Три шершавых языка

– А ты чем таким поделишься? – укоризненно спросила она. – А то я целыми днями все болтаю и болтаю.

– Ну, это странно, но я действительно скучаю по Берлину, по мотоциклетным прогулкам и, признаться честно, по тому образу жизни, что я там вел. Иногда мне хочется побродить вокруг приюта, где я вырос, и чаще всего я вспоминаю об одном конкретном месте, разумеется, потому, что это место из детства.

– Расскажи, пожалуйста, мне уже так любопытно!

– В общем, представь холм, с него идет широкая дорога вниз и параллельно ей пешеходная тропа. Вдоль дороги с одной стороны крашенный оранжевым цветом забор и за ним лесок. С другой – каменные дома немецкой провинции, неразрывно слепленные друг с другом. Никак не могу понять, что за сила притягивает меня в то место. Но точно знаю, что там достаточно одного взгляда, чтобы охватить и дальние дали, и густые дебри, и каменный стены старого замка. Иди любой дорогой, и тебя ждут настоящие приключения. Я искренне надеюсь, что когда-нибудь еще раз окажусь там, как раз в то самое время, когда деревья желтеют. И вообще было бы замечательно, если бы небольшой дождик закрапал. Именно такое место в такое самое мгновение я и люблю, и помню.

– О, кажется, я припоминаю, о каком местечке ты говоришь. Недалеко от приюта. Там еще почтовое отделение рядом, не так ли? Хотя знаешь, мне даже стало неловко за себя. Ты рассказал о своем островке души, совершенно ничем не подкупающем, лишенном всякой вычурности. И почему я ни разу не заикнулась о местах своего детства? Я прямо сейчас вспомню что-нибудь из России, из моего раннего детства. Хочешь?

– Не бери в голову, – успокоил Марк. – Я просто люблю своего розового зайчика и еще тебя немножко. И вообще считаю это своим личным безумием, среди всего богатства этого мира выбрать что-то такое, что рано или поздно исчезнет. А знаешь, теперь твоя очередь! Расскажи-ка мне про свою картину. Какая тебе понравилась?

– Ну, я тоже сделаю свой ход конем и скажу, какую я люблю больше всего на свете. И совсем не из тех, что мы сегодня разглядывали.

– Мм… давай, мне интересно.

– Ты же знаешь, я люблю картины эпохи Ренессанса, барокко. Люблю картины с тайным посылом, но все-таки моя любимая вполне современна и называется, если я не ошибаюсь, «Лестница в небо». А наткнулась на нее еще в своей юности, среди глянцевых журналов. Пусть и мельком, но запечатлела ее навсегда. Там правил несколько мрачноватый пейзаж, небесная твердь казалась действительно твердью, сквозь которую пробивались лучи райского света, и широкая каменная лестница, спускающаяся вниз к поверхности земной.

Подразумевалось, что лестница ведет в рай, но она обветшала, и в конце концов посреди нее образовался широкий провал. Меня сразу навело на мысль, что люди сами оказались равнодушны к жизни внеземной, наплевали на рай, а погрязли в бессмысленном быте. Думаю, ее можно еще починить, но она перестала быть кому-то нужна. Ее просто так бросили и затем столь же легко забыли. Вроде просто лестница, но какие колоссальные цепочки мыслей она порождает. Во что нужно так превратиться, чтобы забыть о своей жизни, о ее смысле, о боге? И будто коснувшись пламени, начинаешь искать отражение этих подозрений в себе. Я найду когда-нибудь это произведение и обязательно тебе покажу.

– Мне бы она, скорее всего, не понравилась, – задумчиво произнес Марк.

– Почему? – удивилась Ангела.

– Если бы я взглянул на нее, то, возможно, подумал бы, что ее разрушили скорее сверху, чем снизу. Так поступают, когда нужно затруднить продвижение тем, кого избегаешь. К примеру, сжигаешь мосты, поля, деревни. Идешь на любые уловки, лишь бы недругу только и досталось, что угли грызть. А может быть, и рай не такое уж хорошее место. Ты его видела? А я лично нет, только слухи. Люди с него сошли и возвратиться уже не захотели, вот и все! Не хмурься, пожалуйста, я бы, возможно, так не подумал, но в одном я точно непреклонен. По мне, невиновных нет, все в какой-то степени ответственны за то, что натворили, кем бы они ни были.

– Я знаю, ты сердит на Бога, возможно, потому, что жизнь хорошенько поколотила тебя. Но я уверена и в том, что всем дается второй шанс, второе дыхание, и если ты за них ухватишься, то получишь первый приз. А это тебе не рождественские сказочки про дядюшку Скруджа.

– Я не сердит, с чего ты взяла, – нахмурился Марк.

– Ты его два раза упомянул, зная, что я все еще глубоко верующая. Упоминание его, пусть и не прямо, было весьма язвительно.

– Прости, пожалуйста, это просто моя привычка. Я больше не буду тебя ранить!

– Ничего. Не забывай, пожалуйста, я все выдержу.

– Я знаю, лисичка, ты у меня самая лучшая. Ну, а ты сама бы поднялась по лестнице, если бы она была в целости?

– Эй, зачем торопишь? У меня пока что есть здесь дела, дружок. Целое задание! – рассмеялась она в шутку.

– Вот и я о чем! – засиял Марк.

***

Хотя Ангела и любила играть церковную музыку, особенно в полюбившейся католической церквушке, и даже пыталась уверить всех вокруг, что она в мире с богом, но все же к религии у нее было какое-то особое отношение. Сказать по правде, отнюдь даже не теплое, если судить со стороны. Она никогда не молилась, на ее шее никогда не висел крестик, а в местах всеобщего религиозного поклонения она смотрела на образы и святыни лишь с художественной точки зрения.

При всем при этом она не была возмущенной детской сказочностью религиозных догматов атеисткой. Или даже приверженцем каких-нибудь известных, из числа специфических, религиозных учений. Но, что удивительно, имела свои какие-то странные убеждения и даже иногда казалась до смешного набожной.

– Что такое религия? – размышляла она. – Это склад нетленной мудрости народов, запечатленный в книгах, а сверху липкий налет мистификаций. Никакой роли мистификации, разумеется, не играют в общем учении, кроме того, что поднимают его авторитет в глазах ищущих. Но все-таки сердце любой религии вполне живое и человеколюбивое.

– Но твои мистификации, как ты выразилась, являются все-таки истоком всех последующих мыслей и явлений. И во многом ядром веры. Я так думаю, – изъяснил свою мысль Марк.

– Да, разумеется, но были бы они хотя бы исторически верны. Тем не менее, если не обращать внимания на отдельные нюансы, то можно для себя почерпнуть очень много полезного.

– А например?

– Ну там много чего. Воззвание к проявлению человеческих чувств, теплоты друг к другу, альтруизму и стремлению к душевному подвигу ради других, ради дела мира.

– А ты думаешь, это правильно, свешивать такие промыслы человечества на плечи одной религии? Вдруг к ней начнут питать сомнения или ее предадут порицанию, а может, вообще гонению? Замечу, что последнее время она все же сдает и, хуже того, плодит много поводов относиться к ней с настороженностью. А удары вообще не держит. Что будет в умах людей, когда вдруг все, что с ней связано, станет начисто оплевываться? По-моему, это огромная ошибка, оставлять ей такой важный кусок человеческих страстей. Ведь есть же у многих народностей свой собственный уклад жизни, расписывающий до мелочей их быт, философию, миропонимание, и трюки показывать при этом совершенно бессмысленно.

– Я согласна, и, знаешь, я уже думала об этом, но ты, мне мыслится, задеваешь лишь поверхностные слои, потертые, зашарканные и выцветшие от времени, а глубже копнуть не желаешь.

– А как бы ты описала источник, смысл всей жизни и вообще, какие они, боги и чем они занимаются?

– Ну, я бы начала так, – вдохнула она поглубже. – Вне времени и вне смысла рождается пустота. Да-да, не улыбайся, даже она должна занимать свое место. Из пустоты материя, из материи я, ты и вся остальная вселенная. А может быть, ничего такого вовсе и нет. Не было никогда пустоты и материи, а все вокруг иллюзия, кто его знает? Вот так и живем вне времени и вне смысла.

– Ничего не понял. Ну а как же Бог?

– А что бог?

– Ну, должно с кого-то что-то начинаться?

– С полной уверенностью могу заявить, что никто его никогда не видел. Если мы рассуждаем о первозданном боге, разумеется. Да что спорить, и ангелов с крыльями, скорее всего, тоже никто не встречал. Хотя, может и было дело. Зачем им только крылья приделывают, я не понимаю. Как ты думаешь, если ты находишься под влиянием демона, но не смог отличить его от человека, разве ты начнешь верить в сверхъестественные силы?

– Но что-то должно же быть, – настаивал Марк.

– Бог виден в физике, в физических явлениях, в направлении движения жизни, законах природы, во всем его следы, но все же… Но потом, я думаю, все сложится, все прирастет некими образами во что-то сокровенное, понятное, умиротворяющее, и их можно будет увидеть, осязать.

– Ну а такой вопрос: зачем люди здесь живут, в чем смысл жизни? Вот что скажи мне, пожалуйста, какого черта мы здесь вообще делаем тогда?

– Хочешь мое мнение? – спросила Ангела каким-то особым образом.

– Конечно!

– Даже если тебе оно не понравится? – нахмурилась она.

– Почему нет.

– Хорошо, я постараюсь выразить это помягче.

– Я жду с нетерпением!

– В общем, нас вырастили как скот.

– Чего?! – удивился Марк.

– Да, я так считаю. Я много миллиардов раз думала и пыталась найти, для чего же все-таки мы существуем, что мы делаем здесь. И другого ответа, как быть звеном питания, я не нашла. Конечно, тут не идет речь о скотобойне с цепями и повисшими на крюках выпотрошенными тушками. Есть другое ценное сырье, что можно взять с человека, а вернее сказать, выгоднее получить…

– И что же это? – заинтересовался Марк.