Бабушка, расскажи сказку!

……………………………….

Станет сказки говорить,

песни станет петь на крыше;

сможет столько натворить,

что и в книгу не упишешь.

Будет знать – ты мне поверь –

книги, музыку и пляску…

Он мне в уши и теперь

промурлыкал эту сказку.

НиколайАсеев. «Тёх-Тёшка».

Эту песенку про маленькую кошечку услышал я впервые от жены Марины. Пела она её нашим детям, потом – внучкам. А ей пела её бабушка, а бабушке – её бабушка, и так до самого начала века. Начало этой песенки далеко, вероятно, уходит.

Грустная песня. Что имеется в ней в виду, не знаю. Всё можно иметь в виду. Скорее всего, то, о чём до сих пор думаю я. И случилось это всего однажды, но осталось на всю жизнь.

Кошка в доме – существо обязательное. Причём, именно в доме. В деревне – это единственное животное, которое имело и имеет право находиться рядом с человеком, когда он ест, спит. Это право, конечно, нигде не записано, но это в обычае человека. Выходила она на улицу, во двор, на охоту, ловила мышей, а то и крыс. С крысой ведь редкая кошка справится. У нас однажды была такая. Мышей или крыс, пойманных ею, кошка приносила в дом. Если не было у неё маленьких котят, которых приучать надо было к охоте, то приносила она уже убитых, а то и с откушенной головой, чтобы уж наверняка. Хозяину, что ли, показать – вот, мол, стараюсь я, не зря кормите. А вполне возможно, что и как корм для хозяев, которые её тоже кормят. У многих животных такое наблюдается, не только у кошек. Если у кошки котята, то для них она приносила полуживую мышку. Отдаст им, а сама следит, чтобы эта мышка не убежала. А если и убежит от котяткиных игр, кошка снова её возвращает на рабочее место. До тех пор, пока мышка жива.

Котят было обычно несколько штук. Забавные такие. Подрастут немного – и нам игра. Кошка нам доверяла, не запрещала котятам с нами общаться.

Это только кошка в доме постоянный житель. Собаку в дом в деревне никогда не пускали. А у неё и в мыслях не было зайти, даже в сени. Может быть, и было в мыслях, даже наверняка было, но инстинкт запрета этого был выше. Улица, хозяйственный двор, да и то с ограничениями, и её собственная конура. Из других животных в дом могли на время попасть телёнок-сосунок, ягнята, козлята, поросята. А из птиц – куры, утки и гуси, которые высиживали яйца. То есть только временно, при необходимости. Вот к этим временным животным и птицам в доме кошка относилась насторожённо, а если котята у неё были, то и до драки. Подбежит ягнёнок или козлёнок к котёнку, и получит своё от кошки. С птицами было спокойней, с цыплятами, гусятами и утятами маленькими. Всей группой вместе и играют. Кошка хоть и охотница, но никогда ни одного цыплёнка в доме или на улице не трогала. А котята наиграются, набегаются, прибегут к матери молочка попить, птенцы – за ними. По кошке лазают и клювиками ей в живот зарываются, как и котята. Не для того, конечно, чтобы молока попить, а по образу и подобию. Как штурманское правило: «пишу, что вижу, чего не вижу – не пишу». И за кошкой эти птенчики бегали, как за мамой. После появления на свет мама у них та, что рядом оказалась. Бывало, что курица или утка птенцов бросали, не держали при себе, возвращались к своим друзьям и подружкам. А птенцам мама нужна, вот они и выбирали маму их друзей по играм. А то и в качестве мамы человека выбирают. Помню, как-то курица бросила своих цыплят, а они всё время бегали за бабушкой, за бабушкиной юбкой, вероятно.

Кошка, будучи при котятах, не любила ягнят и козлят, да и поросят – тоже. Они озорные, неуёмные. Бегают по избе наперегонки с максимально возможной скоростью, даже чуть-чуть побыстрее. Как в музыке – аллегро. Какими-то немыслимыми скачками. Запрыгивают на кровать, спрыгивают с неё и, не останавливаясь, летят в другой конец избы. Ноги бегут быстрее, чем они сами, копыта по полу проскальзывают. Такая беготня-топотня стоит по дому, что кошке и самой не поздоровится, не то, что её котятам.

Овцы своих ягнят защищают от собаки или кошки наскоком. Подбежит, остановится, топнет передней ножкой. Не замай, мол, хуже будет. А как хуже? Ну, боднёт, разве что, безрогим лбом. Не то, что коза. Она и подбежит, и копытом может ударить, и рогами не только пригрозит. Если овца на взрослого человека или ребёнка не решится напасть, только редкая какая-нибудь осмелится, то козе – хоть трактор, хоть танк, им тоже достанется. Человек она давнишний, горный, с норовом. Ну а у кошки, само собой, и зубы острые, и когти – любому не подарок.

Если бы всех котят живыми оставлять, то дом превратился бы скоро в кошкин. И отдавать их некому. У всех такая же забота – куда девать котят? И маленькими ещё котят у кошки забирали и лишали их жизни. А иначе и нельзя было. Так же, как, впрочем, и со щенятами.

Такое вот дело и пришлось однажды сделать мне. Дала бабушка ведро, котят в него посадила и мне: «Отнеси их вниз, утопи». Вниз – это имелось в виду к ручью, где кончается наш огород. Понёс я, а ещё не представлял, что я буду делать, и как это будет происходить. И пришлось всему этому происходить на моих глазах, и производить моими руками. И рассказывать об этом ни к чему. А уж после, ко всему прочему, и наступило:

– Где ж мои котя-атки,

Малые ребя-атки?

Несколько дней искала кошка своих котят. По всему дому ходила, звала, во дворе, на улице. Но самое тяжёлое это то, что нам она в глаза заглядывала, помощи просила. И когда я с её взглядом встречался, казалось мне, что знает она, кто убил её детей. Да и не знала она, а то досталось бы мне за её детей. И поделом досталось бы.

Единственный раз это было и на всю жизнь осталось. Думаю, сейчас, как же это могло быть, чтобы взрослый человек ребёнку, мне тогда лет шесть-семь было, такое мог поручить? Понятно, что это необходимость. Но избави от неё не понимающего эту необходимость.

Ведь воспринимается сама собой необходимость забивать скот или птицу. Они и предназначены у человека для того, чтобы давать молоко, шерсть, мясо и другое. Они ещё и еда. Рубил я головы птице, курам и уткам, хотя тоже ещё ребёнком был. И ничего. Это необходимость. Сам я скот никогда не резал. А брат мой ещё школьником, десятиклассником, когда отец в начале 1965 г. уехал искать новое место жительства, резал овец и свинью сам заколол. Рука, как говорят, у него твёрдая. Сам он и разделывал. Это мужская работа, и связана она с домашним хозяйством, такая же, например, как накосить травы или картошку убрать. Правда, не все умеют таким образом управляться со скотом, не у всех рука твёрдая, но отношение к этому такое же, как к косьбе травы.

Когда этот рассказ прочитала тётя Сима, она тут же прислала мне письмо, в котором оправдывала бабушку. Но я ведь бабушку-то и не осуждал, я её тоже оправдывал. Вот что написала тётя Сима по этому поводу:

«Теперь меня тоже тронул поступок мамы. Как это она послала такого ранимого ребёнка на такое мероприятие? Что касается такой расправы с котятами, то это закономерно, по-другому никак нельзя. Так делалось спокон веков. Но надо этим заняться взрослому, да и покрепче нервами. У мамы сильно было много дел, ну очень много, перечислить в письме невозможно, видно под руку эти котята и ты с ними, и поручили тебе это сделать. Я, как никто другой, понимаю твоё положение, так как сама с шаткой нервной системой. Вот я думаю, хорошо, что у нас в жизни не было своего хозяйства. Не представляю, как можно самой вырастить маленького цыплёнка, а потом зарезать и съесть. Нет, это не по мне. Ты уж, Серёжа, прости бабушку и рассуди по справедливости: это надо сделать, и такой метод необходим».

Ну, зачем «прости бабушку». Она никакого повода не давала, чтобы на неё обидеться. Поскольку сделанное – это в той ситуации вполне естественный процесс. Это и должно именно поэтому и восприниматься тоже естественно.

И всё равно, находясь в этом довольно преклонном возрасте, в подобной ситуации я поступил бы так же, как и в детстве. Но, конечно, другому никому я этого бы не поручил. Как в песне (не про это и не про такое): «Такое серьёзное дело нельзя поручать никому».

Пусть убежали котята и спрятались где-нибудь. Пусть навсегда. Пусть их ищет-зовёт мать, сидя у окошечка. Пусть будет такой обман. Пока. Пока необходимость не заставит самого взять ведро и положить в него маленькие попискивающие жизни.

Том

Здесь я не буду рассказывать о наших собаках, которые были у нас в деревне в период моего детства и отрочества. За это время их сменилось много. Вообще в нашей деревне в каждом доме была обязательно кошка, а вот собак было хорошо, если через двор, но, вероятно, и того не было. Назначение наших собак – это охрана дома и его окрестностей, определяемых домашним хозяйством.

Я немножко опережу события, по времени забегу сравнительно далеко вперёд, уже ближе сюда, и расскажу о нашей собачке (поскольку выше речь зашла о домашних животных), которую мы приобрели осенью 1987 года. Это больше относится уже к детству наших детей, сына и дочки. Так что этот рассказ получится «не в тему». Пусть он будет авторским отступлением…

Щенок был совершенно чёрный, породы – терьер. На семейном совете мы решили обзавестись собакой, благо, что стали жить не в коммунальной квартире. Сначала, с весны 1980 г., мы жили при двух старушках, Матрёне Илларионовне Самохваловой и Анне Прокофьевне Ларченковой.

У Матрёны Илларионовны были родственники: племянница Нина в Москве и где-то не очень далеко от Москвы, в деревне, – внук, от дочки, которая умерла молодой. У Анны Прокофьевны родственников никого не осталось. Во время войны, летом 1941 года, она жила в деревне в Смоленской области, немцы сожгли их деревню вместе с жителями, а маленькая Аня, тогда двенадцатилетняя, чудом спаслась, смогла убежать. В 1986 г. умерла Матрёна Илларионовна. Анна Прокофьевна очень тосковала по ней, прямо даже и заболела. Начались неполадки с головой, то газ забудет выключить, а то и зажечь, то забудет кран с текущей водой закрыть. Участковый врач, посоветовала ей перейти в дом-интернат. Мы ведь не могли за ней присматривать, при двух детях: дочке было десять лет, а сыну – восемь. Сначала Анна Прокофьевна не соглашалась на переход в дом-интернат, но потом, по совету своей подружки, согласилась. Марина, жена, полностью взяла на себя оформление на переход в дом-интернат. Комнату Анны Прокофьевны, как и полагалось, оставили за ней на полгода, со всеми её вещами. Мы часто навещали Анну Прокофьевну. Прожила она в доме-интернате почти три года, до 3 мая 1990 г. Ей там понравилось, подружек нашла, о кормёжке беспокоиться не надо было, да кое-что и мы привозили.

Через полгода мы стали хозяевами всей квартиры, поэтому и смогли приобрести чёрненького щеночка, за 140 рублей. Как сказал мой брат, что он лучше бы за эти деньги купил телёнка. Понятно, что в его хозяйстве в деревне телёнок больше пригодится, а собаку в дом кто же в деревне пускает, пусть бегает себе по двору, а то и сторожит на привязи. У брата и было таких в то время две собаки.

Щенка взяли двухмесячного. Первое, что мы стали обсуждать тоже на общем совете – какое ему дать имя. Думали-подумали и остановились на кратком слове Том. Кратко и звонко.

Первое время ему было тоскливо без мамы. Скулил невыносимо. Пришлось мне на время заменить ему маму. Я стал по ночам опускать ему с кровати руку в коробку, в которой была его постель. Потихоньку он привык к такому соседству, и уже начинал скулить, когда не было в его домике моей руки.

Продавцы Тома тогда сказали, что чёрный цвет – это не очень надолго, потом он должен стать серым. Так и произошло. К возрасту, кажется, одного года он превратился уже в серого терьера, даже пока ещё – терьерчика.

Гулял с ним, в основном, я. На поводке, который смастерил сам из какого-то длинного матерчатого ремня. На конце прикреплялся ошейник, на котором мы чернилами записали его кличку и телефон хозяев. Потому и гулял с ним я, особенно по утрам, что я по своему складу – жаворонок. Очень рано просыпаюсь, но уже после обеда – практически не работник. Тогда я был преподавателем в институте. Так вот, для меня работа с вечерниками – сущая каторга, потому что занятия заканчивались в то время, когда я уже смотрю очередной сон. В обеденное время мы с Томом практически не гуляли, только если в выходные дни.

Обычно наши прогулки проходили по улице Островского, которая идёт параллельно улице Пятницкая. По улице, дворикам и закоулочкам в сторону метро «Новокузнецкая»: к домику Островского, к Третьяковской галерее, к Лаврушинскому переулку. Иногда ходили, тоже дворами, в сторону метро «Павелецкая», примерно параллельно улице Валовая, всякими переулками, Монетчиковскими и Татарскими. Как раз мимо школы, в которой учились наши дети.

Когда Том был ещё совсем маленький, он обычно справлял малую нужду на улице и дома, немного приседая на задние лапы. Я всё ждал, когда же он будет делать это нормально, как и все собаки мужского пола. Его инстинкт, наконец, сработал. Однажды он подбежал к дереву, как и положено, обнюхал его, а потом довольно резко поднял заднюю ногу. Но это получилось так резко, что он упал на бок. И так случилось несколько раз за это гуляние, пока он не научился несколько осторожнее поднимать ногу.

В конце декабря 1987 г. мы установили небольшую ёлку, нарядили её. К нам сверху пришла соседка Зинаида с сыном Антоном. Ему было, я думаю, два с половиной года. Как же они, Антон и Том, смотрели друг на друга! А тут ещё и ёлка наряженная. От избытка чувств под Антоном появилась лужица. Не замедлил и Том с тем же. За компанию. При этом присев на задние ноги, ещё не научился пока этому, как и положено грамотной собаке.

Специально мы Тома ничему не обучали, получалось как-то само собой. Например, запрет входить в кухню, когда в ней кто-то из нас или мы вместе. В наше отсутствие, понятно, он уже полный хозяин квартиры. Это было видно по всем смятым постелям на наших кроватях. Но что хорошо, он не грыз корешков книг и не трогал наши тапочки. А то собачники рассказывали такие ужасы про растрёпанные тапочки, про книги и обои. Книг у нас было много, но они все размещались в полках, повешенных на стены, поэтому «ужасов» с ними быть не могло. Нас это миновало. Да мы, уходя, кухню на дверь и не закрывали. Он в таком случае, когда мы в кухне, ложился в коридоре во входной двери на паркет так, что его передние лапы оказывались на границе паркета и кафельного пола кухни. Если лапы чуть заходили на кафель, то достаточно было только посмотреть на него, он тут же отползал до разрешённого положения. А если это не действовало, то произнесённое кем-нибудь из нас слово «Том!» так же приводило его в необходимое разрешённое положение.

То, что он без нас заходил в кухню – это бесспорно. Как-то раз Марина, купила отварную рульку. Забежала домой с работы, она работала в школе недалеко от дома, положила на кухонный стол, а убрать в холодильник забыла, так торопилась. Первым пришёл домой я. Захожу в квартиру. Обычно Том радостный выбегает встречать. А тут, полная тишина. Думаю, что кто-то пришёл пораньше меня и ушёл с ним гулять. Но поводок на месте. Странно. Хожу по квартире, зову Тома. Тоже тишина. Смотрю, в коридоре, где у Тома место с его постелью и миской для еды, лежит большой кусок мяса, с косточкой, тоже не маленькой. Покусанный со всех сторон. Что такое? Мы ведь Тому таких «деликатесов» не даём. Время-то было горбачёвское, талонное, голодноватое. То, что Марина купила рульку – это просто везение. А тут, целый такой кус Тому!? Но вот под кроватью, чувствую, что-то движется. Заглядываю, а там наш Том, дрожит в предвкушении ожидания.

Но что он ожидает? Мы ведь его за случавшиеся шалости, а их было достаточное количество, никогда не наказывали битьём. Громко отчитывали – это да. А вот чтобы шлёпнуть – никогда. Нас, правда, научили, как «наказывать». Газетой, одной-двумя её сложенными страницами. Это совершенно безболезненно, но одно только замахивание таким орудием приводит собаку в чувство.

Понятно. Стянул, значит, наш «деликатес», «не вынесла душа поэта», поэтому и тяготится возможным наказанием. Взял прямо со стола, для чего ему надо было забраться сначала на стул. Я, конечно, разозлился на него, но оставшийся кусок рульки трогать не стал, косточку с мясом положил в его миску. Потом, когда все собрались, мы решили эту часть рульки выдавать ему порциями с кашей, которую ему готовили в той же кастрюле, что и себе. А косточка ещё долго была его забавой.

Как часто говорят, что у животных инстинкт. Но очень уж не подходит под это его поведение во время всей истории с кражей рульки. Мы же его никогда не наказывали. Тогда почему же он спрятался перед нашим приходом? Вполне может быть, что он рассуждал, по-человечески, таким образом:

«Я сделал очень плохо. Просто невозможно плохо. Даже и при хорошем отношении хозяев ко мне, они вправе отлупить меня чем попало. Поэтому спрячусь-ка я под кровать, а там – что будет».

Чисто детский поступок, спрятаться на первый момент.

Том вышел из-под кровати с поджатым хвостом, которого у него почти не было. И смотрел на меня, как нашкодивший ребёнок, хотя я ему ещё ничего не говорил о его проступке. То есть он знал, почему он спрятался, догадывался о том, что сотворил. Догадывался и о моём состоянии в этот момент. От инстинкта здесь ничего не остаётся. При инстинктах не рассуждают, а здесь – налицо его рассуждения, без которых не спрячешься под кровать и без которых не посмотришь виновато в глаза хозяину.