Суровая Родина. Нехороший путеводитель Кемерово

Около 6 утра зазвонил телефон. Это было очень странно – таких ранних звонков у нас никогда не было. Дом спал. Мама взяла трубку и сквозь сон спросила:

– Кто это?.. Собаку, какую собаку?

Я услышал «страшное» слово, моментально вскочил с постели:

– Собаку, давай собаку!

Мама, ещё не проснувшись, честно призналась:

– Звонила моя студентка, у неё ощенилась собака, – и ушла досыпать.

Маму, конечно, я дожал. Не помню, через сколько дней, но мы поехали за собакой. Взяли с собой старую кроличью шапку черного цвета.

Кролик был самым близким другом советского человека – «не только ценный мех, но и три – четыре килограмма диетического, легкоусвояемого мяса». Кроличью шапку хулиганы на улицах не снимали с прохожих даже в самых дерзких районах Кемерово – это было западло. В каждой семье на антресолях валялись поношенные, затёртые, засаленные кроличьи шапки. Выбросить их было жалко, а носить уже стыдно.

Приехали. Собака оказалась болонкой. Поговорили, завернули собачий комочек в шапку и – домой! Она была беспаспортная, и имя мы могли ей выбрать любое. Нарекли – Фенькой!

Первые полгода я был не седьмом небе от счастья – ухаживал за ней, гулял, кормил. Фенька росла и из маленького комочка превратилась в прелестную лохматую белую болонку. А я опять начал «скулить». Собака оказалась собаке рознь! Я-то хотел овчарку, чтобы дрессировать её, учить всяким командам, задерживать хулиганов и даже, возможно, шпионов.

А эта – издевательство какое-то, а не собака.

Настроение моё всё больше портилось. Я понял, что суровая судьба сыграла со мной злую шутку – подсунула мне «ни то, ни сё» вместо овчарки.

Уже второклассник – Сергей Колков, принял первое важное решение в своей жизни – продать собаку.

В воскресенье я проснулся в гостях у бабушки и твёрдо сказал:

– Я иду на базар продавать Феньку!

Бабушка относилась к Феньке спокойно и без личной привязанности, как всякий деревенский человек относится ко всему живому – скотина она скотина и есть.

Моя идея была такая – продать Феньку и купить щенка овчарки, чтобы всё в моей жизни стало «по-настоящему».

Я быстро оделся, взял Феньку на поводок и двинулся в сторону базара, бабушка покорно засеменила за мной.

Пришли на базар. Я занял свободное место у тополя в собачьем ряду. Вокруг меня моментально собрались люди. Вид сильно кучерявого мальчика с такой же кучерявой, но только белой болонкой в ряду взрослых продавцов был необычным.

Какой-то рослый пацан, сплюнув шелуху от семечек на землю, спросил, сам себе ответив:

– Чё, друга продаешь?

Я промолчал. Мне не хотелось рассказывать какому-то чужому мальчику как обманула меня злодейка-судьба.

Стою. Мне сильно стыдно, но отступать уже нельзя. Было стрёмно не от того, что продаю Феньку, а стыдно вообще – продавать.

Вскоре появился перспективный покупатель – женщина средних лет:

– Сколько стоит собака?

Это было неожиданно.

Продать-то я Феньку решился. Моё решение было твёрдым, но и абстрактным одновременно. Ни с мамой, ни с бабушкой я это не обсуждал. О цене вообще не думал.

До этого я ничего и никому в своей жизни не продавал, даже за пять копеек.

Женщина мне сразу понравилась, она была симпатичная и «городская».

– Мальчик, и сколько же стоит? —повторила она вопрос.

А вот сколько? Я чуть-чуть подумал и выпалил:

– Пятьдесят!

Почему «пятьдесят»? Это была самая большая купюра, которую я видел до этого в своей жизни – зелёная, хрустящая, с серьезным дедушкой Лениным в пиджаке.

Бабушкина пенсия была 40 рублей. Она ахнула:

– Деньжищи-то какие!

В её голове не укладывалось, что бесполезная в хозяйстве собака может вдруг стоить таких серьёзных денег.

Покупательница не торговалась:

– Хорошо, беру.

Достала те самые пятьдесят рублей одной хрустящей бумажкой и вручила их мне.

Дальше всё было как в тумане – я положил их в карман, отдал женщине поводок с Фенькой, развернулся и пошёл домой. Бабушка засеменила за мной. В тот день я был не в состоянии прицениваться к щенкам овчарок. Больше Феньку я никогда не встречал.

Всё случилось по-настоящему – настоящие деньги за настоящее предательство.

А базар жил своей жизнью.

Глава вторая

На пятачке перед входом стоял автобус пазик – продавали музыку на открытках. Шлягеры зарубежной эстрады местные умельцы «пилили»* на целлулоиде, потом скобой крепили к открытке «С новым годом!» и пускали зарубежные хиты в народ.

Слушать такую открытку можно было достаточно долго. Одна песенка – 1 рубль. Из автобуса звучали шлягеры Аббы, Бони М, Чингиз Хан, Африка Симона и прочая вкуснота. Крутили песни по чуть-чуть, секунд по тридцать, основной мотивчик и куплет. Нужно было стоять рядом с автобусом и ловить какую-то самую клевую песню, потом бежать к окошку и объяснять: «Мне вот эту: капа-да-па-дапа, да-да-да, а дуля кукарера, шозадела!».

Хит-парад у пиратов был на мировом уровне – хотелось купить каждую вторую песню. Названий исполнителей и групп толком никто не знал. Советская музыка была у них не в почёте – не помню, чтобы на открытках продавали хоть какую-нибудь советскую песню. Дельцы из автобуса хорошо разбирались во вкусах кемеровчан. Торговля шла бойко.

Потом одного из руководителей кемеровской Рембыттехники, которая долгие годы и занималась этим аудиопиратством, арестует ОБХСС. При обыске у него, в числе прочего, найдут стартовый спортивный пистолет, переделанный под патрон «мелкашка» и, самое страшное, золотое кольцо с американским национальным девизом, выгравированным внутри – «In God we trust». Из-за этого кольца газета «Комсомолец Кузбасса» напишет о нём почти как об изменнике Родине.

Чуть позднее, с появлением первых кассетных магнитофонов, на этот же пятачок перед входом на барахолку втиснется ещё и легковушка. Сидящий в ней в «строгаче»* дядька будет продавать кассеты с записями. В конце 70-х годов в его ассортименте впервые появятся «наши люди»: Высоцкий, Галич и Жванецкий. Кассета будет стоить 10 рублей.

Самоё козырное место базара – входные ворота – территория цыган. Толстые весёлые цыганки в цветастых юбках с полным ртом золотых зубов – «королевы торговли» – трясут полиэтиленовыми пакетами Березка*, Монтана, Пугачева. Самые крутые – с задницами, обтянутыми джинсами, и грудастыми ковбойскими девчонками, доходят в цене до шести рублей, те что попроще – по трёшке. Второй по коммерческой значимости цыганский товар – жвачка. «Лёлек и Болек» из Польши, редко – штатовский «Дональд Дак». Когда появилось производство в Москве – добилась жвачка «РотФронт»: мятная и клубничная. Самопальная тушь для ресниц, хна для окраски волос, помада, колготки.

В глубине рынка, в ряду под навесом, рядом с аквариумными рыбками, торговали и жвачкой местного кустарного производства. «Лёлек и Болек» стоил от 1,5 до 3 рублей. Местная жвачка – 20 копеек. Выглядела она так: литровая банка с водой, в которой лежали на дне коричневые кусочки чего-то похожего на ириски. Тётка-продавец ловко цепляла её вилкой и клала на листочек фольги. Как-то раз мы с бабушкой её купили. Ну что сказать? Это была какая-то разновидность гудрона, скрещенного с ириской. Повторить желание не возникло.