, никак не могла отогнать мысли, чтобы уснуть, гадая, куда могли деться ее друзья, но теперь, поддавшись общему воодушевлению, уже с верой, что они живы и скоро снова будут с ней. Сквозь ночные вои и трели, она слышала, что не одной ей не спиться в эту ночь, кто-то также ворочался, и было слышно, как стражник кого-то поругивает сонным, осипшим голосом. Вскоре она увидела, что это не спала ее защитница, сидя в раздумьях о чем-то гнетущем ее душу. Придвинувшись к доброй блуднице, Нин тихо, чтобы никого не будить, захотела поддержать свою защитницу в ее раздумьях, осторожно коснувшись ладони. Обернувшись, блудница лишь грустно улыбнулась в ответ, продолжая сидеть в раздумье, в беспокойных глазах, отблеском луны сверкнули слезы. Не решившись спросить о причинах столь разительной перемены, Нин утешающе погладив руку новой подруги, собралась отползти на свое место.

– Постой. – Прервал тишину, шепот блудницы.

«Не говори остальным про мои слезы». – Просила она взглядом. И Нин, так же взглядом ответила, чтоб она не беспокоилась о том.

***

Прошел еще один день. День ожиданий и надежд. Но, как и вчера и позавчера, и поза-позавчера, ничто не предвещало, того, что наступит обещанное освобождение, и отчаявшиеся пленницы, начали уже подозревать, что все уверения блудливой женщины были лишь пустыми словами. Уже начались случайные толчки и ворчания про себя, пока лишь про себя. Нин, которою саму полонянки перестали досаждать упреками и стали относится более дружелюбно, заметила это первой и, боясь, что девушки снова доведут дело до свар, была начеку. И вот с наступлением вечера, накануне прибытия предводителя с дружиной, опасения ее оправдались, терпение девушек, понимавших, что с возвращением главного душегуба все их надежды рухнут, лопнуло. Только присев, чтобы поужинать ячменной лепешкой, девушка краем глаза заметила, что полонянки усевшись поближе, незаметно окружали шамхат, все теснее сжимая круг вокруг нее, намереваясь, судя по всему, сообща совладать с отчаянной блудницей. Среди них была даже та, что еще третьего дня, столь рьяно свидетельствовала в защиту. Бродяжка понимала, что убить или сильно побить ее защитницу, пленницы все равно не посмеют, но унизить и слегка поколотить, чтобы сбить самолюбие, вполне могут. Меж тем осмелев, пленницы словно услышав Нин, начали выражать свои недовольства громче обычного.

– Шамхат! – Выступила вперед, присмиревшая было дня на два зловредная женщина, организовавшая этот своеобразный заговор против унизившей ее блудницы. – Теперь мы знаем, что своими льстивыми словами вселяя в нас ложные надежды, ты хотела усыпить наше целомудрие, чтобы и мы стали такими же грязными и порочными как ты сама! Но ты просчиталась, думая, что среди нас найдутся готовые продавать свое тело! Своей новой подружке рассказывай сказки; это у них на севере, все такие же потаскухи как ты, а мы не такие!

Шамхат, как все прозвали чувственную красавицу, как будто не обращая внимания на слова опустившейся женщины, ни на надвигающуюся опасность, продолжала жевать, запивая лепешку водой.

– Что молчишь! – Дернула ее за плечо замарашка, не сдерживая нетерпения.

И заглядывая ей в глаза, с радостью для себя заключила:

– Боишьсяя??

Но добрая блудница, не меняя положения, в котором сидела, резко вытянула руку и ухватила обнаглевшую горе-заговорщицу за нечесаную шевелюру, накручивая волосы на кулак, показав, что она может быть не только доброй, но и весьма жестокой, и так же как та ей, заглядывая в ее перепуганные глазки, проговорила сквозь зубы: