Символ

– Зачем нам искать кедр? – спросил Андрей.

– Вам понадобится самое высокое дерево, на его верхушке огонь никогда не погаснет. Именно так можно сдержать Руинное чудовище в его пределах.

– Откуда пришло уведомление? Смахивает на нелепицу, – сомневался Лева.

– Как-то Хозяин тайги упоминал.

Владислав отвернулся, за ним уходили другие, кроме одного. Федор порывался вперед, Лева раскидыванием руки на плечо остановил его:

– Погоди, старина.

И Федор заметил, что у оставшегося жильца пещер у пояса в руке на него направлялся пистолет. Федор немного отступил, группа пещерных людей окуталась темнотою, и отсталый пошел за ними. Мы ни с чем возвращались к вентиляции пещеры. Кто-то из нас действительно поверил словам крепыша, раз предложил раздобыть огонь, посвященный памяти героям войны.

Виссариона на месте не оказалось. Аню взбодрил факт, что ее телефон заработал. Ополоумевший Лева спросил, какой номер у спасателей. Анна решила сначала сообщить Максиму о том, как можно устранить Руинное чудовище, не дав ему погубить всех в тайге. После отправки новости она стала звонить в экстренную службу, но набор не закончила. Батарея телефона в значительную минуту подвела. Аня подняла расстроенное лицо на Андрея, за ним, через яму, стояла полубритая девушка. Андрей заметил это и обернулся. За ямой выжидала Марина.

Усиливалось ритмичное гудение. С нашего окна движение усматривалось на поле, на котором павших воителей собирали никчемные остатки, но, определенно, с воздуха приближалась подмога. Возникло предположение, что вертолеты приволоклись за Мариной. Она отступила пару шагов, развернулась и побежала в темноту.

К ее спине был привязан длинный меч, чья веретенообразная рукоять возносилась над головой, а край острия вилял у левого сапога. На объемной крестовине выступала перевернутая круговая эмблема, свесившая фирменных три крючка.

Аня выкриком остановила Андрея:

– Да забудь ты свой этот меч.

Андрей медленно развернулся:

– Ты, я не могу, знаешь. Ты знаешь, что не могу.

Аня поняла, что она сама себя подвела. Она возлагала свои ожидания на человека, о котором с самого начала было ясно, что им движет. Ее попытки направить его на желаемый путь оказались опрометчивыми.

Мы отправились к вертолетам, а Андрей влекся своей иллюзией. Он продвигался, оставляя за собой в некотором смысле друзей. Друзья же должны находиться с тобой рядом, когда тебе плохо. Он провел больше недели с людьми явно не при хороших обстоятельствах.

Он попал в комнату с ответвлениями. Что-то в узком проходе чиркнуло по земле. Винтовка нацелилась в темноту. Андрей двинулся вперед, от стен уходили колкие глыбы, между которыми ему приходилось лавировать. Изворотившись из-под крайнего монолита, он освоился в приемлемо освещаемом месте. К стенам, помимо факелов, прикреплялись большие головы до ушей. В безучастных лицах наличиствовали с голову Андрея носы, через которые поступал воздух. В синюю даль устремлял взор Андрей, отвлекшийся на свое имя, произнесенное триумфально. Он обернулся и встретил Существо со сторонившимися от рукавов пакетами. Оно поставило на холодный пол доставленную еду.

Андрей, чтобы подбодрить себя, громко начал разговор с угнетателем:

– Где твои узники? В этот раз тебе некуда отступать. Ты затравлен. Не увиливай. Выдавай, какого рожна закатывать трюки по исчезновению людей в компании. Люди заслуживают большего. Для какой цели ты, отморозок, ополчился. На твои угодья мы не наведывались. Никто не претендует на твои трущобы. Спокойно можно шнырять в шахте. Зачем тебе посторонние, объясни мне.

Существо село на один из отколовшихся от кривой стены валунов.

– Без приверженцев можешь обойтись, дружба мимолетна. Когда море загрязняется нефтью, человек из него вылавливает пернатых птиц, чтобы очистить их от липкой нефти. Птица дрыгается, сопротивляется. Она пытается выбраться. Не понимает она, что ей стараются помочь. И, когда птицу очищают, ее отпускают на свободу, но уже не обратно, в загрязненное море, а в другое место. В другом месте птица больше не запачкается и будет свободна, – Существо приложило на плаще рукава друг к другу, будто недоступные взору пальцы скрепились. – Людей похищают и очищают от их прошлых поступков. Они не желают этого очищения. Потом людей переселяют в их новый мир. И там они чувствуют себя по-настоящему свободными.

Андрей бунтовал:

– Насильно, как будто на жертвоприношение, затащил бедняг в логово. Услышал меня? Люди не хотят быть завербованными тобой. Они не хотят быть завербованными тобой для неясных целей.

Существо унимало расстроенное сердце Андрея:

– В нас, людей, заложена тоска о чем-то неземном, чего мы не достигнем, чем бы себя не заполняли. И я привожу граждан туда, где они обретают непрекращающееся счастье.

– Вранье сыплется с тебя, никак покраснеть не можешь. А ты человек? Твои бесчеловечьи выходки внушают отвращение. А, Существо? Раздражение вызывает твое поведение. Тебя самого нужно оглушить, связать и бросить в камеру.

– Упрекать меня нет смысла. Я уже не человек. Меня больше не волнует одобрение с твоей стороны. В своих путях я самостоятелен, я волен избирать, как мне поступать с возложенным на меня поручением.

Серебряные нити заторможено свешивались в его капюшоне, так его речь текла неторопливо, будто его застигла давно не проводимая ни с кем беседа, он с тщательностью подбирал слова. Возникающие из ниоткуда паутины в вакууме обретали черты, вырисовывались кости с характерными участками для глаз и скул. Образовавшийся череп вихлял нижней челюстью, и Существо при бормотании подходило к Андрею. Он неприметно шатался и мог бы упасть, но это было не страшно, ведь Существо стояло сзади на подстраховке. Гладкие ладони появились перед глазами Андрея и приложились к его векам.

ГЛАВА 21

ЛУЧШИЕ ВРЕМЕНА

Одеяльце на крепящемся к деревянной стене настиле приспустилось, и вынырнули две головы. Потешенный парень улыбался веселой девице с растрепанными волосами. Его широко раскрытый рот излучал искренность. Женская рука поглаживала бакенбарды, остальная бритая часть лица доставалась увлеченности девушки. Соприкасались их лбы, носы, улыбки пылали.

– Полетели, по нам уже растеклись ручьи, – мягкий голос темноволосой красавицы убаюкивал.

– Мы с тобой не мерзнем, большего для счастья и не нужно, – парень никак не хотел отрываться от расслабленности.

– Свет моих глаз, не успеешь на собрание и к своей Ярине.

– Расстраиваться она не будет, у меня для нее сюрприз.

Заинтригованные глаза девушки увеличились:

– Доведешь до ее головушки, что Игнатису она не нужна?

– Поступить с ней так было бы бессердечно, – Игнатис с трудом отклеивался от обкрадывающей тепло постели. – У тебя дар, Дана, с тобой я забываю обо всех неурядицах.

Он вместился в белую пижаму, умостил сверху сорочку туникообразного покроя, после – овчинный кафтан. Он обмотал шерстяной тряпкой ногу, просунул ее в сапог. Надев валяную шапку с пушистым мехом, он закрыл голову мешковатым колпаком, на котором пятна крови убитого животного окружали квадратные отверстия для глаз. Последним штрихом в облачении стало опоясывание.

За тяжелой дверью он встретил крепчайший мороз, кружащий во мраке. Запах рябины неуклонно втискивался в нос. Поселение освещали высокие костры, вокруг которых толковали люди без лиц. К каждому прилип костюм, скрывающий человека и демонстрирующий зверя. Маски казались в половину роста носителя, маячила, в основном, голова рогатого демона. Окутанный широкой распластывающейся по снегу шубой, над которой восседал громоздкий клюв, балагур песнями угощал соседей. Водили нелепо круговороты, часто нарушая их бегом друг за другом.

В кружащем, резвящемся, одурманенном сброде Игнатис выцепил одну кроху. Он настоятельно за пушащую бороду отводил человека к облепленным снежными комками березам. Он потянул притворную бороду вниз, и ему открылось румяное лицо девушки со светлыми локонами. Избавившись от маски, он своей головой прильнул к ее голове. Невеста отпрянула от него.

– Отчего-то невесела ты, душа моя, попробую исправить твое настроение.

Он примерял к ее шее округлый кулон. Украшение было не простым, а с золотым камнем, о котором мы бы сегодня сказали, что это перевернутое сердечко, свисало оно с верхнего края кулона. В округе все говорили на старославянском, и на старославянском петляла гибкая надпись на нижнем крае кулона: «Дому рад, когда в семье уклад».

– Изящные вещи мне не нужны. Меня всегда интересовало нерукотворное окружение. Сквозь узоры на окнах Даны я сумела разобрать, как ты отдыхаешь от меня, – Ярина чуть не подавилась сбивчивым дыханием, но переборола себя. – Старания рождать ложь я снимаю с тебя. Больше не нужно никаких чувств.

Он заткнул отвергнутый амулет за пояс, отвернулся от девушки, сдавливая на голову рукой. Полоса рта расширилась, все его лицо сощурилось в волнистых линиях. Игнатис обратно к Ярине повернулся порозовевшим, она уже уходила, хрустя снегом. Он не стал выказывать глупость, догоняя уязвленную девушку. Он взялся за поимку ощущения, что сквозь него проваливается нечто значительное, многообещающее.

Он возвращался к празднованию разбитым, как считал, из-за девчонки. Ему следовало произнести объявление перед людьми и собирался он это сделать, заручившись энтузиазмом от невесты. Вместо того он приобрел смятение. Ряженные увольни галдели, и он как человек, ожидающий уважение от окружающих, не произнес ни слова в течение долгого времени.

– В последнее время мы часто предаемся застолью. Но вознести память о почивших можно и другими путями, – пока он произносил скомканную речь, заметил, что люди стояли, объединившись в некоторые группы: мужская половина и женская, еще подметил он забавным то, что они, в свою очередь, делились на зажиточных и нуждающихся. – Наши дома мы должны перенести западнее, подальше от деревьев тайги, откуда порой появляются голодные гости. Поближе к озеру будут наши жилища – и мы избежим новых жертв.

Через маски до него доходили возражения, ругательства. Конечно, думал он, в селении, кроме него, ошивались еще бояре, к которым за советом ходят охотнее. Он ушел осмеянным.

На следующий день он совершал прогулку за поселение и все пытался понять, почему грандиозное решение проблемы приняли в штыки. Могли бы обезопасить себя, да вместо этого готовы терпеть повторяющиеся огрехи. Он выдавал вслух удрученные мысли: «Пусть съедят меня волки. Может, тогда народ задумается, что стоило хотя бы прислушаться к слову боярина». В нем поселилось мнение, и вместо того, чтобы отмахиваться от обуревающих домыслов, он попустил укрепляться им в гнезде извилин: «Я заслужил нерадение обо мне, когда сам должен был оказывать трепет к возлюбленной. Вот я лопух. Все хорошо станет, если я буду растерзан».

Сосредоточение взора переключило его на человека, стоящего в нескольких шагах. Игнатис подумал, что его слова дошли до чужого слуха. Хотя говор протекал слабо. При этом уму непостижимо, откуда выбился порицающий взгляд. Ему могло показаться, ведь он привык брать безосновательно на свой счет шушуканье. Из сугроба поднимался с дырами и болтающимися лохмотьями плащ, в котором выпячивало его собственное лицо. Он пустился к отражению – и его окутало шелковое белое покрывало с головой. Сначала он очень скоро погрузился, после каких-либо движений он тонул глубже. Неимоверная боль проступила в согнутой ноге, которая на что-то напоролась. Согревался он от нахлестывающей крови и от непроизвольного выплеска мочи. Облупившая крепость отнимала все больше тепла и воздуха.