Бабушка, расскажи сказку!

Да это и не я один такой «наблюдательный». В одной из книг известного геодезиста-исследователя и путешественника Григория Федосеева описан примерно подобный случай с их собаками Лёвкой и Черней. В одно время их бригада разделилась на две, чтобы идти разными маршрутами: одной сплавляться на лодке по реке, а другой идти по суше. Собак тоже разделили: Лёвка был прикомандирован к лодке. На одной из стоянок второй бригады вдруг исчез Черня. Ночь прошла без него, а потом он возвратился, но, почему-то, вместе с Лёвкой. При этом Черня, как ни в чём не бывало, обежал всех по очереди, поздоровался, а Лёвка ни к кому не подошла, ушла и легла под куст с каким-то виноватым видом. И хотя её просили подойти, она не подходила и виновато поджимала хвост. Потом оказалось, что Лёвка сбежала от группы с лодкой, поймала где-то годовалого медвежонка (она любила медвежатину, даже больше – медвежье сало) и полакомилась вволю. А Черня каким-то образом это всё пронюхал и убежал к месту пиршества. Пришли «домой» уже вместе. Вот эта Лёвкина вина и отражалась на её поведении. Вероятно, потому она и чувствовала себя виновной, что возвратиться-то она должна была не сюда, а к тем, к кому и была прикомандирована.

Это почти так же, как в моей книге «Заветные сказки». В какой-то главе я писал о человеке, что это за существо, что он значит. Вот там я и написал, что определений «что такое человек?» может быть очень много, и в целую книгу не поместится. Например, вот это: «Человек, это существо, которое привязало к палке камень, зная, для чего это делает».

Так же и с Томом. Он спрятался, поскольку знал, что сделал плохо.

Но эти рассуждения и мысли, вероятно, оттого, что очень этого хочется…

У Тома была любимая резиновая игрушка, прыгучая такая. Бросишь ему, как будто бросишь, он уже весь вспрыгнет, поглядит быстро по сторонам, но понимает, что его обманули. А когда игрушка полетит по коридору или по полу комнаты, тут уж он за ней помчится. Ноги по паркету скользят, пробуксовывают. А паркет у нас мощный, дубовый, скользкий. В каждой комнате дощечки разных размеров.

Найдёт Том игрушку, принесёт и, как будто нехотя, отдаёт в руки, давай, мол, ещё. А когда-то и не даёт. И если ты перестаёшь у него отнимать, то тут уж он сам отдаёт её в руки либо положит с тобой рядом на пол. А то ещё положишь эту игрушку на полочку над дверью. Том сидит и пристально на неё смотрит, считая, что она упадёт от его пристального взгляда. Читал он, вероятно, Константина Паустовского, у которого в одном рассказе есть такое, что, мол, свеча горела так тускло, кто, казалось, погаснет от пристального взгляда. Но игрушка не падала, пока ему её не сбросишь. А уж тут он во всеоружии, начинает метаться с ней по всей квартире…

Приехали как-то мои родители. Они жили в посёлке Узуново по Павелецкой дороге. Как раз Павелецкий вокзал был недалеко от нашего дома на Пятницкой. Всегда что-нибудь привезут. Наварят холодца, яиц несколько «трафареток», как говорил отец. Холодец отец замораживал, привозили ледяным, в «окорёжках», так тоже отец говорил. А то и кур, если повезёт там купить, творогу наделают. Само собой – со своего огорода – картошка, квашеная капуста, редька, свёкла, морковь.

Отец мой работал в совхозе пчеловодом. Всегда у него были собаки, для охраны пасеки. Чаще всего выбракованные кавказские овчарки. У нас в архиве есть фотография одной такой собаки. Её выбраковали из-за короткой нижней челюсти. Печенье с земли, например, взять она не могла. В деревне у нас, когда мы жили в степных краях, тоже всегда были собаки. Но в дом собак никто не пускал. Их место – двор и улица. Не то, что кошка. У неё, кроме двора и улицы, ещё и дом, даже может и рядом с человеком поспать, полежать, поласкаться с ним. Собака была и в деревне Яковлевское, где жили родители до получения квартиры в посёлке.

Но это была собака у подъезда их дома, ничья и породы никакой. Эта собака тоже есть у нас на фотографии 1977 года вместе с начинавшей ходить дочкой: на переднем плане – сидящая наша собака, на втором – осторожно переступающая по траве дочка, а на третьем плане – бабушка Вера (для маленькой дочки – прабабушка). Следит, как бы чего не вышло. Ребятишки собаку просто замучивали, верхом катались, таскали за шерсть. Но она только морщилась и даже не позволяла себе на них огрызнуться. При случае только убегала от шалунов. Вот тебе и «никакой породы». Она сторожила наш общий дом и территорию вокруг него. Однажды мимо пробегала свора чужих собак, произошла драка, в которой наша собака погибла. Драка была такая остервенелая, что собаки не обращали внимания на людей, которые их разнимали…

Так вот, приехали в очередной раз родители, а у нас в квартире собака. Отца как-то даже передёрнуло, так он это воспринял. Мама-то ничего, сразу с Томом стала заниматься, а отец косо так на это смотрел. А мы им демонстрировали все способности нашего питомца, которым он уже обучился к этому времени. Игра с его игрушкой. Потом научили его переворачиваться через спину, им тоже продемонстрировали. Вот это делалось незаметно для окружающих. Сижу я, например, на стуле. Говорю тихонько: «Том!», а сам пальцем, так, чтобы Том видел, а другие – нет, делаю круговое движение. Это ему команда, чтобы перевернуться на спину.

И ещё. Сидим, смотрим программу «Время». Уже заканчивается. Я смотрю на Тома, он – на меня. Ждёт «заветного» слова «гулять». Закончилась программа «Время», я говорю Тому:

– Ну что, Том, пойдём?

Том насторожился, но другой реакции пока нет, поскольку не прозвучало «заветное» слово.

– Гулять-то пойдёшь? – спрашиваю.

Тут уж он взвивается до потолка, прыгает около меня, по комнате бегает. Но я ещё не всё сказал. Говорю:

– А где твой поводок, неси его сюда.

Том реагирует, понятно, на ещё одно заветное» слово, «поводок». Он бежит за ним к входной двери, где и лежит, дожидается своего часа этот поводок, тащит его в комнату. Вторым заветным словом, равным «поводку», было слово «верёвочка». Это я сделал для разнообразия, так больше видно, что не всё тут просто.

Смотрю, а отец просто ошалел от такого нашего «диалога» с Томом. Зауважал нашего питомца.

Пришли мы с гуляния. У отца в руках Томина игрушка. Смотрю, а отец стал с ним играть, как и я. Ну, слава Богу! Образовалось. А то ведь могло и по-другому получиться, не принял бы его никак.

Утром, слышу, в комнате, где спали родители, мамин смех. Вхожу, а мама рассказывает:

– Ну, какой же Том-то умный! Я просыпаюсь, а он сидит на полу, голову свою положил ко мне на подушку и смотрит на меня. Я, прямо, сначала испугалась.

А за завтраком отец, посмотрев на нас, сказал:

– Да вы, наверно, с ним из одной тарелки едите?

– Ну что ты, папа? Из какой одной тарелки? – отвечаю я. – Просто у него такая же тарелка, как и у нас. Она, вон, и с отметиной, чтобы не перепутать.

Сказал, а приведись такому случиться, и ели бы из одной.

Ели не ели, а случай такой представился. Нашему институту в 1990 г. дали участок земли рядом с Вельяминово Домодедовского района для огородничества и под строительство дачного домика. Наша семья тоже получила участок, десять соток. Приехали мы туда все вместе, Тома тоже взяли. Июнь, жарко. На соседских дачных участках попросили воды, набрали её в полиэтиленовую канистрочку, которая имела две крышки-чашки, чтобы из них можно было попить. Сидим под дубом. Ребята наши попили, я себе тоже налил, поставил рядом. Слышу, вода плещется, как будто. А это Том, которому уже налили отдельно в какую-то посудину, лакает из моей чашки. Напился он, я вылил остатки, чуть сполоснул, себе налил и тоже попил.

Да и за другим примером далеко ходить не надо. В семье сына сейчас проживает собачка Симба. Вот, только что, мы смотрели небольшой фильм, как сын скармливает Симбе ложечкой арбуз. Так и хочется сказать, что одну ложку Симбе, а другую – себе. Но, конечно, ничего такого не было. Но ложечка-то не Симбина, а общая, столовая.

Кстати, в 2017 году Симба жил у нас на даче вместе с нашей внучкой практически два летних месяца. Так вот, Марина его приучила не попрошайничать, когда мы едим за столом. Ели мы на веранде, и на веранде же, у входной с улицы двери, стояла его пластмассовая конура. Достаточно было посмотреть Симбе в глаза, чтобы он ушёл в конуру и не высовывался. Сын очень удивился такому его поведению: «Как же это у вас получилось?»

Опыт потому что богатый…

В посёлке, где жили мои родители, у нас уже был небольшой участок с домиком. Огородом там занимались родители, а мы приезжали с детьми на лето. В основном – Марина. У меня были летние практики со студентами по Ярославской дороге. А это очень длинный путь. Практически через всю Московскую область по направлению север-юг. 70 километров до Москвы, да ещё 170 от Москвы до этого посёлка. Вместе с ними в домике обитал и Том. Когда ходили к родителям, то собачку с собой не брали, поскольку пришлось бы её заводить в квартиру. У родителей была квартира городского типа. Как бы отец не относился к Тому, но, я думаю, ему всё равно было бы не очень приятно видеть в своей квартире собаку. Мы его оставляли на даче, привязывали. Мама, я думаю, была бы и не против присутствия Тома в квартире.

Вот что интересно. Казалось бы, всё время на улице, бегает по участку, звенит на прохожих. Но это для него как квартира, поскольку слово «гулять» им и здесь, в такой ситуации, воспринимается так же, как и в московской квартире. То есть «гулять» – значит выйти за ограду.

Часто ходили в лес, на речку. Том бежит в густой траве впереди нас, а то и сбоку, но никогда – рядом. Убежит далеко, нас не видно. Вот он встанет, как суслик, на задние лапы, а передние висят так же, как и у суслика, увидит нас и снова побежал по своим делам…

Как-то в Москве переходили с ним без поводка через Пятницкую, на углу типографии Жданова (тогда она так называлась). Он побежал и попал под машину. Повредило ему ногу. Марина тут же отправилась в звериный травмопункт, зашили там, забинтовали. Том долгое время после того, как была снята повязка, ещё прыгал на трёх ногах, хотя необходимости в этом уже и не было.

В Москве мы жили на очень оживлённой улице, в самом конце Пятницкой, у Садового кольца и Добрынинской площади. Эта улица была единственной, которая принимала на себя весь южный поток машин. На юг из Москвы, со стороны Кремля, поток машин формировался, в основном, по двум улицам: по Ордынке и по Полянке. Загазованность была мощная. Тем более – для собаки. Её нюх отбивался, надо думать, полностью.

Так однажды, в январе 1993 г., случилось с Томом. Гуляли с ним без поводка, он убежал в неизвестном направлении. Дома не был почти сутки. Утром я услышал у двери небольшое повизгивание. Открываю дверь, а за ней – дрожащий и мокрый Том. Он медленно так, виновато вошёл в квартиру и быстро потом к своей миске, сначала попить воды, а потом уж и поесть. Как будто всё успокоилось.

Через неделю он снова убежал. На этот раз – совсем. Мы писали несколько раз объявления, но ничего не получилось. Пропал.

В то время в стране было очень неспокойно и нестабильно. Известно, чем всё это потом закончилось, так называемой октябрьской революцией 1993 г., которая началась после выхода 21 сентября 1993 г. Указа № 1400 Президента Б.Н.Ельцина о роспуске руководящих и законодательных органов страны. Было мощное противостояние группы Ельцина с Черномырдиным и группы Руцкого с Хасбулатовым, которое 3-4 октября закончилось военными действиями, расстрелом Белого Дома.

В начале 1993 г. были сплошные перебои с продуктами. Говорили, что очень предприимчивые люди отлавливали на улице собак и превращали их в еду (пирожки с мясом, шашлык, фарш и т.п.). Всё может быть. Мы так и подумали, что с Томом случилось нечто похожее, потому что он не боялся чужих людей, подходил спокойно, если позовут.

Сейчас от него остался тот самый заветный поводок (верёвочка), который мы используем для крепления каких-либо вещей на багажник машины. И ещё. Том продолжает нам помогать. Мы его за всё это время два раза стригли, когда он становился очень уж обросшим. Его порода не линючая, поэтому шерсть вся оставалась на нём. Марина связала из неё две полоски, которые кто-то из нас, время от времени, при необходимости, привязывает на руку, ногу или поясницу. Помогает здорово.

Радио

В конце 1958 или в начале 1959 г., уже после смерти дедушки Васи, родители купили радиоприёмник, марки «Родина-52». Довольно большой такой деревянный ящик с соответствующей начинкой внутри. Питался он от сухих батарей, которые для этого время от времени покупались. Антенну отец построил на двух шестах, натянул между ними медную проволоку. Один шест стоял у дома, примерно посредине его фасада. От этого шеста через отверстие в стене (в саманной стене) провод шёл внутрь дома на рубильник-переключатель, затем – на приёмник и обратно через стену в землю. Второй шест стоял за сараем, тоже сложенном из самана, так что антенна висела над двумя крышами: одна крыша, крыша дома, покрытая жестью, а вторая, крыша сарая, была соломенной. Между шестами было около двадцати метров. Рубильник во время грозы переключал антенну на землю («заземлял» всю конструкцию). Зимой и осенью этого не надо было делать.

До этого в нашем доме никакого радио не было, как, впрочем, почти ни у кого в деревне. Был репродуктор в правлении колхоза, ещё у жителей, кто жил по пути с радио и телефонными проводами. Больше всего это хозяйство предназначалось для телефонного сообщения нашей деревни (колхоза) с районным центром (через Токарёвку) ещё в период коллективизации. Поэтому провода для радио повесили попутно, заодно с телефонизацией. Произошло это, я думаю, со времени организации колхоза, потому что в начале тридцатых годов радио в Красном Кусте уже было. Потом, где-то в 1958-59 годах, провели радио (известную «тарелку») и всем желающим. Делалось это практически одновременно с проводкой электричества жителям деревни. Только не нам, хотя мы и желали бы этого. Просто наш дом и дом наших соседей, Кошелевых, находился сравнительно далеко от основной деревни. Надо было ставить дополнительно два или три столба. Тогда ещё в колхозе, на правлении, сказали, что если хотите, то ставьте столбы за свой счёт. Но что значит «за свой счёт»? Места там были степные, где было взять столбы, пусть даже и за свой счёт. Потом, конечно, соберётся ли деревня на помощь. Поэтому и остались мы без радио. А потом и без электричества, потому что электрические провода немного позже, при появлении своей электростанции, повесили на те же столбы. Кошелевы к тому времени уже переехали в основную деревню, рядом с Колмаковыми, купили деревянный дом у Фроловой Анны.

Репродуктор в радиосети был известный – говорящая «тарелка». Его можно увидеть по старым советским фильмам, особенно по военным фильмам. Программ, конечно, никаких. Первая, она же и последняя. Как у Булгакова в «Мастере и Маргарите» словами иностранного мага в отношении осетрины: «Свежесть бывает только одна – первая, она же и последняя».

Со звуком, исходящим из динамика, мы были знакомы, поскольку в кино ходили.

Был у нас в доме патефон. А в деревне патефонов было не больше трёх. Кажется, ещё у Колмаковых, да ещё у Мамонтовых, которые жили рядом с бабушкой Машей. Их сын, Василий, был лётчиком-испытателем, он и привёз им патефон. Этот лётчик, когда приезжал в отпуск, привозил с собой целый чемоданчик небольших плиток шоколада. И обязательно угощал всех ребятишек деревни.

Патефон нас и развлекал по праздникам. Либо в доме, а чаще – на крыльце. Под этот патефон мы с Шуркой Незнановым, было нам лет по пять-шесть, что ли, соревновались на лучшего плясуна. Собрались у нас, Чекалиных, гости, все Незнановы. Я думаю, что это было сватовство, сватали мою тётю Симу за их Николая, тогда лейтенанта. А может быть, уже и свадьба была. Чего не знаю, того не знаю. Не помню. Если это так, то должен был быть 1954 год. Но помню, что нас с Шуркой выставили в круг, завели нам «Барыню», и давай мы наяривать, кто во что горазд. Горазд-то оказался Шурка. Он выделывал такие же коленца, как и его отец. А уж тот, известно, сплясать был ловкий. А мне плясуном не в кого было быть, так я его, Шуркины, те же коленца и повторял. Вот и проиграл…

Ну, это всё про патефон, как вы поняли. А я хочу продолжить про радио.

«Родина» – это был какой-то переворот. И представить себе нельзя было, что в нём не одна программа, а все наши, которые тогда были. Да и ещё другие страны, пусть на незнакомом языке, но с музыкой. Да и на русском «вражьи» программы хорошо принимались, потому что с глушителями тогда в стране была напряжёнка, ведь жили-то мы, скорее, ближе к нашим «врагам», чем к глушителям. Чего только не наслушались! Помню, поймал я раз вечером какую-то программу. Слышу, про сталинские времена говорят. Это уже значительно после XX съезда КПСС, на котором объявили «культ личности» Сталина. Съезд состоялся в конце февраля 1956 г. Для нас эти времена были ещё тёмным лесом. И сейчас-то с этим ещё не разобрались полностью, а тогда… «Враги народа», там, с выколотыми глазами в учебниках, это ещё понятно. Враг – он и есть враг. Папа и мама рассказывали, что иногда они, будучи школьниками, портили в своих учебниках портреты видных в прошлом политических деятелей, когда они расстреливались за шпионаж, предательство и измену (в то время в учебниках печатали портреты вождей и видных политических деятелей, многие из которых и оказывались «врагами народа»). Помню, что мама говорила, что она таким образом «расправилась» с Блюхером и Тухачевским. А тут, вдруг, такое порассказали в этом приёмнике, да ещё добавили о Никите Сергеевиче Хрущёве, что и его «биография не без пятен», что он тоже был причастен к расстрельным спискам. Как потом оказалось – так оно и было на самом деле. А тогда, ведь, что Сталин, что Хрущёв, что Брежнев, потом, после Хрущёва, последующие Константин Устинович Черненко и Юрий Владимирович Андропов (я уж последних с именами и отчествами) – лица неприкасаемой национальности. Уже в близкие времена более-менее как-то успокоилась неприкасаемость со времени перестройки М.С.Горбачёва, которая была объявлена в начале 1985 г. Проскочили и Б.Н.Ельцина с В.В.Путиным и Д.А.Медведевым. А тогда о Хрущёве (при живом-то ещё Хрущёве) говорят как о преступнике, да мало того, я-то слушаю об этом! А что такого особенного я мог понять об этом в свои десять-одиннадцать лет? Побежал к родителям, говорю, что так, мол, и так. Вон, какой у нас Хрущёв-то. Подумал отец и говорит: «Ты слушать-то слушай, но об этом никому не говори».

Как сказано, так и сделано…

Мне нравилось вертеть ручку настройки и слушать на разных волнах всякие мурлыкающие звуки, с переливами. А то, вдруг, раз, и среди этих звуков прорежется речь или музыка.