Косой крест

По некондиционным аэродромным плитам проезжей части улицы пробарабанили на стыках колеса. Проехала красная «копейка». И почти сразу за ней протарахтел «Днепр» с коляской, на котором восседал человек в танковом шлеме, военной плащ-палатке и болотных низко завернутых сапогах. «Занесло же меня, – проскочила мысль, – Куда ни глянь – сплошная экзотика». Где-то в отдалении – в той стороне, где по пониманию Жени должен находиться аэродром, появился стрекот вертолета. А через несколько секунд появился огромный Ми-6, быстро пролетев над поселком. Его затихающий в атмосфере рокот сменил тяжелый перестук длинного товарняка – по звуку, похоже, груженного. Откуда-то слева, с ветерком принесло легкий запах свежераспиленной сосны. И воздух стал наполняться ее густым приятным ароматом. Но не успел Женя насладиться этой прелестью, к ней начала примешиваться горечь дыма, постепенно заполняя собой пространство. Все казалось и знакомым, и в то же время таким незнакомым. Женя вдруг осознал себя чужим и одиноким на этом богом забытом пятачке огромной страны. Представил свой город, где-то далеко – за тридевять земель светившийся внизу ночными огнями, словно видел его с самолета. Представил свою комнату: с письменным столом и лампой на нем, где царил покой и уют. Ностальгия, вопреки всем мыслимым правилам, отодвинула вчерашний день в далекое прошлое. Словно он уехал из дому так давно, что уже успел не просто соскучиться. Как реакция на появившееся чувство одиночества, в памяти всплыл образ Маши. И грусть от того, что еще долгое время не сможет ее увидеть, заполнив сердце, пролилась тревогой в солнечное сплетение.

– Маша, – почти беззвучно прошептал он, – Как ты там?

– Что ты сказал?

– Я? – Женя от неожиданности вздрогнул – не заметил, как подошел Роман

– Да так, – усмехнулся, – С собой любимым беседую.

– А-а… Понятно… – засмеялся дефектоскопист, и почесав пятерней свою жиденькую бороденку, добавил, – Это уже клиника, чувак.

– Хуже, – засмеялся и Женя, – Ну? Куда теперь?

– Куда-куда? К тете Клаве, – в том же тоне ответил Роман.

14.

Поезд и вправду оказался поездком. Все его пять вагонов, выстроившихся  за тепловозом, казалось, пережили в этой жизни все, что можно – разве что за исключением военных действий.

– Куда прете? – громко, но как-то лениво – видимо, по привычке – закричала проводница в видавшей виды форменной одежде. Придержав ногой поднимающуюся часть пола тамбура, она спустилась вниз и чуть успела уклониться от налегавших друг на друга пассажиров.

Женя в начало очереди не попал – только в середину. И пока передние штурмовали – взбирались в тамбур, и середина не двигалась, он снова обратил внимание на проводницу. Она оказалась недалеко от него – стояла, скрестив опущенные вниз руки: темные и неухоженные, с ногтями, обрамленными черными полосками. Такое же неухоженное с припухлостью лицо, со следами то ли недосыпа, то ли вчерашнего возлияния, непонятно почему вызвало к жизни грустную мысль, что она лет на двадцать моложе, чем выглядит.

Но, только попав внутрь, Женя понял, почему местный состав окрестили бичевозом. Казалось, что внутри – и полки, и стены, и столы – все было покрыто тонкой пленкой жира. И от немытых человеческих рук – вперемежку с вездесущей угольной пылью. И от копоти старой вагонной печки. И даже от оседавшего на зеленых стенах дыхания тысяч пассажиров, скопившегося за годы и годы поездок. Закралась мысль, что уборка здесь, если и делается, то касается, скорее всего, только затертых полов.

Женя с Романом прошли больше половины вагона, прежде чем нашли, где присесть. Оказалось, что едущих в сторону Нягани и Приобья и до Советского набралось немало. А тут еще свои – те, что протиснулись вперед и назанимали кучу мест. Многие из пассажиров были навеселе. В отсеках где-то пили и ели. Где-то пили и резались в карты. Разговаривали и читали, или просто смотрели в окна. Женя жадно впитывал все эти новые для него детали жизни. Ухо улавливало местный, непривычно звучавший выговор некоторых слов. Глаза схватывали необычные нюансы в одежде, какие-то особенности в некоторых лицах – форме носов и разрезе глаз. Мысль, перескакивая с объекта на объект, выплясывала особенный, не похожий ни на что танец, пытаясь увязать отдельные элементы в некую систему, которая пока никак не складывалась. И лишь обостренные чувства, которые и давали ей пищу, соединяя осторожность и любопытство, принимали реальность так, как и подобает – с открытым сердцем и восторженно.

Роман, посидев пару минут, собрался лезть на верхнюю полку. Сложил ветровку в виде подушки и, поднявшись, положил наверх.

– Разбуди, как будем подъезжать. Если сам, конечно, не проснусь, – попросил он, – Что-то меня на сон растащило.

– А как я узнаю? – поинтересовался Женя. И в его голосе прозвучала интонация ребенка, которого собираются оставить одного.

– Не волнуйся, – улыбнулся за очками Роман, поняв его тревогу, – По нашим трудно будет не увидеть. За полчаса начнут в тамбуре в очередь выстраиваться… Чтобы в вахтовке, – пояснил, –  места занять.

Место Романа – у окна – освободилось. И Женя, передвинувшись, стал смотреть сквозь пыльное окно за проплывавшими картинами окраин Советского, захламленных бывшими лесоразработками. Кусты лозняка и заросли иван-чая среди глинистых, разъезженных техникой пустошей, сначала сменились мелким редким березняком – новой порослью, спорившей с остатками прежнего раскорчеванного подсада. А затем, смешиваясь с соснами и елями и устремляясь все выше и выше в небо, прочерченное редкими, застывшими, словно на картине, перистыми облаками, встали в небольшом отдалении от железки сплошной стеной таежного леса.

– Чо такой смурной, братан? Айда к нам, – поддатый мужик, сидевший напротив – через стол, лет пятидесяти с виду, в темной с рыжими подпалинами бороде и таких же рыжих усах подсунул ему стакан и налил чуть меньше половины, – Как кличут-то?

– Евгением. А вас?

– Жека, ты чо – не родной? Чо ты выкаешь-то? – мужик показал свои крепкие желтые зубы, – А я – Леха, – он протянул крепкую жилистую руку с неухоженными ногтями.

– Очень приятно, – Женя ощутил жесткость ладони и цепкость сильных пальцев, – Извини, Леха, но я не пью.

– Как это? Ты чо? – удивился мужик, – Не пьют только язвенники и трезвенники, – выдал он затертую фразу так, будто открыл миру новый физический закон, – да и то, если только не на халяву, – он победоносно обвел глазами товарищей по столу, – Так чо, Жека, давай. За здоровье… Стакан не задерживай, – настойчиво добавил он и захохотал.

– Спасибо, Леха, – Женя дружелюбно, как смог, улыбнулся, – Мне сегодня нельзя, – и только, когда сказал это, вдруг понял, что мужика все его препирательства только раззадорят, и теперь он будет приставать, пока не услышит понятных для себя аргументов, – Я только что устроился на работу и еду встречаться с начальством. Так что, извини…

– А-а, вон оно чо, – вышел из ступора уже захмелевший порядком Леха, – Ну… тада следущий… – он передвинул стакан навстречу протянувшейся руке. Интерес к предыдущему объекту у него тут же исчез. И Женя снова стал смотреть сквозь пыльное стекло на проплывавшие, словно акварелью написанные, и оттого казавшиеся немного сказочными виды природы. Быстро сменявшиеся картины леса у дороги переходили в болота – с редкой растительностью и пиками торчавших голых стволов, по мере удаленности медленно перемещавшихся или почти стоявших без движения. Великолепие того, что видел, проросло в нем новым волнением. Оно появилось от того, что только что говорил о начальстве и вспомнил, как не раз представлял свою встречу с Верницким здесь – в Сибири, непосредственно на месте работы. Подумал, что до встречи осталось всего ничего – какой-то час, ну, от силы полтора. В голове стали крутиться представляемые до этого обрывки внутреннего диалога, периодически отвлекая сознание от величественных картин за окном.

– Э-э… как тебя там! – мужик уже, видимо, плыл окончательно, и потому только приблизительно помнил суть недавнего разговора, – Ну, ты, паря, все же не прав… Я же к тебе по-человечески… – голова его покачивалась из стороны в сторону, словно у жонглера шар. Он балансировал ею посредством туловища и шеи, выводя в вертикальное положение.

– Леха! Отстань от человека, – решил защитить Женю тот, что сидел с ним рядом и был потрезвей, – Человек же сказал тебе…

– Да? – спросил удивленно Леха и встряхнул головой, будто пытаясь сбросить с себя пелену забвения, – А чо сказал? – опять спросил он, пытаясь управлять мышцами лица. Ему, видимо, хотелось изобразить внимание.

– Что едет на встречу с начальником.

– Да? – снова глупо переспросил Леха, расчесывая пятерней бороду, – Ну и… в рот этого нащальника… Нащальники! – хмыкнул он презрительно и выдал целую тираду о том, что они есть в его представлении. В силу того, что он ужасно сквернословил, тирада оказалась длинной. Через несколько секунд после нее Леха снова потерял интерес к Жениной персоне. А минут через пять – и ко всему внешнему миру, откинувшись на перегородку и неестественно изогнув шею.

«Вот оно – счастье», – подумал Женя, довольный тем, как все разрешилось, потому что препираться с соседом у него не было ни желания, ни, конечно же, аргументов.

15.

Как и говорил Роман, при подъезде к Пантынгу самые хитрые потянулись в тамбур, чтобы выйти одними из первых и занять места в вахтовке. И Женя, заметив это движение, растолкал дефектоскописта.

Минут через пятнадцать поезд стал притормаживать. За окном проплыли какие-то полуразвалившиеся постройки, и, наконец, состав, заскрежетав тормозами и прогромыхав поочередно буферами,  замер. Проводница, ворча и поругиваясь на столпившихся в проходе мужиков, протиснулась в рабочий тамбур. Там послышался звук металла о металл, и вахтовый народ, переговариваясь и гогоча, стал живо продвигаться на выход. Женя с Романом почти завершали очередь. За ними оказалось лишь несколько человек. Скорее, из итээровских. А замыкали ее Семеныч – старший рейса и главный инженер.

Когда Женя спустился со ступенек вагона, вахтовый «Урал», до середины покрытый брызгами темной желтой грязи, только что подъехал к окультуренному вагонкой небольшому зданию вокзала.

– Кто старший? – приоткрыв дверь машины и став на подножку, громко спросил водитель.

– Копытов, – перебивая друг друга, ответили несколько голосов.

– Роман Семенович! – позвал водитель, – Сейчас «шестьдесят шестой» придет с вертолетки – заберет остальных.

– Вижу, – ответил тот, – Вон… – кивнул, – уже ползет.

Женя посмотрел в ту сторону, куда показал Копытов. «ГАЗ-66», спотыкаясь на выступавших кое-где бревнах дороги и ныряя периодически колесами в лужи  жидкой глинистой грязи, показался из-за деревьев. Его пассажирский салон – не так, как у «Уралов» был не оранжевым, а на треть внизу синим, а выше – желтым.

– Ну вот, – заключил дефектоскопист, – У нас почти персональный транспорт. Можно даже не торопиться. Еще и места свободные останутся.

Когда они подошли к месту посадки, «Урал» отъехал, и за ним оказался «УАЗик». К нему проследовал главный инженер.

– Роман Семенович, – позвал он, обернувшись, Копытова, – Давайте ко мне… Тамара Семеновна! Прошу. И вы, Григорий Абрамович… – махнул рукой, приглашая, – Не стесняйтесь.

– А это кто? – тихо спросил Женя Романа, протиравшего очки.

– Ты о ком? – переспросил тот, надевая и приподнимая пальцем сползшие окуляры.

– Вон – те, которых главный к себе позвал.

– Это начальник мехцеха – Цейтлин, а дама… из конторских. Кажется, из бухгалтерии.

– А тот, который стоял с Цейтлиным?

– Этого не знаю. Знаю только, что из работников базы. Может, кто из мастеров хозгруппы, – предположил он, пожав плечами.