Три шершавых языка

6. Костная часть ребра и мелкие осколки костных тканей, не принадлежащие жертве.

7. Обширные кожные покровы с волосяной части головы общей площадью около десяти квадратных дюймов. Волосы черного цвета, мужские, личность жертвы пока не установлена.

8. Фрагменты верхней челюсти, в том числе верхняя губа, левой щеки, костная и мышечная ткань верхней челюсти с 5, 6, 7, 8-м зубом, не принадлежащие жертве.

9. Множество других небольших фрагментов кожно-мышечных тканей, принадлежность которых на данном этапе установить не удалось.

10. Большое количество клочков одежды, предположительно шелк и брючная ткань, производителя установить пока не удалось.

Часть фракций оказались настолько крупных размеров, что следователи и патологоанатомы пришли к заключению о невозможности проглотить их по воле самой жертвы. Да и следы переваривания также не имели места быть. Исходя из этих и других улик, первоначальной версией уголовного дела стало внесение их в желудок девушки насильственным путем. Сами фрагменты, как было установлено, принадлежали мужчине, около 30 лет, брюнету, атлетически развитому и погибшему незадолго до летального исхода первой жертвы. Личность мужчины по отпечаткам пальцев идентифицировать не удалось. Мало того, отпечатков не оказалось в базах данных Европы, что лишний раз заставило следователей почесать голову.

Дальнейшее изучение улик выявило прочие омерзительные обстоятельства гибели девушки. Как выяснилось, конечности были отделены насильственным путем и разбросаны по углам сгоревшей церкви, еще при жизни жертвы. Кости черепа были просто превращены в песок от невероятного количества ударов чем-то тяжелым, словно кто-то методично, раз за разом пытался разбить что-то доподлинно ему ненавистное.

Одна рука была найдена почти нетронутой огнем. На ее предплечье зиял открытый перелом. Также обнаружилась открытая рана, по форме напоминавшая укус. Отсутствующая фаланга на пальце позже была найдена в желудке самой жертвы. Но самое страшное, что произошло с этой рукой, – это то, каким образом ее отделили. Она была выломана, выкручена и вырвана из тела, судя по обилию висящих кусков кожных и мышечных тканей, тянувшихся за разрывом. С нее, как было установлено, долго стекала еще живая кровь.

В итоге это дело завело следователей в серьезный тупик. Какая причина вызвала, в конце концов, такое зверство? Ритуальное убийство, истязание над любовницей ревнивого ухажера, или это игры безумного маньяка? Но нас, свидетелей этой истории, хоть немного, но успокоит то знание, что и ее противнику отнюдь не даром далась та миссия, на какую он был сослан.

Глава 38

В ту минуту, когда Марку позвонил детектив K., он уже пару дней как проклинал себя, подозревая, что Ангела попала в серьезную переделку. Не столько потому, что она резко прервала звонки, но из-за непрерывных телефонных наездов ее приемной матери. По десять раз на дню она рисовала картины в самых мрачных тонах, сопровождая их жутким плачем.

Из разговора с детективом стало ясно, что он успел сообщить о возможной трагедии ее приемным родителям и после длительной и неприятной беседы, прерывавшейся несколько раз, сумел выудить у приемного отца номера телефонов и прочие данные близкого окружения Ангелы.

Марк и сам не мог поверить себе, что выдержал такой удар и довел беседу до конца, четко ответив на все вопросы детектива. И даже сам вызвался появиться на месте, хотя он поначалу не в полной мере верил в эту ошеломительную весть. Уж слишком немыслимые обстоятельства ему довелось услышать. Пока жила еще надежда, что они ошиблись, что с кем-то перепутали ее. Такое случалось, и не раз, когда однофамильцы становились причиной ужасающей неразберихи. И что, черт возьми, ей было делать в Канзасе? Да это просто смешно! Нет уж, они точно ошиблись, убедил себя Марк.

Сразу же после разговора с детективом он позвонил приемной матери Ангелы, но трубку подняла одна из их многочисленных приемышей. Марк представился и просил позвать для разговора кого-то из взрослых. Но, видимо, собеседник по своей душевной доброте не очень-то желал передавать трубку. Кроме того, на заднем фоне слышался отчаянный вой убитой горем женщины. Марк отложил телефон. Уверенность в счастливой развязке уже не была столь твердой, а дело, похоже, действительно принимало чудовищный оборот.

***

На следующий вечер Марк прибыл в Канзас-Сити. Там он встретился с детективом К. и ответил на тысячи его вопросов. Кроме того, нарисовал карту примет Ангелы, включая родинки, родимые пятна, и сдал биоматериал. В просьбе увидеть ее останки ему категорически отказали. За пару часов до Марка детективу уже удалось пережить встречу с ее приемным отцом, после чего последний, получив очередной шок, удалился обратно в родной штат, опасаясь надолго оставлять жену.

Сам детектив оказался ничем не примечательным пятидесятилетним мужчиной с седой шевелюрой и украшенным вечными морщинками лбом. На его носу болтались докторские очки, сквозь которые он никогда не глядел, только поверх. Во время беседы он все время что-то записывал в свой блокнот, притом не в то время и месте, где опрашиваемый отвечал на вопрос. Будто он долго обдумывал полученную информацию и много времени спустя записывал какое-то свое заключение.

Но ярче всего в нем выдавалось невероятное спокойствие, когда он упоминал даже о сведениях страшных и бессердечных. Любой уважающий себя удав мог бы позавидовать его выдержке. Но привычка ежедневно видеть куски разбросанной по полу человеческой плоти в лужах крови здесь не имела места. Как выяснилось, у детектива в прошлом серьезные неприятности с сердцем, чуть не отправившие его на раннюю пенсию. И он после того будто ножом вырезал эту глупую нужду переживать негативные эмоции и вообще какое-либо беспокойство.

Увы, последние надежды были разрушены. Все-таки жертвой оказалась Ангела, его будущая жена. Марк не помнил, как добрался до Нью-Йорка, и даже не потому, что хорошо нагрузился. Алкоголь его толком не брал, лишь страшно раскалывалась голова. Оказавшись дома в полной тишине и полумраке, он снова ощутил те самые забытые чувства, с которыми было давно и счастливо распрощался. Черное одиночество, бездонная безысходность, непобедимая подлая судьба-злодейка и госпожа бессмысленность всего сущего снова смотрели на него, восседая на своих ретивых конях. И снова тишина! Как же хотелось в клочки разорвать эту проклятую тишину воплем отчаяния. Ад на земле, и он внутри каждой человеческой черепушки, заслуженно ли вы оказались в его клешнях или нет – спросите себя сами. Но от него не сбежишь, не укроешься, и, чтобы ты ни делал, как бы ни пытался облегчить муки, легче от этого точно не станет.

Глава 39

Похороны Ангелы были организованы через две недели после трагических событий. Несмотря на настояние многочисленных приемных родственников, друзей и коллег, предать ее земле мешали следственные мероприятия и медицинская экспертиза.

Ритуальные мероприятия было решено организовать в городке S. штата Миннесота. На том настояли приемные родители. К тому же Ангела жила здесь перед тем, как уехать учиться в Нью-Йоркскую консерваторию.

Марк приземлился в аэропорту Миннеаполиса, а оттуда, воспользовавшись автобусным рейсом, добрался до конечного пункта. В городке он оказался уже под вечер, за день до похорон, потому снял номер в мотеле и, никому не сообщая о своем прибытии, решил прогуляться.

Марку отчаянно не хотелось кого-то видеть и слышать. Как бы он ни пытался, как бы ни старались убитые горем родители, любая, даже самая искренняя, самая теплая поддержка теряла здесь всякий смысл. Лучше пребывать в покое и оставить в нем остальных, заключил он. Кроме того, ему было любопытно, как образы местных достопримечательностей, описанных в рассказах Ангелы о ее детстве, наложатся на настоящие здания, площади, парки, озера и прочие места. А Марку действительно пришлось много услышать хорошего о здешних красотах и о людях, окружавших ее прежде.

Да, это и в самом деле было отличное место для того, чтобы провести свое детство и вырасти добрым человеком с красивой душой. Повсюду радовали глаз ухоженные домики, с идеально подстриженными газонами и большим разнообразием цветов на клумбах. Чистейшие дороги, пусть не в полной мере целые, но идти было по ним приятно и легко. На пути встречались милые деревенские люди, вежливые и почтительные. Почти каждый приветствовал его либо мягко кивал головой. Много семей. Большие пузатые отцы вальяжно плыли по дороге, держа за руки двоих самых старших. Чуть позади закабаневшая от размеренной жизни мамаша, словно пастушья овчарка, поддергивала и поправляла своих шалунов. Один молокосос на руках, второй в коляске, и все хором в меру своих развившихся умений также приветствуют тебя и улыбаются.

Все такое вокруг маленькое, уютное, немного ироничное, будто живешь где-нибудь в преспокойных шестидесятых. Витрины одноэтажных магазинчиков, уютных забегаловок, прачечная, кабинет зубного врача, обувная мастерская и, конечно, всеми любимый и, разумеется, единственный бар на весь городок. Все имело свою живую душу, казалось таким, теплым и гостеприимным. Но, увы, особо заняться вечерами здесь было нечем, особенно человеку из большого города.

***

Утром к закусочной подъехал приемный отец Ангелы. Горе глубоко отпечаталось на его лице, и Марк сразу догадался кто он, не встречаясь с ним прежде. Старик и сам безошибочно подошел к Марку, и они горячо поприветствовали друг друга. Здесь, похоже, редко объявляются люди, которых никто не признает в лицо, подумал Марк.

Отца звали Пол. Рассказать о нем могу лишь немногое. Обычный, подпорченный старостью человек, лет под семьдесят, крепкого телосложения и с приличным брюшком. В годы своей молодости он прославлял свое имя дурными выходками, пока его не загребли в морскую пехоту. А там, оказавшись на востоке, понюхал пороху и даже измарал руки в крови.

Изменял жене, пару раз попадался на этом. Пил и вел себя как, он сам выразился, тупой боров. Но, пытаясь спасти себя от мук совести, стал на путь стяжателя веры. Даже вызвался совершить подвиг христианина, взяв на себя заботу о беспризорниках. Теперь он приемный отец для уже семи детей со всех уголков света.

У него был один собственный ребенок, уже много лет назад окунувшийся в свободную взрослую жизнь. Но его рождение чуть не перечеркнуло судьбу его жены при родах. После этого случая они решили не рисковать. К тому же двукратным плюсом к карме, как тогда он и его жена считали, станет воспитание чужого ребенка, оказавшегося в беде.

– Дети разные бывают, – болтал он между приступами задумчивого оцепенения. Очевидно, ему горячо хотелось выговориться, и Марк оказался подходящим слушателем. – С некоторыми действительно бывало тяжело. И знаешь, для себя лично я решил, что в совокупности дети далеко не всегда являются ангелами. Но каждый раз повторяя, что это всего лишь дети, зачастую глотнувшие подлинного горя и бед, таких, что редкому взрослому за целую жизнь удастся понюхать, приходишь в себя и, смахнув слезу, начинаешь с новыми силами вкладывать душу, поднимаешь их на ноги.

Ангела стала третьим ребенком, взятым из приюта. И я уже начал подумывать, что все, она будет последней, что больше не соберу достаточно сил, для новых подвигов. Как же все-таки я заблуждался! Иногда от приемных детей узнаешь страшные истории, омерзительные истории, те, что они пережили на своей шкуре. От которых даже у повидавших всякое стариков кровь стынет в жилах. Понимаешь потом, почему они недоверчиво относятся к людям, ко всему миру. Но встречаются и такие самородки, подобные моей Ангеле, кто возвращает телу давно потерянную душу. Пусть изодранную, пусть заплеванную и ничтожную. Но когда она вновь теплится в теле, то мало-помалу начинаешь вспоминать давно забытые чувства. А с Ангелой мне пришлось узнать и понять то, что я никогда не испытывал, каково оно на вкус настоящее счастье.

Когда твоя душа возвращается словно блудный сын, в голове витают удивительные мысли. Боже, какие это мысли, хочешь знать? Как же все-таки это прекрасно сидеть на веранде теплым вечерком в середине осени, перед закатом солнца, когда последние его лучики касаются твоей кожи. Ты развалился в своем кресле и слушаешь через открытое окно, как играет на пианино твоя дочь самую красивую музыку на свете, спокойную, тягучую, парящую. Тебе приятно и спокойно на душе, на сердце. Тебе настолько спокойно, что начинаешь притягивать, чувствовать всю полноту любви этого мира. Что-то проходит сквозь всего тебя, через каждую клеточку твоего тела, что-то мягко вибрирующее, пульсирующее, со всех возможных сторон. И вместе с тем ощущаешь радость в своей душе, ты признаешь триумф своей жизни, ты понимаешь, вот оно, то, чем одарены избранные люди, что жаждут искатели подлинных сокровищ. Хочется просто разрыдаться, наплевав на всех.

Как я узнал позже, это был первый признак излечения моей души. Это она показала мне, как любить этот мир. Это она научила любить и воспитывать детей не как оброк за свои прошлые грехи, а как источник мучительного счастья. А я много натворил плохих дел на войне, но хуже всего то, как я воспитал своего родного сына. Я благодарю господа, что смог все-таки помириться с ним.

Сейчас у меня трехлетняя приемная дочь, глухая и немая. Мы ее привезли из Восточной Европы, и с ней действительно бывает тяжело в плане общения. Мало того, что она не знает языка, так еще и ее… мм… особенности. Но мы с женой любим ее еще больше за это.

Когда мы впервые увидели, как она ест мороженое, мы просто прослезились прямо там, у киоска. Я не буду это описывать подробно, но было похоже на то, как голодный пес пытается взять в зубы морского ежа, ощетинившегося острыми восьмидюймовыми иголками. Слезы, боль, предвкушение и отчаяние – все в одном месте и сразу. Ребенок, всю жизнь запертый в приюте, никогда не видел в своей жизни мороженое. Кроме этого, произошло еще много других, так сказать, забавных случаев с обычными для нас вещами.

Мы с ней любим гулять по дорожкам парка. У нас есть очень хороший парк с лабиринтами запутанных тропинок, стрижеными кустами и лавочками на полянках. Тень деревьев, приятный теплый воздух, тишина. И она, такая маленькая, тоненькая и хрупкая на своем тонюсеньком, почти проволочном трехколесном велосипеде, медленно едет в трех шагах впереди меня, вращая переднее колесо. Мы идем тихо-тихо, не издавая ни одного шороха. И я как отец, гордый и счастливый, просто глаз не могу оторвать от ее светлой головки. Перед развилкой она останавливается, поворачивается ко мне улыбающимся лицом и беззвучно спрашивает, куда двигаться дальше. Я едва заметно киваю головой в нужную сторону, и мы вновь продолжаем наше душевное путешествие.

Я иду и смотрю на нее как заговоренный. И поверить не могу, за что мне такое счастье. Это и искренне тяжко, и прекрасно в одно и то же мгновение.

«Смотри, какой счастливый старикан», – шепчутся люди, сидящие на лавочках. Наверное, думают, она моя внучка. А я нисколько не обижаюсь, я и есть самый счастливый старикан на этом свете. Я был счастлив вчера, я буду счастлив завтра, до конца моих дней. Почему они не хотят быть такими, как я? Как мне поделиться счастьем с другими людьми, ведь для меня его обретение оказалось довольно-таки легким? И только недавно я стал понимать, что все-таки этот путь – это дело индивидуальное и заслуга каждого в отдельности человека. Лишь стоит прислушаться к своей душе, иметь достаточно смелости.

***

Мероприятия начались в небольшой церкви – алтарь, ряды лавок, несколько образов святых, пианино в стороне и жертвенник. Перед алтарем закрытый гроб на постаменте, на нем черное бархатное покрывало. Море цветов и венков. На пюпитре большая фотография в рамке выпускницы местной школы, в академической шапочке и накидке. Здесь она улыбалась широкой улыбкой и светилась все теми же счастливыми васильковыми глазами. В сердце Марка при взгляде на ее снимок будто что-то екнуло. Черт возьми, подумал он, я не видел ее школьных и студенческих фотографий. И почему я не спросил об этом раньше?

Всем мест на лавках, конечно же, не хватило. Многим пришлось занять стоячие места позади рядов. Часть людей, в основном мужчины, с сигаретами в руках толпились снаружи помещения. Они без того страшились показать свои слабость и слезы, потому про себя и считали, что им в чем-то повезло.

К алтарю стали выходили те, кто хотел что-то сказать. Вызывался один, что-то начинал говорить, затем мямлил под давлением накативших чувств и в итоге никак не мог вразумительно завершить свою речь. Слишком сильно мешали сбившееся дыхание, эмоции и слезы. В зале же происходил ответный всплеск потоков слез и завываний. Выходил второй, и все повторялось. Удивительно, но, похоже, только священника было ничем не пронять. Будто он был безжалостным мясником по совместительству.

Вперед вышел приемный отец. Речь он начал с того, как впервые встретил Ангелу в мрачном детском доме на другой стороне планеты. О том, как он находился в смятении и сомнениях о принятом решении завести третьего ребенка в семью. Такого худенького, хотя и взрослого, одетого в отвратительное выцветшее платьице и застиранные красные колготки. Рассказал, как его подкупили ее большущие синие глаза. Потом продолжил свое повествование о множестве поразительных открытий, связанных с ней, взявших его за душу и хорошенько перетряхнувших все его нутро, раз за разом. Как сильно удивлялся он своей удаче и тому, как бог показал ему путь праведника. Как изменилась с ней вся его жизнь и мировоззрение. Добавил также об изменениях в жизни близких ему людей.

Ни у кого не было сомнений в искренности отцовской исповеди. Все сидели молча, склонив голову, и слушали, иногда кивая. Какой-то местный алкаш громко поддакивал с конца зала, и в ответ толпа откликалась шипением.

Отец продолжал. Мало-помалу он приближался к концу, к событию, когда он потерял своего дорогого человека. И чем ближе он подходил, тем больше им овладевали уже совсем другие чувства. Голос срывался, душил, но он боролся с ним, он мужчина, он должен договорить. Он обязан все сказать, что залегло в глубине его сердца. Отцу было до сих пор непонятно, как чья-то рука повернулась сделать такое со столь добрым и безобидным существом. За что, за какие такие проступки следовало обречь его на адские муки? Почему нужно было забирать именно ее? Разве не ясно – она самый нужный человек этому миру. И зачем богу нужны лучших из нас?

Священник, уже почуяв неладное, подошел и подхватил его за руку, но увести его так и не удалось, пока все в зале не узнали, с каким бы холодным презрением и удовольствием он бы живьем содрал кожу с убийцы, затем, облив его бензином, поджег и отпустил бежать в поле.

– Я бы шел и шел за его огненным следом и в конце концов заколол его штыком, – наконец завершил он свою речь.

После горьких слов отца желающих выступить не нашлось. Самая глубокая и проникновенная речь после такого выглядела бы заунывной растратой времени.