Дорога во тьме ч.2

– Я не знаю, мне было сказано забрать её и ждать дальнейших указаний.

Лезвие топора прикоснулось к шее Отшельника.

– Зачем Марбранду обращаться к тебе?

Отшельник, насколько позволяло его положение, пожал плечами:

– Возможно, лучше спросить у него.

Лезвие сильнее прижалось к его шее, и он поспешно добавил:

– Может быть, потому, что на Пустошах вещь была бы в безопасности.

Топор не переставал давить Отшельнику на кадык:

– Зачем тебе было выполнять требования лорда?

– У меня была бы возможность изучить вещь. Я думаю, что она непростая, далеко не простая. Что касается двух других твоих вопросов, я ничем не могу тебе помочь. Белого волка я видел много раз, это просто хорошо вырезанная из белого камня статуя зверя (он опустил тот момент, что волк двигался). Руины же закрыты для меня, Пустоши не пускают меня к ним. Это всё.

Топор мягко вошёл в землю вплотную с его головой, сняв с лысого черепа тонкую полоску кожи. Эрго Ваер молча сел на бочонок и, прикрыв глаза, неподвижно застыл, словно ястреб, высматривающий добычу. Отшельник прислушивался к окружающей их ночи. До Пустошей было рукой подать – не более двух лиг. Он слышал, чувствовал их, тянулся к ним…

…Эрго Ваер, наклонившись, достал из сумки, принадлежащей монаху, предмет, завёрнутый в мягкую ветошь. Аккуратно размотав свёрток, он положил себе на колени странную круглую шкатулку, блеснувшую в свете пламени массивной золотой цепью. Проведя пальцами по поверхности, густо украшенной затейливой резьбой, он принялся крутить её в руках, поднеся к самому лицу. Он чувствовал, что шкатулка (если она и была таковой) буквально пульсировала от заключённой в ней силы. Но какова её природа, насколько она опасна и для чего понадобилась Марбранду? Надо будет срочно доставить её магистру, он оказался прав, здесь затевалось нечто против самой матери-церкви. Завернув вещь обратно в тряпьё, он вновь убрал её в суму. Отшельник оказался менее полезным, чем он думал в самом начале. Но не совсем… Осталась самая приятная, хотя и требующая полной отдачи сил, работа…

…Отшельник ловил малейшие звуки, доносившиеся до него из-за кровавого занавеса. Где-то там была чудесная ночь, наполненная ароматами, которых он не чувствовал из-за сломанного носа, и звуками, заглушаемыми шумом крови, рвущий его вены на висках. Ему остались лишь неясные отголоски, которые он впитывал всей кожей, как последние глотки вина перед казнью. Он не сомневался, что его ждёт смерть. Он не боялся её и готов был встретить, но подозревал, что Ваер поведёт его на последнее свидание самым долгим путём. Отшельник никогда не отличался особой религиозностью, предпочитая ей глубокое изучение окружающего мира с его реальными чудесами. Однако сейчас он молился, отметив про себя, насколько всё-таки слаб и жалок человек. Несмотря на все свои убеждения и напыщенные речи, наступает момент, когда ему требуется чудо свыше и он просит о нём, почему-то решив, что именно ему боги или бог должны помочь. Люди обычно при этом запоздало каются и дают различные обеты. Отшельник не давал никаких обещаний, он лишь просил высшие силы дать ему шанс войти в последнюю свою дверь не одному. Когда-то давно он читал священную книгу церкви единой, которая постепенно вытесняла старые культы. Что-то ему понравилось, что-то казалось спорным, но в ней точно нигде не было написано, что людям нужно ломать ноги, снимать кожу – и всё во славу божию. Было бы неплохо, если бы их единый бог обратил внимание на некоторых своих служителей (хотя это ещё большой вопрос, кому они служат) и помог бы ему наказать особо ретивых.

Размышляя так, он не заметил, как постепенно затихли все звуки, словно на мир накинули толстое ватное одеяло. Из всего небольшого диапазона, доступного ему сейчас, осталось лишь биение его сердца. Он покрутил головой, пытаясь определить причину наступившей тишины. По коже словно пробежало полчище паучков, колющих кожу своими лапками. Рядом творили колдовство, причём не слабое. Ритм его сердца участился, в такт ему перед глазами вспыхивал и гаснул красный свет.

Его бросало то в жар, то в холод, пот струился по всему телу. Вспышки красного света в такт с начавшим бить барабанную дробь сердцем слились в дрожащую кровавую пелену, сквозь которую Отшельник увидел проступающие очертания тёмной фигуры. Это был Эрго Ваер, только в демоническом обличье. Всё его тело покрывал костяной панцирь, утыканный шипами, они были даже на его лице, с которого на него смотрели два чёрных омута лютой ненависти. На груди демона выступало бледное лицо человека с закрытыми глазами. По белой коже алой лентой струилась кровь, вытекающая из ноздрей Эрго Ваера. Вот и объяснение той силы, которую Отшельник приписывал амулету. Ваер оказался настолько безумным, что в погоне за могуществом превратил в амулет своё тело, впустив в него демона. В таком случае человек обретал огромную силу. Но расплата… Он, Ваер, каждую секунду боролся за своё главенство над демоном, испытывая при этом как душевные, так и телесные муки, неотвратимо скатываясь в пропасть безумия. Когда силы человека к сопротивлению заканчивались, демон пожирал его изнутри, забирая с собой его душу. Для отсрочки неизбежного одержимому требовалось постоянно подпитывать свои силы за счёт других. Теперь Отшельнику стал, по крайней мере, понятен интерес Ваера к нему и к его связи с Пустошами, которые, по сути, являлись неисчерпаемым источником Силы.

Холод разлился по внутренностям Отшельника. Выходило так, что Эрго Ваер решил восполнить силы за его счёт, но перед этим он должен будет отсечь его от источника, от Пустошей. А это требует полной концентрации и отнимает очень много сил. Ну что же, возможно, у него появился шанс. Совсем крохотный, но им нужно воспользоваться…

…Эрго Ваер, убрав золотую вещицу, вновь подошёл к пленнику. Пора было начинать. Силы, что скрывалась в Отшельнике, ему должно хватить надолго. Когда его никто не видел, он мог позволить себе болезненно поморщиться, божий огонь внутри него был голоден и пожирал его, побуждая Ваера безжалостно уничтожать в себе малейшую слабость. Двадцать лет назад он был удостоен высочайшей чести, оказанной ему великим магистром их ордена, Илирио. Он был сто двадцать шестым магистром и, без сомнения, самым великим, при котором враги церкви трепетали и низвергались во тьму. Именно он разглядел в никому не известном церковном служке одного из самых верных сынов церкви и произвёл над ним лично ритуал снисхождения святого духа, что впоследствии помогло тому стать самым беспощадным борцом с нечистью. Кривая ухмылка судорогой исказила его лицо, цена той силы была велика. Но телесные и душевные страдания лишь укрепляли его в вере. У него был богатый опыт, который говорил, что самое страшное зло скрывается за маской невинности и добродетели, которую необходимо срывать вместе с кожей. Делая это, он никогда не сомневался, зная, что творит богоугодное дело, освящённое церковью во имя царствия света. Сомнение было смертным грехом, который он убил в себе очень давно. Сомневающихся отправляли в Звёздную рощу, недалеко от этого места, туда, где магистр совершил свой великий подвиг, изгнав из этого мира злобного демона. В этом священном месте поколебавшийся либо обретал веру, либо его больше не находили.

Сейчас предстояло самое трудное – выпустить наружу божий огонь и не сгореть в нём самому. Непослушными пальцами он распахнул на груди куртку. Всё его тело покрывали старые и новые рубцы, в их переплетении образовывалось лицо. Оно не отличалось красотой, но старый боевой топор тоже вряд ли кто назовёт красивым, однако он может спасти много жизней, как и забрать. Эрго Ваер и не ждал, что после ритуала сошествия святого духа у него вырастут белоснежные крылья, он слишком грешен для этого… Но кому-то требуется выполнять грязную работу. Ваер содрогался мелкой дрожью, дыхание болезненно резало горло. Стенки реальности таяли и размывались, перед глазами начали оживать мрачные тени из других миров, они окружали его, сплетались вокруг непроницаемым коконом, отрезая Эрго Ваера и Отшельника от окружающего мира. Вернётся ли он или останется в мире демонов, теперь зависело от его хладнокровия, железной воли, и самое главное – от непоколебимой веры. После того, как он получит своё, судьба погрязшего в грехе колдуна его не беспокоила.

Чудесная сила заклокотала внутри него, тело было готово треснуть, как перезревший плод. Дальше ждать было нельзя. На осунувшемся лице человека закрылись глаза, тонкие губы прошептали тайное слово, снимающее печать, которая сдерживала поток божественного огня. Как только последний звук растворился в дрожащим воздухе, глаза его другого лица широко распахнулись, уставившись на лежащего перед ним человека.

Эрго Ваер преобразился. В этом месте были отчётливо видны нити зеленоватого света, идущие от тела Отшельника. Он наклонился и вытащил нож из ноги колдуна. Человеческая кровь шипела и пузырилась в отравленном воздухе.

Нож медленно, роняя шипящие красные капли, рассекал нити, одну за другой. Те вспыхивали и таяли в воздухе. Каждый раз тело Отшельника вздрагивало, рот рвал мучительный крик. Кажущаяся лёгкость, с которой нож отделял нити, связывавшие тело Отшельника с Пустошами, давалась Эрго Ваеру с невероятным трудом и мучением. Небесный огонь сжигал его и вот-вот готов был выйти из-под контроля. Оставались ещё три нити…

…Такой боли Отшельник не чувствовал никогда. Боль терзала его тело и душу. Каждый раз, когда нож в руке демона разрезал ещё одну нить, всё его тело словно разрывалось в клочья. Он уже не понимал, где он, кто он. Среди кровавой бури, бушующей у него в голове, осталась лишь одна мысль: шанс! Шанс, который он должен был использовать. Когда была разрезана первая нить, он попытался, но у него ничего не вышло. Он знал, что всё внимание Эрго Ваера сосредоточено на удержании под контролем своего демона. Но знать о возможности и попытаться сделать задуманное не одно и то же. Отшельник понял это сразу, как только захотел опрокинуть топор, торчащий из земли рядом с его лицом. Но лезвие слишком глубоко вошло в землю, к тому же очень неудобно пытаться что-то сдвинуть одной головой.

Нитей осталось всего две… Он в исступлении бился головой о сталь, топор чуть наклонился. Он, не чувствуя этого, продолжал. Последняя светящаяся паутинка одиноко мерцала в темноте. К ней медленно, но неотвратимо плыл акулий плавник ножа. По пальцам кисти Отшельника, примотанной к колышку, ударила деревянная рукоять, обмотанная кожей. Ладонь сжала её стальной хваткой и, перебирая пальцами, Отшельник подтянул лезвие топора и начал перепиливать верёвку. Нож подплыл к нити ещё ближе. Левая рука неожиданно быстро оказалась на свободе. Хищной птицей нож проплыл над ним, обрезая последнюю ниточку связи, роднившей его с Пустошами, с которыми он больше века был единым целым. Отшельник заорал от боли и отчаяния, с него будто одним движением сдёрнули кожу, оставляя под небом обнажённое, вопящее мясо, истекающее кровью и болью. Перехватив оружие, Отшельник вслепую рубанул секирой…

…Эрго Ваер был на последнем издыхании, но упрямо продолжал начатое. Главное – оторвать Отшельника от его источника Силы, после чего он не будет представлять серьёзную угрозу и можно будет одним глотком осушить его искру, вновь полностью подчинив себе рокочущее внутри него пламя и покинуть этот проклятый мир. Осталась последняя светящаяся нить. В какой-то момент Эрго Ваер почувствовал, что от потери контроля его разделяет грань едва ли не более тонкая, чем дрожащий волосок. Рука с ножом на несколько мгновений застыла, однако Ваер сумел сохранить контроль, и она вновь сдвинулась с места. Какое-то чувство, слишком размытое, чтобы Ваер на него отвлёкся, кольнуло его не сильнее комариного укуса. Он не мог, даже если бы захотел, расточать своё внимание, тем самым ослабляя контроль.

Последняя нить, слабо мигнув напоследок зелёным, исчезла. Даже сквозь гул крови, заполонивший его голову, он услышал крик, вырвавшийся из Отшельника. Он смог! У него полу…

Внезапно страшная боль расколола ему голову. Но в этом был виноват не раздиравший его ураган, Эрго Ваер чувствовал, как он беснуется за хрупкими стенками его тела. Скоро он не смог бы удерживать контроль. На его счастье, пламя силы, словно утомившись, не принимало больше попыток вырваться наружу. Что-то пошло не так… Нужно было срочно уходить. На крайний случай у него было запасено слово для выхода, которое должно было вернуть его из этого проклятого места.

Мир вокруг начал меняться, обретая привычные очертания. Боль разрывала голову, но она была лишь отголоском той боли, которая сжигала его грудь. Схватившись за неё слабой рукой, Эрго Ваер ощутил, что в ней что-то торчит. Опустив глаза, он увидел топор, глубоко засевший у него в грудине и разваливший на две половины его второе лицо. Остатки сил покинули его, и он рухнул на землю…

…Как только его связь с Пустошами была оборвана, Отшельник почувствовал, как много потерял. И первое, в чём это выразилось, он начал задыхаться. Воздух стал ядовитым и раздирал лёгкие словно когтями. На его счастье, продлилось это всего несколько мгновений, и он снова обрёл способность дышать. Сквозь свои судорожные вздохи и шум в голове Отшельник различал обычные звуки: шум ветра в траве, где-то в лесу ухал вышедший на ночную охоту филин.

Отшельник почувствовал, как топор рванули у него из рук, но он так вцепился в рукоять, что вырвать у него оружие можно было только с рукой. Рядом что-то упало, он очень надеялся, что это труп Эрго Ваера. Освободившись от пут, он, кое-как отерев от засохшей крови лицо, разлепил, насколько позволяла опухоль, глаза и осмотрелся.

Рядом он увидел пару ног, одетых в подкованные сапоги. Приподнявшись на корточки, Отшельник, не выпуская секиры из рук, добрался до лежащего тела Эрго Ваера. Всё его тело болело, как одна сплошная раскрытая рана, физическая боль наслаивалась на боль, терзавшую его душу. Практически ничего не соображая, Отшельник ощупал тело, но не нашёл то, что искал. Наткнувшись на нож, он вначале отдёрнул от него руку как от раскалённого, но затем осторожно, как только мог, сделал два небольших надреза у себя под глазами, выпустив накопившуюся под кожей кровь. Так было гораздо лучше. И первое, что он увидел, была старая дорожная сума мёртвого монаха, валявшаяся на земле. Какое-то время он просто тупо смотрел на неё, пытаясь вспомнить, чем этот предмет так важен для него. Добравшись до сумки на четвереньках, он дрожащими руками достал из неё свёрток. В глубине его сознания заплясала слабая искорка не оформившейся мысли. Разум, запутавшийся в паутине боли, никак не хотел нормально работать, но измученное тело помнило больше. Пальцы сами знали, что им делать: подталкиваемые подсознанием, они развернули свёрток. Оставляя кровавые разводы на золотой поверхности, пальцы Отшельника путешествовали по запутанным тропам резного узора, поглаживая в определённых местах, надавливая в других. Итогом стало мягкое золотистое свечение, исходящее от предмета, узор бесконечным змеем пришёл в движение. Вслед за этим прозвучал тихий щелчок, с которым откинулась крышка.

Была ещё глубокая ночь, но всё равно нужно было торопиться. Отшельник слышал, как Эрго Ваер приказал своим людям ждать до рассвета, нужно убираться отсюда как можно быстрее. Он перевёл взгляд мутных глаз на тело, лежащее рядом. Нужно было проверить капитана и, если нужно, то прикончить, но Отшельник изо всех сил боролся с тем, чтобы не потерять сознание. Если это случится, то все усилия будут напрасными. Но как велик соблазн! Преодолеть всего несколько шагов и вонзить нож в тело врага, которым тот лишил части его самого, сделав калекой. Но даже попытка сдвинуться с места вывернула его желудок наизнанку. Силы стремительно покидали его. Уже не думая ни о чём другом, он скорчился над золотым диском.

Клут несколько раз демонстрировал возможности этого артефакта, и одна из них была сейчас как нельзя более кстати. Мгновенно перемещаться в желаемое место. Конечно, был ряд обязательных условий. Ты должен чётко представлять то место, куда хотел попасть, побывать там хоть один раз и постоянно держать этот образ в голове, иначе тебя могло закинуть совсем не туда, куда тебе бы хотелось.

Земля начала медленно вращаться вокруг него, засасывая Отшельника в чёрный омут беспамятства. Казалось бы, ведь нет ничего проще, чем подумать о том месте, где хотел бы очутиться. Но если перед этим тебя методично избивали ногами, превращая тело в отбивную, а после твои лёгкие наполнил отравленный воздух, из тебя вынули и изорвали душу и при этом ты не позволял себе умереть… Тогда всё представляется в несколько ином свете. Отшельник, словно утопающий, камнем идущий на дно, проталкивался сквозь тёмные воды обморока, пытаясь нащупать спасительную твердь ясного образа. Слабый стон сорвался с разбитых губ, Отшельнику же казалось, что он орёт от ненависти на собственную слабость. Он и не заметил, как завалился набок, но упрямо продолжал сжимать в руках артефакт. Зрачки закатились под окровавленные веки, оставляя снаружи перечёркнутые кровавой паутиной лопнувших сосудов белки, окрашенные догорающим костром в цвет пламени. Разбитые губы еле видно дёрнулись, выпуская на воздух обрывки слов тише последнего выдоха умирающего:

– Домой, я хоч… …ой, на Пустоши, Пусто… ши…

…Первые лучи пробуждающегося солнца позолотили верхушки высоких елей, стоящих безмолвными стражами. В отряде из оставшихся восьми человек никто не спал. Сибольд мрачно оглядел бледные хмурые лица. Когда капитан Эрго приказал прибавить шагу без видимой причины на пустом тракте, все, не задумываясь, выполнили приказ. И последующая встреча на проклятом перекрёстке никого не насторожила, только Сибольд почувствовал, что капитан не просто так приказал задержать двух беседовавших незнакомцев. И вот непостижимым образом осталась только половина отряда, и он боялся, что это ещё не конец. Такие потери он помнил, лишь когда они три года назад зачищали проклятое поместье с семейкой вурдалаков. Пусть их тогда было больше, но они знали, на что шли… Здесь же они потеряли людей после встречи с двумя стариками! Ещё раз взглянув на посветлевшее на востоке небо, он, тяжело вздохнув, отдал приказ выдвигаться в сторону лагеря.

Они шли с обнажённым оружием в сомкнутом строю, словно возвращались не на стоянку, где их ждал капитан Эрго, а шли на битву. В мозгу Сибольда промелькнуло: «Идём, как в последний бой». И тут же обругав себя, крепче сжал меч и обнажил зубы в волчьей ухмылке. Он хотел сказать людям что-то ободряющее, но его нога попала в кротовину, и он, споткнувшись, чуть было не упал, если бы не товарищи по обеим сторонам. Люди остановились, над строем разлилась недобрая тишина. Все знали, что означает, если предводитель перед сражением споткнулся, – дела не будет. Громко выругавшись, Сибольд грозно нахмурил брови.

– И чего все рожи поотворачивали? У меня что – вторая голова появилась?! А?! Сучьи дети! Мы просто в лагерь идём и…

Он хотел ещё что-то сказать, но не нашёл слов и, зло сплюнув, скомандовал:

– Вперёд, огрызки!

Строй, вздрогнув, пришёл в движение, и люди двинулись к поставленным квадратом телегам. Встающее солнце густо мазнуло их багровой краской, словно тёмный алтарь жертвенной кровью. Оружия никто не опустил. Сибольд шёл, упрямо выпятив подбородок, с прямой спиной. Сама уверенность в себе, но в душе, противно завывая, скребли кошки, и он впервые за долгое время подумал, что надо бы сходить на могилы к своим старикам. Вот только вернётся из этого рейда – и первым делом к ним.

За их спинами столетние ели, тихо перешёптываясь, задумчиво качали зелёными головами, и утренний ветер доносил до людей смутные пророчества. Но люди давно уже перестали понимать язык деревьев и не прислушивались к их предостережениям.

Глава 2

Около года назад…

Холодный ливень на пару с порывистым ветром сотрясали стены и крытую гнилой соломой крышу. В большую прореху заливал дождь, собравшись на раскисшем земляном полу в приличную лужу. Вода заставила серых обитателей жаться по углам полуразвалившегося сарая. Больше всего их собралось в дальнем от входа углу на куче различного хлама и прелой соломы. Среди копошащихся крысиных тел, сверкающих в темноте красными блёстками глаз, свернувшись клубком, лежала женщина. Её избитое тело сотрясала дрожь. Прежде чем попасть под защиту ветхого сарая, она провела под дождём около часа и уже в сумерках нашла хоть какое-то убежище. Развести огонь ей было нечем, да и не из чего. Вокруг всё было отсыревшим. Кроме самой большой дыры на крыше была уйма щелей, сквозь которые капала и сочилась влага. Ещё днём раньше (точнее сказать было трудно) она была совсем другим человеком, с множеством желаний и стремлений. Несколько часов назад этого человека раздавили, разорвали в клочья. Та, которая сейчас лежала на куче мусора, ещё сама не осознала, кто она. Женщина никак не могла понять, то ли её ночные кошмары перекочевали в реальность, то ли она полностью погрузилась в них. Одним глазом из-под разбитой брови (второй полностью закрылся под безобразным синяком) она не отрываясь смотрела на открытый дверной проём, за которым в ночи бесновалась непогода. Сверкнула очередная вспышка молнии, которая ударила в землю прямо перед входом в сарай. На мгновение она, вырвав из темноты убогие внутренности, осветила бледное лицо с прилипшими к нему пепельными волосами и, потухнув, негативом осталась на сетчатке глаза. Женщина даже не вздрогнула. На заострившихся скулах ходили желваки. Единственный видящий глаз неистово буравил темноту, в его сжатом тьмой зрачке плескались осколки лютой ненависти, настолько острой, что о них можно было порезаться. В голове безумной птицей в клетке билась мысль: «Больше никогда, никогда, НИКОГДА!»

…После удара зрение никак не хотело сфокусироваться. Над ней возвышалась сопящая громада Буга, продолжавшего насиловать её. Крик дочери сиреной разрывал ушные перепонки, жёг раскалённым железом, не позволяя ослабевшему телу вместе с измученным разумом укрыться за стеной беспамятства. Пальцы левой руки, слепо шарящие по сухой листве, внезапно наткнулись на какой-то предмет. Неосознанно Маша схватила его, словно утопающий, хватающийся за соломинку. Прорезиненная рукоятка удобно легла в ладонь. Отвёртка! Она совсем забыла о ней, что и не мудрено. Видимо, когда её, вытащив из могилы, швырнули на землю, она у неё выпала. По участившемуся дыханию Буга она поняла, что тот вот-вот кончит. Если бить, то сейчас. Собрав всю свою ненависть, давшую ей силу, она сжала до боли рукоять отвёртки – «Боже, только бы не промахнуться!» Маша с криком вскинула левую руку.

На мгновение она замерла, наблюдая, как гримаса удовольствия костенеет на лице Буга посмертной маской. В его правом виске торчала отвёртка, стискиваемая её рукой. Отвёртка, пройдя мозг, вышла с противоположной стороны, торча из него кровавым ростком. Раздувая ноздри, как разгорячённая лошадь, она выдернула своё оружие и нанесла ещё два удара. Один пришёлся в лицо, продырявив щёку и раскрошив зубы, другой прошил насквозь шею. Буг начал медленно заваливаться на неё. Извиваясь ужом, она руками и ногами отталкивала тяжёлое тело. Выбравшись из-под трупа, Маша, спотыкаясь, со всей возможной скоростью побежала на крик. По сути, она не бежала, а быстро шла, тратя на это последние силы.

Картинка перед глазами раскачивалась как на качелях, и, чтобы не упасть, Маша широко, как канатоходец, расставила руки. Сделав ещё пару неуверенных шагов, она, подняв голову, увидела спину, обтянутую потрёпанной кожаной курткой. Эта спина скрывала от неё кричащую дочь. Танюшкин крик иглой прошивал Маше сердце, девочка буквально захлёбывалась от крика.

– Мама! Мама! Ма-а-а-а-амочкаааа!!!

Маша полностью утратила связь с реальностью. Реальными для неё остались лишь крик её ребёнка, которому грозила беда, и нечто, загораживающее к нему дорогу. Это нечто необходимо было убрать с её пути – и неважно, каким способом. Один её глаз полностью заплыл, другой был широко раскрыт, но он ничего не видел, кроме препятствия, мешающего дотронуться до её страдающего дитя. Бешеная ярость бледностью растеклась по избитому и окровавленному лицу. Сквозь оскаленные зубы рвался полурык-полуплач. Преграда перед ней начала двигаться. Медленно, очень медленно. Сжав рукоять двумя руками, Маша подняла отвёртку над головой…

…Найти девчонку не представляло никакого труда. Крыса был неплохим следопытом, и уже через несколько минут он наблюдал сжавшееся за стволом дерева создание в странной одёжке. Не считая нужным прятаться, он, не таясь, вышел из кустов. Мелкая дрянь, услышав его, обернулась и принялась вопить. Самые желанные для него звуки. Они все были его инструментами, а он – музыкантом, извлекавшим из них чудесную музыку. Крыса бросил быстрый взгляд в спину Буга, тот продолжал прочищать мамашу, которая тоже верещала так волнующе, так… По телу прошла сладостная дрожь. Дочь трогать нельзя, но уж с мамашей он натешится вволю, он не будет торопиться, спешка портит всё удовольствие. Быстро облизнувшись, он вновь обратил своё внимание на визжащую мелочь. С неё не должен упасть ни один волос… отлично, значит, просто поговорим. Она ведь не знает, что ему нельзя её трогать.