Бабушка, расскажи сказку!

Потом мы долго вспоминали этот случай. Особенно тётя Тоня. Она очень умела изобразить какую-нибудь произошедшую ситуацию.

Я снова возвращусь к нашему пожару от молнии. В то время у нас на постое находилась бригада рабочих, кажется, из Ярославской области. Они и тушили наш пожар. Один из них, Михаил, тихий такой мужик, но большой любитель выпить. Он очень полюбил бабушку Веру, говорил, что она очень похожа на его мать. В один из приездов из своего дома, который был где-то в Ярославской или Владимирской области, он привёз в подарок бабушке на икону вышитое полотенце. Сказал, что это прислала его мама, сама вышивала по льняному полотну, которое когда-то и сама выткала. Это полотенце было у нас долго. Его так по назначению и повесили – на икону.

Так вот, этот Михаил отучил сестру от бутылки с соской. Валя очень долго с ней не расставалась, хотя ей было уже три года. Как-то он подошёл к ней, попросил посмотреть бутылочку, взял в руки, потом ахнул, выронив её на пол. Бутылочка разбилась вдребезги. Валя сначала поплакала, но потом как-то быстро про неё забыла, перешла на ложку…

Теперь – снова к стаду. В степи, когда мы пасли скот, во время грозы мы делали всё по правилам. Ложились на землю, а то и на какой-нибудь стожок. Подальше от лощинок.

Сравнительно частыми гостьями были и шаровые молнии. У нас в доме не было, но говорят, что подожгла нас тогда именно шаровая молния, молния местного значения.

Пожар от грозы считался карой Господней. Это если дом сгорит, корову или овцу убьёт. А вот с человеком не так. Считалось, что это печать Божья, его милость, к Себе в рай забрал. Бабушка рассказывала, что однажды в их деревне, во Львово, молнией убило большевика. Он хороший был человек, но неверующий, в церковь, естественно, не ходил, да и по долгу службы и своей совести искоренял религию на местах. А тут, молнией его убило. Все так и ахнули: «Надо же, большевик, а Богу угодный! Вот и угадай, поди-ка!»…

Ну, Бог с ней, с грозой. Будет она, не будет, а нам стадо выгонять. Сейчас лето, значит очень рано, ещё до восхода солнца надо дойти до другого конца деревни. А это в половине пятого или в пять утра. Им, с того края, хуже всего было, они первыми должны отдоиться. А пока через всю деревню с сонным стадом проползёшь, другой край успевает вовремя подоить корову. Наша корова обычно уже поджидала стадо.

Раньше всех должны подоить коров тётя Дуся Полякова и её соседи, Мамонтовы и Сурковы.

Тётя Дуся (Дуня, Евдокия) – вылитая цыганка. Чёрная, бойкая, за словом в карман не полезет. В разговоре на язык остра, говорила быстро, сразу и не уловишь, о чём она говорит.

Случай один с тётей Дусей в памяти остался. Стирала она как-то бельё в корыте, на улице перед домом. А тут цыганки в деревню зашли, попрошайничать. Вот одна и пристала к нашей тёте Дусе:

– Молодая-хорошая, дай я тебе погадаю на счастье. Тебе и деткам твоим и хозяину дома.

– Я тебе сама чего хошь нагадаю. Иди-ка своей дорогой, – отвечает тётя Дуся, а сама продолжает стирать.

– Ну, дай, тогда, хлеба кусок, да яичек деткам, – продолжает цыганка.

А вокруг неё целый выводок цыганят, да на руках ещё один.

– Нету у меня тебе ничего. Работать надо. Руки вот такие иметь надо, не будешь за чужим хлебом бегать.

– А куда мне от детей моих работать? И дома у меня нету, красавица. А твой дом богатый какой! В достатке живёшь. И хорошо тебе по жизни будет. И деткам твоим. И на том свете хорошо тебе будет!

Тут тётя Дуся встрепенулась так, руки мокрые в бока упёрла и говорит ей со злостью:

– Это чем же мне на том свете хорошо-то будет? А?

Цыганка видит, что не выгорело у неё дело, разозлилась баба. И в ответ ей говорит, притопнув ногой:

– Да в вытяжку лежать будешь!..

Мы бы могли и породниться с Поляковой тётей Дусей. Бабушкин брат, дядя Петя, в 1928 году приходил в наш Красный Куст из деревни Петровское, откуда родом и бабушка Вера, тогда его звали ещё Иваном, помогать Чекалиным в строительстве дома после их переезда из села Львово (во Львово бабушку взяли замуж из деревни Петровское). Тётя Дуся в то время была не Полякова. Вот они и познакомились на молодёжных вечеринках…

За домом Поляковых был ещё один дом, шофёра единственной тогда в колхозе машины «полуторки», Ивана Тимофеевича Мамонтова, а звали его по-деревенски – Иван Тимофев. И у детей его и фамилия образовалась такая же, сверстник мой, например, Колька Ивантимофев. Потом, через небольшую лощинку, начиналась другая деревня, Верблюдовка. Сюда вот, однажды, в возрасте пяти с половиной лет, в середине лета 1952 г., когда родители были в Кропоткине, добрёл мой брат, Михаил. Смотрят люди – мальчишка какой-то идёт один. А он такой кудрявенький, светловолосый, как амурчик.

– Чей же это ребятёнок-то?

– Похоже – Чекалиных.

– Ты чей будешь? Фамилия-то как твоя?

– Мишка я, Чакалин.

Ну и доставили его не по его назначению. А назначение его было – базар. День был воскресный. Дедушка Василий на базар уехал, в Токарёвку, километрах в восемнадцати от нас, продавать мясо либо ещё что, не знаю. Мише очень хотелось с ним на этот невообразимо заманчивый базар, потому что с базара дедушка всегда что-нибудь привозил. Как же туда не попасть? Вот брат и решил самостоятельно туда и пробраться. Раз по-хорошему не берут.

Где было бабушке уследить за ним. Родителей нет, в отъезде, в Кропоткине, в поисках нового места жительства, мне только три с половиной года, хозяйство. Вот он и ускакал за дедушкой…

Когда приходили к дому Поляковых собирать стадо (идти надо было на восток, за ними как раз и вставало солнце), тётя Дуся всегда выговаривала, что, мол, рано-то как пришли, корова ещё не проснулась. Приходилось и подождать, но и по деревне сбор стада шёл медленно, и стадо старались придерживать. А то какая-то хозяйка и догоняла потом со своей коровой уже примерно на половине дороги к Пичаево. По пути забирали и ещё одну небольшую компанию в Пичаево и уходили пастись по лощинам, а в августе – и по жнивью.

От нашей деревни стойло обычно было далеко, на втором Пичаевском пруду. Он был уже сильно заросший, купаться в нём нельзя, а нашему стаду вода для питья годилась. Дело ещё в том, что на первом пруду в Пичаево, который был почти в деревне, на дойку останавливалось совхозное стадо. А наш пруд, Авилов, был, можно сказать, в самой нашей деревне. Если пригонять на него, то сообразительные животные по домам могут разбежаться. Тут уж и не удержишь. Да и корма для скота в окрестности нашей деревни не так много было.

Я говорил раньше, что овцы все одинаковые. Оказывается, ничего подобного. Своих овец в стаде всегда найдешь, и видно их хорошо. Если внимательно присмотреться, то и морды-то у них у всех, даже и у своих, разные. Овцы хозяйского ребёнка не узнают, боятся. А вот своя корова, та нет. И в поле тебя подпускает.

Обеденная дойка и отдых примерно с часу дня и до трёх. Некоторые овцы и на стойле ходят, пощипывают травку. Коровы обычно ложатся, дожидаются свою хозяйку. А если жарко, если насекомые одолевают, то и в пруд забираются. Увидит корова хозяйку и потихоньку встаёт, нескладно так. Полезное корова животное, конечно, но очень уж нескладное.

За эти два часа и мы отдохнём, пообедаем тем, что принесут. А то и тут же молока нальют, если хочешь, парного. Я парное молоко люблю, например. Пахнет оно хлевом и коровой. От вчерашнего-то запах уже не такой. И в течение всего отдыха бьют струйки молока в подойники: «вжик-вжик» по донышку, сначала звонко, а потом – глуше. Да слышно, как ругаются на коров хозяйки за их мотающиеся хвосты, отпугивающие насекомых: «А ну, стой. Стой смирно! Чтоб тебя замотало!»

А замотает, слезами обливаться будет. В хозяйстве корова – главное животное. (Ещё, конечно, и лошадь. Но это ещё в давние времена.) Корова только этого не понимает, а то бы и дивиденды дополнительные себе устроила. И получилось бы.

В жаркое летнее время коров очень донимали слепни и оводы. Прямо никакого спаса от них не было. Для овец такие насекомые не страшны, если пристанет, то отогнать не слишком трудно. А вот крупным животным это сложно. Я помню, что лошади часто спасались от насекомых в воде. Заберутся почти полностью в воду и стоят, пока это возможно. То же самое делали и на стойле некоторые коровы. Придёт хозяйка, а корова блаженствует в воде. Не лёжа, а только стоя.

Солнце на закат. Пора двигаться домой. Этого и стаду подсказывать не надо. Особенно коровам. Им пора доиться, молоко подпирает, вымя набухшее. У некоторых и по пути молоко из сосков капает. А идти до дома далеко. Стадо ещё на лощинах за Пичаевом. Быстро только овцы да козы бегают. А коровы вперевалочку идут. Хоть ты перед ней распляшись. Она – топ-топ, головой мотнёт-покачает. И если уж пробежится, то только для вида. Встрепенётся так, а сама как ползла, так и ползёт.

У нас, например, не знаю, как у других, но для всей этой нашей живности была приманка – полные ясли повители с огорода. А кто-то приманивает и кусочками подсоленного хлеба. Поэтому вся «своя» группа часто и спешит к этой подкормке.

По деревне стон стадный: мычат коровы, блеют овцы, козы мемекают, не отстают и ягнята с козлятами. За сутки по деревне дважды такой стадный многоголосый «стон» – утренний и вечерний. Причём, как и «выражение морды», оба отличаются друг от друга. Если записать это звучание на магнитофон, то очень легко отличить эти два звучания. В вечернем прослушиваются как будто жалобные звуки, как будто на нас, пастухов жалуются, такие, мол, сякие. Да и голоса хозяек своё добавляют в это многоголосье: «Манька, Манька! – Зорька, Зорька!» …

И другие, но не очень разные имена.

Можно и не звать. Манька к Маньке и придет.

Маленькая кошечка

Маленькая кошечка

Сидит на окошечке:

– Где ж мои котя-а-тки,

Малые ребя-а-тки?

(Из детской песеннки).

В зимний вечер из потёмок

появляется котёнок:

сверху сер, а снизу бел,

очень горд и очень смел.