Бабушка, расскажи сказку!

Большего и не надо.

Охота

«…сильный зверолов, как Нимрод, перед Господом».

Бытие, 10:9.

Я не мог не выстрелить по нему, иначе мне пришлось бы

раз и навсегда бросить охоту. Если человек сомневается в

своём праве охотника, он уже не смеет убивать ни в конце,

ни в начале, ни в разгар охоты, потому что он тогда не охотник,

а убийца. Я должен был убить этого селезня ради всех селезней,

убитых по весне, ради всех, которых я убил и ещё убью в своей

жизни, и ради самого себя, чтобы не лишиться прекраснейшего,

что есть на свете: права вверяться древнейшему человеческому

инстинкту охоты.

Юрий Нагибин. «Мещерские были». Когда утки в поре.

Охота пуще неволи. Раньше, когда охота была работой для добывания пищи, она и не сравнивалась с неволей, даже и охотой не была, а работой, борьбой за существование. С неволей она стала сравниваться, когда стала праздной, когда она стала своеобразным ритуалом, развлечением для праздных. Опять же не для всех праздных, а для людей, имеющих к этому азарт. Дай мне, например, ружьё, снаряди разными боеприпасами, не возьму я его и не пойду никуда убивать не нужных мне для моей жизни зверей или птиц. Нет у меня к этому азарта, а значит и желания. Кстати, с рыбалкой – то же самое, хотя и приходилось ловить рыбу в детстве, да и в другие годы. Нет во мне этого «человеческого инстинкта охоты», да и слава Богу, пусть другие этому радуются и исполняют то, что им впору по их древнейшей страсти, а может быть, как сказал Ю.Нагибин, по их «древнейшему инстинкту».

Вспомним нашу недалёкую историю времён, хотя бы, Л.И.Брежнева, когда они всей правительственной когортой отправлялись на охоту, даже и документальных фильмов на эту тему наснимали много. А то ещё и пригласят с собой видных иностранных гостей, тоже позабавиться. Ну что они, голодные, что ли? Нет, просто охотники-любители, для политического времяпровождения. Но, как необходимо отметить, эти люди не бегают за дикими животными, не выслеживают их и не преследуют в каких-то особых при охоте случаях. Практически всё это за них делают оплачиваемые из государственного кармана люди, называемые егерями. Причём – специальными егерями, именно для них. Следовательно, по определению, они никакие не охотники, а самые заурядные убийцы животных. И ведь специально держали для этого заповедное место (и не одно!), лесные домишки для ночлега, разную обслугу. И всё, конечно, повторюсь, за государственный счёт…

Появилась возможность, и не праздные люди стали охотниками. Как сказала одна преподавательница математики на моей работе, не в отношении охоты, по другому поводу, но и сюда это прицепить можно: «Процент сдвинутых по фазе в обществе всегда остаётся постоянным». Так вот, процент этих сдвинутых по фазе в отношении охоты – тоже постоянный. Процент этот можно слегка прикинуть: количество членов общества охотников, отнесенное к числу жителей, имеющих право держать ружьё, и умноженное, конечно, на сто. Поскольку члены общества охотников – абсолютное большинство – мужчины, то и относить их число надо к числу взрослых особей мужского пола. Не так уж и много окажется, но достаточным, чтобы истребить всю фауну. Поэтому и устанавливают разрешенные сроки охоты (но, конечно, не для особ, всенародно избранных, которые делают это за государственный счёт, не обращая внимание на установленные законом сроки охоты), ограничивают возможности убийства никому не нужных для поддержания своей физической жизни зверей. За исключением тех случаев, я снова повторюсь, когда охота является условием существования человека…

Брат, Михаил, охотник и рыбак. Азартный и заядлый. Сейчас ему не до этого. Живет в деревне, хозяйство большое. В собственности семь гектаров земли. До недавнего времени корова была, по два-три поросёнка, кролики, куры-гуси-утки, пахать-сеять-убирать надо. Пасеку завёл, сейчас уже больше двадцати пчелиных семей. Да и до недавнего времени работал ещё и учителем в школе. Не до азарта охотничьего. А привил ему охотничью страсть ещё в Красном Кусте наш сосед, ближний от нашего хуторка, Иван Тарасович Авилов, или, как его звали, Иван Таращ, или просто – Таращ. Брал он брата с собой на рыбалку ещё пацанёнком, а потом на настоящую охоту и товарищем, со вторым ружьём.

Иван Тарасович лицом был известным не только в наших деревнях, но и далеко за их рубежом. Он был охотник и рыбак. А это по нашей местности большая редкость. К таким занятиям относились как к некоторой человеческой слабости, а человека с такими слабостями воспринимали как не от мира сего, устоявшегося, деревенского. Но он не был предметом каких-либо насмешек. Ни в коем случае. Его уважали. И рассказы его охотничьи и рыбацкие о том, как от него зверёк убежал или рыба сорвалась размером в размах двух рук (таких размеров рыб в наших ручейках и не было), воспринимались с пониманием и снисходительностью. Такие, не от мира сего – все такие, по фазе несколько того, сдвинутой. Входящие как раз в постоянный для любого человеческого общества процент «сдвинутых по фазе». Иван Тарасович, пожалуй, один из редких, кого удостоили безобидной деревенской частушкой местного значения и производства:

– Ох, Таращ, ты, Таращ!

Ты глаза-то не таращь,

У твоёй у Дарии

Глаза тоже карии.

Дарья – это жена Тараща. Я привёл эту частушку в том звучании, как она у нас произносилась.

Любил Таращ и немного приврать. Да он и знал, что ему вряд ли верят, но и здесь охота пуще неволи. Например, один из случаев. Жара как-то летом стояла жестокая. Засуха, словом. Земля как камень, и поливы на огороде толком не помогали. Иван Тарасович ходил по каким-то надобностям в деревню Зиновка, которая километрах в десяти от нас. Возвращается, спрашивает:

– А что, у нас тут дождя-то не было?

– Да нет, Иван Таращ, какой дождь! Вон, солнце-то, как жарит!

– Да? А в Зяновке-то прямо пролил. Я вот, хорошо, в сапогах резиновых пошёл, а то ба…. Иду там, не заметил, и в лужу обоимизадними ногами и попал.

И показывает на свои обои задние ноги. А сапоги у него, действительно, грязные. Ну, надо же было ему, возвращаясь, на пруду под их домом (Авиловом же пруду) по пути сапоги вымазать, чтобы рассказать эту байку. Не помыть от пыли, а именно специально вымазать. Правда, тут уж и не охотничья черта, это уже шутка. Но, одно к одному…

Ружьё отцу в подарок, будто бы для охраны дома, привёз наш зять, Николай Яковлевич Журавлев, муж сестры отца, Антонины. Понятно, что никакой охраны и не предполагалось. Но все знали, что у Чекалиных ружьё, поэтому за свою пасеку мы могли быть относительно спокойны. Ружьё – одностволка, шестнадцатого калибра, тульского завода. Хорошее, било довольно кучно. И мне приходилось стрелять из него, лет в четырнадцать, под наблюдением отца, конечно. Для моего возраста отдача была крепкая даже при нормальном заряде патрона. Ощущалась в плече долго.

А вот и добавка к этому ружью, всплывшая совсем недавно. 12 февраля 2017 года я был в Заворово Раменского района на похоронах моего друга детства Незнанова Саши. После отпевания в местной церкви к нам с моей женой, подошла, как оказалось, Татьяна, дочка Незнанова Владимира Филипповича. Немного поговорили, и мы уехали домой. Потом Татьяна связалась с кишинёвским Володей (её и моим двоюродным братом), и рассказала ему, что за поминальным столом она сидела рядом с какой-то бабушкой, которая её расспрашивала, кто она, чья она и откуда. Татьяна рассказала. На что эта бабушка ей упрекнула: «Это твои Колька-то с Володькой застрелили у нас двух уток». У нас – это у Мамонтовых, которые жили в конце нашей деревни. Эти Мамонтовы были родственниками Незнановых по линии второй жены Сашиного отца – Марии. «Колька» – это Николай Филиппович, отец кишинёвского Володи, а «Володька» – его брат, Владимир Филиппович, как раз отец этой Татьяны. Но дело в том, что уток застрелили совсем не «Володька» с «Колькой», а непосредственно Журавлёв Николай Яковлевич, который и привёз из Москвы вместе со своим племянником Михаилом это ружьё в подарок моему отцу. Вот он и сходил опробовать свой подарок. Когда они принесли этих двух уток к нам, то отец сразу заметил, что птицы меченые. Пошли по этим домам, напротив Суркова пруда, под чьими огородами были убиты утки, оказалось – Мамонтовы. Об этом инциденте вспомнила тётя Сима, мама Володи, которой Володя рассказал эту историю с «Колькой» и «Володькой». Уток потом поделили. За одну заплатили деньги и съели «охотники», вместе с Чекалиными, где они находились, а вторую, как сказали хозяева уток, «мы съедим сами».

Володя прислал мне письмо об этих событиях и воспоминаниях. И у меня тоже что-то в памяти прорезалось в отношении этих событий. В 1970 году я повёз в Кишинёв в гости бабушку Веру к её дочке Антонине и зятю Николаю, который и привозил нам в подарок ружьё. У меня в это время были зимние каникулы (я учился в институте), значит, дело было в конце января – первой декаде февраля месяцев. За праздничным столом в честь нашего приезда, выпивший Николай Яковлевич стал рассказывать про какую-то охоту в Смоленской области (он родом из этой области). На что тётя Тоня, махнув рукой, произнесла фразу, в которой слово «охотник» прозвучало примерно так же, как в мультфильме про Простоквашино у кота Матроскина в отношении собаки Шарика, так, с некоторой расстановкой слогов, по-табаковски, – «охот-ни-чек». За столом прокатился смешок со стороны тёти Тони, бабушка Вера только ухмыльнулась, а я просто ничего не понял, да и что бы я понял, если не знал этой истории про уток. И вот только теперь это и всплыло и сопоставилось в моей памяти, как сказал кишинёвский Володя – «сошлись все пазлы».

«Пазлы» и дальше продолжают складываться. Когда я рассказал в сентябре 2017 года, в Подхожем, куда мы с женой Мариной приехали для посещения могил моих родителей, эту историю с утками брату Михаилу, он засмеялся и сказал, что он всё знает, поскольку сам присутствовал при этом, на той самой охоте, с Николаем Яковлевичем и его племянником.

И ещё про то же ружьё. Не про наше, но про ружьё. Пошли на охоту Николай и Владимир Филипповичи, те самые «Колька с Володькой». Больше, кажется, никого с ними не было. Пошли на зайца. Устали. Присели отдохнуть и выпить-закусить, чем Бог послал, то есть – что с собой взяли. И тут к ним неожиданно выбегает какой-то ополоумевший заяц. Прямо под их скатерть-самобранку (вероятно, спасался от кого-то). Шустрый Владимир не растерялся и прикладом оглоушил этого зверя. В Кишинёве у Володи есть фотография двух охотников с этим зайцем. Володя говорит, что очень плохого качества, копия с неё получается очень плохой, поэтому он и не прислал, а прислал только своего отца с двухстволкой, скорее всего, Авилова Ивана Тарасовича, да и со стаканом водки в руке.

Николай и Владимир – сводные братья моего друга Саши. Николай был старше Саши на 21 год, а Владимир – поменьше, лет на 18-19 старше. Когда родился Саша, привезли его из больницы домой, а дома у них в это время находился Николай, вероятно, сразу же после службы в армии. Отец Саши, Филипп Степанович, и говорит, шутя, Саше: «Ну, вот, Сашок, наишь, поздоровкайся с твоим дядь Колей».

Мы про этот эпизод часто вспоминали, когда разговор в семье заходил о жизни в Красном Кусте, о Незнановых.

У Филиппа Степановича была такая присказка в разговоре – «наишь», вероятно, сокращённый вариант слова «знаешь». Из-за этого его за глаза так и называли – Наишь. В деревне, ведь, схлопотать какое-нибудь прозвище очень просто. Их часто именовали Ермохиными, вероятно, такое, как говорят, подворье. Помню, часто, бабушка спрашивает: «Куда ты пошёл?» Так и отвечаю: «К Шурке Ярмохину!»…

Брат сам катал дробь разной величины. Нарубит свинцовых кусочков из отлитых им же свинцовых прутков разного диаметра, разберет по одинаковым размерам, насыплет всё это на нагретую чугунную сковородку, а другой тоже нагретой чугунной сковородкой, размером поменьше, катает. Не так уж и кругло получалось, как покупная дробь, но зато не надо было покупать. Только порох. А пыжи войлочные брат тоже сам делал из старых валенок. Делал и картечь, и жаканы, и мелкую дробь-пшено на мелких птиц. И следил за ружьём, ствол шомполом числил до блеска. Да и мне нравилось этим заниматься. А лучше это делать сразу после стрельбы.

Зверей в наших краях было мало. И по количеству, и по названию. Зайцы, да редкие лисы.

Пошёл однажды зимой брат на охоту на зайца. Как раз после свежего снегопада. Нашёл след, пошёл по нему зайца искать. Без лыж был.

Да у нас тогда и лыж-то не было нормальных. Отец сделал нам лыжи из досок, в горячей воде распарил и загнул мыски, прикрепил ремённые петли для ног – и катайся на здоровье. Да мы и катались, с кургана. Правда, от времени мыски стали распрямляться, отец их снова загибал. На таких лыжах далеко не убежишь, тем более – в погоню за зайцем.

Но, надо сказать, что в определенный период зимы снег в степи не рыхлый, а уплотнённый, убитый ветром. Только вот свежий снег ещё рыхлым остаётся.

Шёл-брёл наш охотник, ружьё наизготовку. Стронул в одном месте зайца, но для выстрела не поспел. Пошёл дальше. Уже на другой лёжке смог выстрелить в бегущего и ранил его. А потом бегал за этим зайцем несколько часов и только к вечеру смог пристрелить. Домой уже затемно вернулся. Стёр ноги в валенках в кровь. Но гордый, с зайцем в руках за задние ноги.

А то, что брат убивал или ловил, сам он и не ел либо ел с неохотой. А вот приготовить умел и любил, ещё со школьной скамьи поварничал. Впрочем, и сейчас готовит и делает это с охотой. Умеет всё – насолить-наквасить, наварить-нажарить, копчёности разные, колбасу, зельц и прочие вкусности. Да и с выращиванием у него получается неплохо. С огородом управляются вместе женой, с разной скотиной – тоже, в том числе и с пасекой. Даже виноградник устроил очень плодовитый. А уж прививками просто несколько яблонь украсил разными сортами как яблок, так и груш…

Рыбу в Красном Кусте в пруду в то время на удочку не ловили. Ловили, да она не ловилась. Не голодная была. Пруды были богатые кормом. И вегетарианцам хватало и хищникам, щукам и окуням. Хищники названные, вообще-то, в небольших прудах не живут. Это чуть за нами, в сторону Масловки, были два небольших озерца речки Токай. Вода в этой части речки хоть и слабо, но проточная. Там такой народ и обитал. А в наших прудах водился только красный карась. А вот в озерцах, помимо щук и окуней, – пескари, голавль, лини, белый карась, приходили сюда из системы сравнительно больших речек: Токая, Хопра, Дона.

Рыбу ловили бреднем или сетью. Да и ловцов-то было – всё тот же Иван Таращ. Ему иногда и заказывали:

– Иван Таращ, гости к нам из Москвы приезжают. Ты рыбу-то не собирался ловить? Так на нашу долю оставь?!

Оставлял, получал свою долю, горькую. Для него-то она сладкая была, а вот для тёти Даши, жены его, – горше некуда. Да хоть не из дома деньги на это.

Удочками ловили только приезжие гости. Приезжали на отдых в свой отпуск, привозили все снасти, любых червей накопают на любой вкус (навоза-то много на каждом дворе было) и сидят весь день с раннего утра до позднего вечера вхолостую. Хоть на зорьке, хоть после неё. Рыба признавала только сеть и бредень. И опять, за сетью – к Ивану Таращу. Он, как водится, с ними в компанию. Пока сеть стоит, идут споры-разговоры за откуда-то взявшейся бутылкой и нехитрой закуской.

Были и ещё способы ловли рыбы. Вершой (норетом) и кошёлкой.