Три небылицы за постой

– Известное дело! – соглашается старуха. – У нас за огородом на сухой вербе нынешний год столько груш уродилось, что на всю губернию хватило. Пара штук, поди, и сейчас болтается…

Видит коробейник – ничем не пронять старуху. Но марку держит, рассказывает дальше:

– …Пошёл я по берегу, и забрёл в какой-то лес. Снова зажёг лучину, а передо мной деревья с глазами и ртом. Таращатся на меня, а сами облизываются. Ох, и страшно мне стало! Куда ни повернусь, а везде они, зубами, понимаешь, щёлкают, меж собой уговариваются: а, давайте, говорят, этого чужестранца съедим? Тут, смотрю, невдалеке обычное дерево – то ли липа, то ли дуб.. Полез я на дерево, чтобы желудей нарвать и хоть бы их погрызть: есть захотелось – спасу нет. А на дереве этом – аист сидит. До сих пор ума не приложу: откуда он мог у чудища в брюхе взяться?

– У-у-у, миленький, – машет рукой старуха, – плохо, видно, ты чудищев этих самых знаешь. У них, злодеев, в брюхе ещё и не то может завестись!

– Ну, вот… Взялся я за жёлудь, а аист меня в макушку клювом – тюк! Видно, подрядился он эти жёлуди караулить. Или, просто, не в духе был? Свалился я вниз, сижу на песке, за голову держусь. А из неё – поверите ли?! – дерево расти начало. То ли клён, то ль осина… Да, быстро так! Растёт и растёт, растёт и растёт… Проросло наружу сквозь брюхо чудища на свет белый, а я из-за этого и с места двинуться не могу. Надо бы уже на корабль возвращаться, а я – ни в какую! Сижу день, два, неделю… А верхушка дерева, тем временем, расцвела дивным, невиданным цветком. На ту пору мимо чудища ехал на своей карете королевич из заморского королевства огуречного. Он собрался посвататься к принцессе из лукового царства. Едет он и видит – цветок, что краше дня вешнего. Решил он его принцессе подарить и попробовал сорвать. Дёргал, дёргал, а он – ни в какую! Позвал слуг, стали дёргать они. Все разом как рванули, так вместе с деревом и меня наружу из брюха чудища вытянули. «Ну, – говорит королевич, – коль цветок никак не оторвать, придётся везти и тебя вместе с ним». Посадили меня в карету из большого огурца и поехали мы сватать луковую принцессу. К дворцу подъехали, а от него таким ядрёным луковым духом несёт, что и у королевича, и у его свиты слёзы из глаз – рекой. А я – хоть бы хны! Выбежала принцесса в платье из луковой шелухи, луковыми духами надушенная. У королевича от этого и вовсе слёзы фонтаном, сам на ногах еле держится. Протягивает он ей презент – корзину молодых, зелёных огурчиков.

– Правильно, молодец королевич! – одобряет старуха. – На семенные-то желтяки – какая дура польстится?

– …Хотела она его под руку взять да во дворец вести, а он от неё – шасть в карету, и – дай бог ноги! Только пыль столбом поднялась. Тут и принцесса ударилась в слёзы – за этот только день пятый по счёту жених сбежал. Что ей делать? Как в девках-вековухах не остаться? И тут она меня увидела. Говорит: «А давай мы с тобой обвенчаемся?!» Тут и луковый царь ко мне подходит, обещает в приданное отписать мне половину своего лукового царства. Недолго думая, дал я им своё согласие, и начали во дворце готовиться к свадебному пиру. На столы ставят лук мочёный, лук толчёный, жареный, вареный и пареный. Ну а мы с принцессой поехали венчаться. Подали нам соломенные сани, запряжённые воробьями, хлестнул их возница хлыстом из лукового пера, и понесли они нас неведомо куда. И тут – надо же такому случиться! – разразилась страшенная буря. Разметало сани в разные стороны, и упал я прямёхонько на хозяйский купеческий двор. Гляжу, а хозяин уже дома, сидит у окна, чаи распивает. Увидел меня, осерчал. «Где, – спрашивает, – шлялся? Мы уже неделю как воротились, а тебя всё нет. И что это за бурьян у тебя на голове растёт? Получай расчёт, и проваливай на все четыре стороны!» Вот так и стал я вольным коробейником.

– Очень правдива твоя история, очень! – похвалила его старуха. – Особливо верно про прожорливое чудище, кое ваш корабель проглотнуло. Что далеко ходить? У меня самой такое же чудище в свином хлеву хрюкает. Что ни дай – всё сожрёт прорва ненасытная. Думаю, ежели бы то чудище ей встретилось, так, поди, и ахнуть не успело бы, как она бы его слопала!

Видят путники – бабку удивить не так-то просто, и свою небылицу начал монах:

– Пошёл я как-то раз в святые места. Иду я чистым полем, тёмным лесом, по дороге и бездорожью. На пути у меня большущий холм. Поднялся я на него, и увидел птиц самых разных великое множество. Прямо, как будто со всего белого света слетелись. И вороны там, и журавли, и перепёлки и кукушки… Шум подняли, гвалт, чего-то ругаются меж собой, чуть не дерутся. Подошёл я к ним поближе, начал расспрашивать: о чём, дескать, спор идёт? Птицы мне и поведали, что собираются себе царя выбрать. И уж третий день спорят, кто лучше: орёл, сова или соловей? Орёл – он, вроде, самый сильный. Сова, как бы, самая умная. Ну а соловей – самый голосистый. «Может ты, – говорят, – божий человек, посоветуешь нам, кто из них лучше?» Подумал я и говорю: «Орёл и в самом деле сильнее всех, да больно высоко летает. Если кого из подданных обидят – попробуй, докричись до него. Сова умная – спору нет. Да вот только спит весь день, тогда как все другие птицы не спят. Вот и выходит, что лучшего царя, чем соловей вам никак не сыскать! Летает он невысоко, поэтому видеть его всяк сможет. И днём не спит – будить не надо, и песни поёт – сердце радует». Обрадовались птицы, устроили богатый пир, меня на него позвали. Сел я за стол, выпил кубок птичьего вина, и случилось со мной диво-дивное: вместо одежды выросли на мне птичьи перья, нос клювом вытянулся, Ноги стали лапами когтистыми, руки в крылья обратились…

– Это тебе, милок, ещё повезло – в птицу обратился, – качает головой старуха. – А то мой деверь только в свинью обращаться и может, ежели лишку хлебнёт!

– …Удивился я, испугался, а тут, откуда ни возьмись, появился охотник с сетями. Все птицы поднялись и разлетелись, кто куда. А мне как быть? Я летать-то даже и не пробовал! Поймал меня охотник, посадил в клетку, понёс на ярмарку продавать. Купил меня хозяин бродячего цирка. Начал меня по разным городам возить, за деньги людям показывать, да всяким штукам обучать. Где только я за ту пору ни побывал?! И на ярмарках, и на площадях городских, и в жарких краях, и в студёных. Хозяин цирка человек непутёвый был – кормил меня плохо, и под дождём я мок, и на морозе замерзал. Не вынес я жизни такой, и околел. Выбросили меня с мусором на свалку, там его сгребли и сожгли. Остался от меня один пепел. А через день-два прошёл дождь, и вырос я из того пепла дубом, высоким да раскидистым. Уж, сколь желудей с меня собирали! Мешков по полста – не меньше. Годов сто я рос. И вот, однажды пришли лесорубы и срубили меня. Обрубили сучья и повезли на лесопилку. Там распилили на доски, отдали столярам. Они из меня наделали всякой мебели – лавок, столов, стульев… Вон, и прялка, на который ты прядёшь, тоже из того дерева сделана.

– Из того, из того, – соглашается старуха. – Правда, она кленовая. Но – кто знает? Может ты был – или дубовым клёном, или кленовым дубом?

– А это ещё не всё! – мотает головой монах. – Из большого полена, что попало в руки хорошего мастера, получился ларец резной, всякими узорами изукрашенный. Вынес он ларец на рынок, и купил его благочестивый человек, который собирался ехать на богомолье в Святую землю. Долго он туда добирался – и на конях ехал, и на кораблях морских плыл… И вот, попал он в город Иерусалим. Совершил там все обряды, какие положено, а на память о хождении своём решил набрать в ларец святой земли. И только пригоршню всыпал, как сверкнула молния, грянул гром, и встал я, такой, какой есть, перед всеми, цел и невредим.

– Эх, а что было бы, если бы той землёй все сделанные из тебя дубовые лавки и столы посыпали! – рассуждает старуха. – Сколько бы народу прибавилось!

Монах не сдаётся, рассказывает дальше:

– …Диву дались люди, чудо такое узрев. И доныне многие мне не верят…

– А я – верю! – бьёт себя старуха в грудь кулаком. – У нашего соседа-богатея сын Агафон рос – пень-пнём, полено-поленом. А отец его в город повёз, в чей-то ларец пригоршню денег всыпал, и свершилось чудо: обтесался Агафошка, обстрогался, и теперь там в больших чинах состоит. А жаль, право дело, что благочестивый человек успел всыпать в ларец всего одну пригоршню святой земли. Всыпал бы три – ты бы, сейчас, небось, в архимандритах ходил бы!

Приуныли путники – ничем им ушлую бабку не пронять. И начал свой рассказ солдат:

– Как призвали меня на службу военную, так сразу же и назначили полковым барабанщиком. Эх, и тяжело мне пришлось на этой службе! Барабанить приходилось дни и ночи напролёт. Наш генерал, как сядет свои военные планы составлять, сразу же велит прислать барабанщика, потому как привык, чтобы у него прямо над ухом на барабане дробь отбивали. Сам не раз видел такое: начинаю колотить в барабан, он тут же что-то дельное пишет, строчит пером без передышки. Остановлюсь – всё, ничего умного придумать не может. А перед главными сражениями, мы, случалось, сразу по двое, а то и по трое подле него в барабаны били. Иначе и нельзя – вся баталия пойдёт насмарку. Бывало, как начнём втроём лупить – нам только палочки взамен сломанных успевают подавать, да кожу на барабанах латать. Как-то был случай, барабанил генералу я один. И ненароком пробил кожу. Пока прислали мне замену, генерал какую-то свою самую главную мысль потерял. А мысль, брат, это такая штука, что ежели её потерять – потом хоть целый полк на розыски посылай! И вот нам, барабанщикам, потом три дня без передыху пришлось по всему штабу лазить, мысль искать. И, знаешь, нашли! Да! Правда, она уже запылилась изрядно, но, всё равно, в дело пошла…

– Это ещё что! – подхватывает старуха. – Мой-то дед тоже мастер терять всё, что ни попадя. Пока по его башке скалкой не побарабанишь, ничего не вспомнит. Он уже и шапку, и кафтан терял, а был случай, корову нашу потерял. Да! Тоже три дня искали. И нашли в хлеву у одного тут супостата, по прозвищу Генерал. Гляжу, корова стоит сытая, подоенная, даже не запылилась. А тут он подвернулся – Генерал, значит… Ох, и дробь я на нём выбивала, как на барабане – две дубины пополам. А уж как шкура Генералова трещала и лопалась… Страх один!

– …Потом перевели меня в пушкари, – продолжает солдат. – Назначить-то назначили, а стрелять-то не из чего! Из арсенала пушки вовремя не подвезли, а тут – баталия на носу! Что делать? А мы сами их начали ладить – из лозы плести навроде длинных корзин. Денёк посидишь, поплетёшь – готова пушка. Два дня работы – гаубица. Порох не завезли? Не беда! Вместо пороха опилки берёзовые да осиновые пошли в дело. Вот так и стреляли: опилок в пушку засыпали, вместо картечи – мочёных яблок или картошки варёной по-военному – в мундире, ещё горячей – кинули, пыж из мякины забили, фитиль поднесли – бабах!!! У нашего супротивника – полный испуг, паника и сдача в плен. Идут, руки кверху поднявши, белым флагом машут, дескать, помилуйте нас, несчастных, сдаёмся…

– Так, это и у нас в деревне такое бывало… – снова кивает старуха. – Знамо дело! Вон, Федора, что через три двора от нас живёт, нынешней весной всей деревне устроила капустную баталию. Капусту квашеную позапрошлогоднюю из погреба выволокла, и у себя прямо посреди двора из кадки вывалила. А от неё такой дух пошёл – даже вороны, что близко оказались, на лету попадали. И, вот, мы всей деревней пошли к ней а плен сдаваться: убери, ради бога, свой боеприпас, а то ждёт всех нас погибель скорая и лютая!

– Да-а-а… Собрали мы пленных, привели к самому главному воеводе. И за такое славное применение артиллерии меня уж хотели было к офицерскому чину представить, – крутит солдат усы. – Да я дал оплошку, и сам всё испортил. На радостях, что производят меня в штабс-капитаны, заложил я в свою пушку двойной заряд опилок. Ба-бах!!! Пушку разнесло в клочья, а всех тех, кто даже на отдалении стоял, пришлось нести в лазарет безрукими: всем, как есть, одни лишь руки пооторвало. Оторванные руки собрали, и отнесли докторам отдельно. Лекарь полковой смотрит – руки свалены в кучу без разбору. И давай их на место пришивать всем подряд, кому какие достанутся. И что, из этого вышло? Полное безобразие! Писарю руки трубача достались, трубачу – барабанщика, барабанщику – повара, повару – пушкаря, пушкарю – писаря. И пошла у нас из-за этого полная неразбериха. Руки писаря, вместо того, чтобы бумаги штабные писать, в рот писарю перья гусиные суют вместо трубы – они же в этому привыкли! Барабанщик в барабане кашу варить надумал, а повар – свой котёл с горячей кашей на супротивника навёл, и – давай из него палить вместо пушки. Правда, стрелял он плоховато. Надо было целиться в лоб, а он – ложкой в рот, к тому же, в свой. С пушкарём совсем худо. Полковник даёт команду: «Фитиль поджигай! Пли!», а его писарские руки вместо этого фитилём начинают на пушке какие-то каракули выводить. Ну, так, привычка же – с ней ничего не поделаешь.

– Да у одних ли вас такое? – сокрушается старуха. – Вон, в соседней деревне, отставной гусар уговорил батюшку взять его звонарём. Ну и зазвонил он! Надо было благовест, а он вызванивает: «Ой, налейте мне, налейте, а то с горя утоплюсь!..»

Ну а солдат, знай, свою речь ведёт:

– …Приехал в наш полк главный воевода, стал разбираться, что стряслось и почему? Кто всю эту конфузию учинил? Кто сему безобразию виновник? И доискались-таки, что это я с зарядом опилок оплошку дал. Тут же прогнали меня из артиллерии в кавалерию. А там – тоже служба не мёд, тоже не из простых и лёгких. Под седло отписали мне из табуна клячу заморённую – мерина захудалого, что одну ногу волочил, другой хромал, а ещё двумя на бегу заплетался. Саблю дали тупую-претупую. Я её дня три точил. Но сабля, там, сбруя – дело поправимое. А вот с мерином – прямо, беда! Сколько ни гатил в него корма, сколько ни пас, а справнее он никак не становился. Седло на него положу – качается, сяду верхом – падает. А как дадут команду коннице в битву скакать – совсем худо дело. Отставать-то от прочих никак нельзя, а то ведь и заругают, да ещё, чего доброго, дезертиром объявят. Что тут будешь делать? Но я придумал, как выйти из положения: чтобы быть при коне в бою, я его на себе таскать приспособился. Так вот с мерином на плечах и бегал в бой. Левой рукой за хвост его придерживаю, чтобы не свалился, а правой – с чужими конниками рублюсь. Целый месяц так промаялся – сил уже никаких не осталось. А мерин, зараза, как видно, обвыкся с такой лёгкой службой, во вкус вошёл. Ну, а кому не понравится на чужих плечах ездить? Дошло до того, что только трубач протрубит поход, он уже сам бежит, и начинает мне на спину моститься.

– Ну-у-у-у! Твой мерин цельный месяц привыкал на тебе верхом ездить, а мой хрыч, – старуха кивает в сторону своего деда, – всего только раз за него дров для бани нарубила, когда он со спиной маялся, так он теперь, как баню топить, сразу за спину хватается. Так что – верю, верю, ездил на тебе мерин, ездил!

– А я только правду и вещаю! – смеётся солдат. – Так, вот! Вижу, значит, я – дело скверное. Прямо сказать – хуже некуда. Надо коня получше искать. А где его найдёшь? На ту пору мы квартировали подле большой деревни, где шла богатая ярмарка. И мне присоветовали отвести свою клячу туда, продать, а взамен, там же, купить хорошую лошадку. Повёл я мерина на ярмарку, нашёл на него покупателя, наврал ему три короба, будто конь у меня – огонь, хоть пахать на нём, хоть скакать… Тот давай со мной торговаться. Народу вокруг нас собралось – толпа. Да все какие-то смуглые, кучерявые. Долго мы торговались, а в цене так и не сошлись. Пошёл я назад к нашему биваку, мерин сзади за мной на поводу идёт. Иду это я, и никак в толк не возьму: что это топота копыт не слышно, и почему все встречные от меня шарахаются, их лошади на дыбы встают? Оглянулся, а за мной вместо мерина медведь идёт. И когда только успели моего коня на медведя подменить?!

– Сущую правду вещаешь! – продолжает твердить старуха. – Наш сват как-то, было дело, пошёл на базар купить себе петуха да с пяток куриц на развод. Помнит же, что самолично и куриц и петуха в свой мешок сажал. А домой приехал – в мешке сидят вороны, да ещё и пара сов. Ну, а что поделаешь? Сделал отдельный птичник, запустил их туда. Стали нестись они, да помногу так! Сват говорит, совиные яйца вкуснее вороньих.

Коробейник с монахом, видя, что и солдату не удаётся старуху удивить, совсем пригорюнились. Заранее переживают, что придётся им в чистом поле ночевать. А солдат – хоть бы что, знай, рассказывает:

– …Вернулся я на ярмарку, а мне там и говорят, что цыгане это были. Они-то меня и обманули. Случилось так, что медведь у них в плясунах состоял. И уж так любил плясать косолапый, что ежели разойдётся – ни за что его не остановишь. И вот, на днях он доплясался: скакал, скакал, да и сбил нечаянно с ног таборного скрипача. К тому же, свой лапой раздавил его скрипку. Но это ещё полбеды! Хуже другое: он ещё и самому скрипачу наступил он на ухо. Вот этого цыгане медведю не простили: скрипку-то можно починить, а вот слух скрипачу уже никак не вернёшь. Как он теперь играть будет, как народ развлекать и деньги зарабатывать? Вот они и нашли, кому подсунуть медведя-плясуна. Хотел я найти цыган, чтобы забрать своего мерина, да их уже и след простыл. Так мне и пришлось вести в свой полк медведя. Как говорится, попал из огня, да в полымя. Но, деваться некуда, начал медведя к службе военной приспосабливать. Подогнал по его спине седло, по его морде – уздечку. Сел верхом, дал шпоры в бока – он ничего, слушается. Хоть и ревёт косолапый, а рысью идёт исправно. Кое-где даже на галоп переходит.

– Верю, верю! – мотает головой старуха. – В наших краях и не такое случалось. У одного мужика волки лошадь съели, аккурат, на Покров. Надо бы дров на зиму навозить – а не на чем. Что делать? А у него кабан был на убой, здоровенный, такой, кабаняка – на два десятка пудов тянул, не меньше. И решил тот мужик приспособить кабана вместо лошади. Сделал повозку, упряжь, и – айда в лес по дрова. Ну, народ-то его на смех поднял. Мол, совсем умом тронулся. Зря смеялись. Едет как-то этот мужик на кабане, везёт дрова, а тут недалече есть княжеское имение. Князь в это время на карете свои земли объезжал. А с ним был сын его малолетний. Мальца ещё во младенчестве что-то напугало, и он совсем не разговаривал. А тут увидел мальчонка мужика, который кабана в оглоблях погоняет, да как расхохочется: «Батюшка, батюшка! – кричит. – Купи мне этого кабана – я тоже так ездить хочу!» Князь на радостях и отвалил мужику за кабана и повозку аж сто золотых… Так что медведь под седлом – истина истинная!

– Отрадная, а самое главное, очень правдивая история про кабана! – согласился солдат. – Так ведь и надо мной смеяться начали. Но я на это внимания не обращаю, объезжаю своего медведя. И вот, протрубила труба, уланы да гусары сабли наголо и – в атаку навстречу чужой коннице поскакали. А я за ними на медведе поспешаю, стараюсь не отстать. Только наших-то против них маловато – басурман из-за бугра вывалило впятеро больше. Наша конница коней придержала – кому хочется на верную смерть идти?! А мой медведь так разошёлся, что и удила его не держат. Ревёт во всю мочь, и скачет врагу навстречу. Кричу ему: «Тпру-у-у! Тпру-у-у!», а он и в ус не дует – он же не лошадь, ему не понять. Так и занёс бы он меня под чужие сабли, под копыта чужих коней, да тут наши трубачи и барабанщики позади меня начали играть отступление. Медведь, как видно, подумал, что опять попал на ярмарку, что опять началось представление. Поднялся он на задние лапы, и давай прямо вместе со мной отплясывать! Я в седле еле держусь, ору на него, саблей размахиваю… А он, знай, пляшет – и притопом, и вприсядку! Наши-то уланы и гусары в печали из-за того, что битву могут проиграть. А вот супротивник наш в настроении весёлом был. Как начала их конница надо мной гоготать! Иные так смеялись, что попадали оземь. Кто руку при этом сломал, кто – ногу… Иные – даже шею себе своротили, а кто-то – и вовсе, со смеху лопнул. Видит наша конница – а супостатов-то здорово убавилось. И – снова в атаку. Теперь уже наутёк кинулись басурманы. За эту победу всем нашим уланам да гусарам медали выдали, и меня не забыли – наш полковник приказал выдать мне двойную порцию каши. Однако же, её я и самой малости не съел. Попробовал, и не пойму: что за отраву сготовили?! Тут, слышу, кто-то говорит, что у нас в полку новый кашевар. Того, которому пришили руки пушкаря, в артиллерию отправили. Думаю: кого же это там взяли? Пригляделся. А это ты, бабка, у котла хлопочешь. Ещё раз кашу попробовал, а она – тьфу! – и пригорелая, и солёная-пресолёная!..

– Что врёшь?! Что врёшь-то?!! – затопала ногами старуха. – Сроду, сколь варю, ни разу кашу не пересолила, сроду ничего не пригорало!

– Э-э-э, хозяйка, вот ты и попалась! – рассмеялся солдат. – Корми-ка нас ужином, да располагай на ночлег.

Ахнула старуха, да и развела руками – как же ловко солдат её объегорил! Так и пришлось ей выполнить обещанное – и на ночлег оставить всех троих, и ужином накормить.

* * *

Пропавшее сокровище, или приключения стражника Захарки Недосыпова

(новогодняя сказка)

Действие первое

Царская сокровищница. В помещении – сундуки, подписанные «Золото», «Серебро», «Медяки», «Баксы», «Евро», «Рубли». На столе – ларец с надписью «Украшения её величества». Рядом с ним стражник Захарка Недосыпов. Он в плаще-накидке, на голове – шлем, в руках – копьё, на боку – меч в ножнах. Прохаживаясь взад-вперед, он, зевая, напевает: «Как хорошо быть воеводой, как хорошо быть воеводой! Стражником – трудно, непросто, опасно и тяжело-о-о…» Неожиданно останавливается и, приложив руку к уху, прислушивается.

Голос (непонятно чей, непонятно откуда): Отдохни-и-и, Захарушка-а! Вздремни немножечко! Ты же ведь очень устал…

Захарка (встревоженно): А кто это говорит?

Голос: Это я, добрая фея Дрёма Лежебоковна. Кто ж тебя, кроме меня пожалеет-то? Кто ж тебя поспать, поваляться на боку надоумит? Спи-и-и, Захарушка, спи-и-и…

Захарка (несогласно мотает головой): Не буду я спать! Не буду на боку валяться! (начинает загибать пальцы на руке) Во-первых, я трудолюбивый, во-вторых, ответственный, в-третьих, старатель… Стара… Стар-р-р… (так и не загнув до конца третий палец) Х-р-р-р… Х-р-р-р…

(Спит, опершись о копьё. В сокровищницу крадучись входят два Дракозайца. Это дракончики, у которых заячьи уши и хвосты. Оба мрачно-зелёного цвета с угловатыми чёрными пятнами. На боку болтаются кривые сабли–ятаганы. У обоих на левой руке – щит, с надписью : «Дракозайцы – сила!» Первый Дракозаяц дрожащей рукой испуганно указывает на Захарку).

Первый Дракозаяц (съёжившись): Ой, смотри! Он, по-моему, не спит, а только притворяется. Он, наверное, очень хитрый. Сейчас глаза откроет и – вжик-вжик своим мечом, нас обоих пополам! Может, пока не поздно, дадим дёру? А? Давай убежим?

Второй Дракозаяц (пренебрежительно): Нашёл, кого бояться – стражника Захарку Недосыпова! Да у него меч заржавел и к ножнам прирос, копьё тупое, а сам он – как ленивая, сонная муха. Чего трясёшься? Что позоришь нас, Дракозайцев, свирепых и ужасных?

Первый Дракозаяц (хлопает себя по лбу): А-а-а!.. Да, да, да! Как же это я забыл?! Мы – Дракозайцы, свирепые, ужасные и неустрашимые. Погоди! А Захарка-то об этом знает?