Дополнения

Сокамерник быстренько замотал головой, чуя, что подсудимый вот-вот расскажет что-то важное и по делу. А Матеус начал в самом деле говорить и больше часа вещал этому тюремному шпиону о героях и их трагедиях.

– …второй аспект я усовершенствовал, когда меня везли сюда! То, что происходит, совершенно всё – и хорошее и плохое – мы должны иметь в виду, что это всего лишь одно из событий в жизни. У каждого из нас бывают моменты, тяжёлые, когда мы думаем: пройдёт ли это? Вот и в жизни Геракла наступали такие моменты неоднократно. И они, как мы знаем, проходили: всё становилось на свои места. И вот он! Бабах! Наступает момент, когда в конце ничего на место не станет. Только представьте этот ужас. Узнав об опасности, грозящей семье, Геракл испытывает и страх, и гнев, но в глубине души он и тогда уверен, как царь Соломон: «И это пройдёт». Но тогда не прошло. Беда случилась и теперь она навсегда. На этот общечеловеческий посыл, на эту глубоко живущую в каждой душе проблему, на страх, что что-то навсегда, я хотел поставить некий акцент.

У сокамерника отпечаталось слово «боги», неоднократно повторённое Матеусом, и он заговорил о язычниках и еретиках. Но мэтр ответил:

– Ведь это правильно, что церковь и государство избавляются от еретиков. Я согласен, что ересь нарушает социальный порядок. Должен существовать единый образец, с которого все берут пример. Ведь если у меня появится хорошая идея, отличная от образца; у другого появится хорошая идея, отличная от образца; а у третьего плохая идея, тоже отличная… Что ж получится? Закружится голова. Нельзя будет сделать выбор! Нельзя будет ни в чём разобраться, ничего понять. И эти недовольные… всегда будут недовольные. Надо всегда быть довольным. Недовольство хуже пожара: один сказал, другой согласился, третий повторил – и скоро весь город горит, а ничего не решено, а всё стало только хуже.

– Так христианин ты или еретик?! – не выдержав, воскликнул сбитый с толку сокамерник.

– Я просто учу людей понимать. Понимать слова, чужие и свои.

И дальше разговор как-то не клеился.

На следующий день начался процесс. Собрались в ратуше, в первом ряду сидел скорбящий отец, бургграф, и вид его, несмотря на аллергическую сыпь на лице и слезящиеся глаза, был грозен, а где-то сбоку приютились несколько вооружённых людей, готовых произвести самосуд над еретиком, если простосуд будет слишком мягок.

Специально для этого дела был вызван в городок отец Модестус, немногословный враг еретиков. Он знал наизусть большинство трактатов о борьбе с ересями, начиная с самого Блаженного Августина, которого небезосновательно считал отцом инквизиции.

Вначале встал секретарь, ставший при инквизиторах личным орудием. Секретари приводили дела подсудимых к надлежащей форме и устраняли мелкие нестыковки для соблюдения декорума. Иначе говоря – занимались подлогами.

Секретарь читал:

– …Также мы выслушали показания свидетелей. После чего выяснили, что подсудимый Матеус Рылюс, чернокнижник, учинял поклоны посланникам ада…, давно в сговоре с дьяволом и только благодаря его заступничеству раньше не был пойман… Двое позднее отказались от своих показаний, один сказал, что перепутал, другой – что был пьян во время дачи свидетельских показаний и тоже имел ввиду кого-то другого. Но их отказ от их показаний не будет учтён, так как в практике ведения дел священного трибунала отказ от обвинительских свидетельских показаниях не имеет значения, а учитываются только первоначальные показания в пользу обвинения. Таким образом, на тех двоих налагается штраф за дачу ложных показаний. Подсудимый, мы предлагаем вам составить список личных врагов, которые из соображения мести могли бы дать ложные показания, и их показания будут рассматриваться отдельно.

Матеус сказал, что не знает, кто в этом городе мог бы быть его личным врагом.

Инквизитор кивнул. Отец Модестус пользовался славой знаменитейшего инквизитора графства, который изгнал не одного беса и отправил на очищающий костёр множество ведьм, чародеев и еретиков. Был он уже стар и сейчас считался скорее легендарной, чем действующей персоной. Он чувствовал, что лучшие его годы и процессы уже позади, но согласился приехать сюда для своей «лебединой песни». Осознавал ли он это в тот нервический момент, когда люди собирались в ратуше, и вот-вот должны ввести закованного еретика, я не совсем уверен. Но отец Модестус действительно волновался. Не потому, что вера его не крепка – отнюдь нет – и не потому, что стал мягок – скорее, наоборот, он сомневался в своей памяти и плохом зрении.

Начался допрос. Вопросы следовали за вопросами, и всё шло своим чередом, пока Матеус вдруг не сказал:

– Смотрите, я даже придумал мизансцену! Представьте: несчастный старик – это отец Геракла, героя – плачет и, утирая слёзы, смотрит на несчастную невестку, чьи глаза крепко зажмурены, а лицо словно отупело от страдания. Они сидят у алтаря Зевса, перед своим разграбленным, заколоченным домом. Между ними три мальчика: младший, совсем кроха, тихо играется с дощечкой; старший, почти подросток, просто сидит, а средний уснул. Женщина, не двигаясь, держится за ножку спящего сына, краешки глаз и губ её устремлены вниз, а брови вверх. Старик, горестно приобнимает и гладит по голове старшего от затылка через лоб, словно хочет закрыть ему глаза: либо, чтобы он не видел страданий матери, либо как мёртвому. Мимо них проходят люди и изо всех сил стараются не замечать страдания и горя, что покрывают, словно колпаком, старика, женщину и детей. Возможно, даже цвета в их круге на тон темнее…

– Ты лечил сына бургграфа? – резко спросил инквизитор.

– Сына? – сбился Матеус. – Да, я был у него один раз по приглашению господина бургграфа. У мальчика была неизлечимая болезнь удушье или по-гречески asthma, и я отказался лечить его. У меня не было необходимых средств, а болезнь была очень запущенной.

– Утверждают, что ты сделал это из мести, что господин бургграф грозился однажды выпороть тебя и выбросить из города.

– Нет, я не делал этого из мести.

– Так ты убил его колдовством? Тебе кто-то помогал? Говорят, у тебя был горбатый помощник, некоторые видели, как он совершал сатанинские ритуалы.

– При чём здесь ритуалы? Asthma может передаваться по наследству, если кто-то болел аллерг…

– Утверждают…

– Доносы! – перебил отца инквизитора Рылюс. – Всегда среди людей будет кто-нибудь с вредным характером, кто портит жизнь всем остальным. И даже если девять человек – это лучшие друзья. Они вместе будут бояться десятого, а не наоборот

– А если им нечего бояться? – позволил себе усмехнуться инквизитор.

– А если на них направлена алчность, зависть, трусость, подлость? Мне иногда тоже кажется, что я могу всё, что захочу; что я способен создать всё, что пожелаю. Стану посреди улицы, и у меня на всё хватит сил. И только против одного я бессилен: против явной агрессии и скудоумия. Как мало! Но… И у меня опускаются руки.

– Запишите, подсудимый вступает в диспут, отрицая сговор с сатаной.

– Ну конечно, я понял! У нас сейчас диспут. Это спор! Наверное, простой епитимьей я уже не отделаюсь, раз меня судит столь почтенный старец…

– На дороге нашли книги, – сказал инквизитор. – После беглого взгляда было выяснено, что в них содержится информация, противоречащая христианским учению. Твои ли они?

На секунду Матеус засомневался, чтобы отказаться от них. Отказаться от книг и смягчить приговор. И сказал:

– Да, мои.

Инквизитор кивнул секретарю.

– Это редкие книги, и в них нет ничего плохого, – выдавил Матеус. – Мне стоило большого труда найти их. Они помогают мне, они могут помочь ещё очень многим.

– Человек, как божье творение, и так делает и понимает всё, что ему необходимо делать и понимать каждый день.

– Может быть, вы правы. Многие меня предупреждали, что не надо давать людям то, что им не нужно. Но если человек сам пьёт яд, должен ли я дать ему противоядие? Если он прыгает в пропасть, должен ли я поймать его за руку? Кто решит эти задачи?

– Решал бы эти задачи, а люди решали бы свои, более насущные.

– Но что насущнее моих вопросов, я не пойму?! – встрепенулся Матеус.

– Догмат только один, не каждому дано его толковать…

– Каждый должен понимать, что ему говорят, что он слышит, что видит или что он читает. Ведь и вы должны знать, как это сложно "понимать слова". Евангелия, ведь все чудеса в них – это не просто чудеса – это великая мудрость! Ходить по воде – это означает: верь в себя, и ты сможешь всё, даже невозможное, а усомнишься – утонешь. Вода превращена в вино – в хорошей компании и вода слаще вина. Накормить толпу двумя рыбами и тремя хлебами – делитесь, и тогда хватит всем! Это же ведь так просто, поймите!

– Запишите, еретик говорит…

– …человек не вникает! Чаще всего человек живёт по-скотски из-за того, что у него нет денег, довольствуясь имеющимся куском. Но если кто-то богат, так он окружает себя скотской роскошью и принимает её за единственное благо. Одинаково сложно пользоваться малым достатком, как и многим. И одинаково сложно думать.

– Запишите, еретик проповедует отказ от собственности. И ты убил сына бургграфа из зависти?

Но мысль мэтра Матеуса была уже не здесь. Она снова творила книгу, которую никто не запишет и не прочтёт.

– Да! Человек – скот! И единственное отличие в том, что её можно научить быть человеком! – распалялся Матеус уже не оттого, что его отправляют на костёр, провоцируя, а оттого, что его не понимают.

– И кто же научит? – схитрив, привстал инквизитор.

– Я! Я хочу, и я могу учить!

– Ты?! – алчно подскочил изумившийся Модестус, радостный, что подсудимый сам произнёс эти слова.

– Нет… – одумался Матеус, – я хотел сказать, что постараюсь… Я хочу делиться своими мыслями и ждать взаимности в ответ, – он понял, что сказал не то, лишнее. – Есть книги, знания многих поколений… опыт добра и созидания. Я не хотел высказываться в горделивом тоне. – И голос его поник.

– Запишите, вина еретика доказана. Ты сам нагромоздил достаточно доказательств. Прошу тебя лишь признаться. И облегчишь свою душу, если выдашь сообщников.

– У меня нет сообщников, – прошептал Матеус, – и в сговорах я не признаюсь.