Три небылицы за постой

У бедного царя от таких слов даже скипетр выпал из рук. Хлопает он глазами, своим ушам поверить не может. Вот только все остальные стоят, как ни в чём не бывало, словно это им и не в диковину. Кое-как отдышался царь, спрашивает сердито:

– И давно у вас с ним эти самые шуры-муры?! Как же вы с ним так хитро встречаетесь, что никто ничего не заметил, и мне не доложил?

– Батюшка, ну что у тебя за слова – «шуры-муры»?.. И не встречались мы с ним вовсе. Просто лишь иногда, когда он охраняет сад, я стою у окна, и мы с ним видим друг друга. А в первый раз я его увидела всего месяц назад. Лишь раз взглянула, и сразу же поняла: вот он, мой избранник. Мы даже ещё ни одного слова друг другу не сказали. Но без него мне уже и свет не мил.

Всплёскивает царь руками, кипятится:

– Что за чепуха?! Тут, понимаешь, портреты месяцами висят – она их не замечает. А какого-то безродного стражника в окно увидела – и всё, любовь у них. И с чего ты взяла, что тоже ему понравилась? Ведь ещё неизвестно, что ему нравится больше – ты сама или твоё приданное?!

Усмехнулась царевна.

– Разве слова тут важны? Всего один взгляд может сказать куда больше, чем самая долгая речь. И разве важны титулы? Разве важно и то, сколько у кого-то сундуков с золотом, или нет их вообще? Я ведь поэтому никому ничего и не говорила, чтобы не навлечь на Данилу беды. Об этом только мы с ним вдвоём знаем…

Слушая её, отчего-то вдруг закашлялись и начальник стражи, и лекарь, и маг.

– Да если сказать по правде, царевна, то об этом уже весь дворец знает… – признался лекарь. – И не от Данилы – он нем, как рыба. А от графини Аглаи, той злыдни, что по каждому пустяку своим служанкам оплеухи раздаёт, и бранится при этом, как пьяный сапожник. Она сама пробовала Данилу себе в ухажёры определить, только он на её богатства не позарился. Она-то и заприметила, как вы друг на друга смотрите, и тут же об этом по всему дворцу разнесла.

– Что, что, что?.. – ещё больше удивился царь. – А почему об этом я ничего не знаю?! В моём дворце творится невесть что, все об этом знают, а я – нет?!!

– Что, что, что?!! – ахнула царевна. – Эта злая мегера Аглая пыталась отбить у меня моего Данилу? Ну, погоди, разлучница, сегодня же все твои патлы повыдергаю!.. Ой! О чём это я? Видишь, батюшка, мы ещё даже ни разу не встретились с Данилой, а его у меня уже отобрать норовят!

Рассердился царь, топнул ногой:

– Всем молчать и отвечать только на мои вопросы. Ответствуй мне, начальник стражи: откуда он взялся, этот Данила? Что за птица? Какого роду-племени?

– Помнишь, государь, – начал говорить главный стражник, – как годов пятнадцать назад, во время войны с королевством Наглицким, ты самолично повёл в бой нашу конницу? В тебя выпустил стрелу наглицкий лучник, и убил бы насмерть, если бы не прикрыл своей грудью простой конник Кондратий. Был он ранен, но, слава богу, выжил. Ты его ещё изволил пожаловать своим царским перстнем. Помнишь? Так, вот, Данила – его сын. И ещё доложу. Вчера в стражницкой лакей Фотейка был схвачен в тот момент, когда в сундучок Данилы подкладывал украденные из твоих покоев золотые кубки и серебряные ложки. Я его допросил, и он мне признался, что на это грязное дело его подбил принц Кургундский.

Совсем царь опешил, узнав про такое.

– Да, не может этого быть! – кричит. – Чтобы благородный человек кого-то подговаривал совершить подлость?!

– Государь, а с чего бы это он был благородным?! – машет рукой начальник стражи. – Его папаша свой трон как занял? Родного брата отравил, и стал королём. А сынок-то – весь в отца. Как говорится, яблочко от яблоньки недалече падает. Теперь я догадываюсь, кто надумал колдовским зельем обратить Алёну в тварь болотную. Из Кургундии, государь, этим ветерком тянет. То-то я гляжу, последнее время графиня Аглая больно уж часто стала письма из королевства Кургундского получать. Видно, сговорились они с принцем тамошним, что он себе царевну хитрым манёвром раздобудет, а Аглайке уж тогда – Данила достанется. И оба они при своих интересах.

– Меня собирались превратить во что-то гадкое? – снова ахнула царевна.

– Да, не во что-то, а в жабу… – вздохнул царь. – Только в толк не возьму, для чего этому прыщу кургундскому понадобилось такое свинство?

– Как зачем, государь?! – объясняет лекарь. – Как только стала бы царевна… Гм-гм… Тварью болотной, ты бы объявил, что всякий, кто её от злых чар избавит, немедленно станет её мужем. Ну а принц-то – уж тут, как тут, с готовым лекарством. И всё – шито-крыто.

– Ну и мошенники! – дивится царь. – В жизни бы не подумал, что принцы на такое способны. Ну, всё ясно! Кургундцу сегодня же даём от ворот – поворот. Эй, кто-нибудь! Портрет его уберите с глаз моих долой. Но ты, Алёна, знай: всё равно замуж тебе выходить за кого-то этих, что остались. За Данилу я тебя не отдам!

– Ах, так! – Алёна тоже топнула ногой. – Тогда велю немедленно дать мне то колдовское зелье! Я его сейчас же приму, и стану жабой.

– Это ещё зачем? – снова выронил свой скипетр царь.

– А тогда, батюшка, тебе, хочешь – не хочешь, придётся-таки отдать меня за Данилу!

– А как же вы с ним жить-то будете? – у царя от удивления глаза стали как десятирублёвики серебряные. – Он – человек, ты – тварь болотная… Как?!

– Как-нибудь проживём! Главное, будем друг друга видеть всякий день и всякий час. Он меня будет комариками и мошками потчевать, в саду выгуливать… – смеётся царевна.

– Тьфу ты, глупости несёшь несусветные! – осерчал царь. – Да если ты станешь жабой, он на тебя и глянуть не захочет. А, давай-ка это сейчас проверим. Немедля вызвать сюда Данилу-стражника. А ты, дочь моя, стань вон за той занавеской, чтобы тебя не было ни видно, ни слышно.

Вскорости явился Данила, доложился, как положено. Глянул на него царь, и даже крякнул с досады: и, что б такому королевичем не родиться? Кургундца-то и близко с ним не поставить. Говорит царь:

– Ведомо мне стало, Данила, что шибко ты в мою дочь, в царевну Алёну влюбился. Да вот, беда у нас приключилась нынче: кто-то подсыпал ей зелье колдовское, и сей же миг превратилась она, прости господи, в жабу. Так что, сам понимаешь – теперь она тебе и вовсе не пара. Что скажешь?

Сник от услышанного стражник, даже покачнулся в такой внезапной горести. Но тут же укрепился духом и ответил твёрдо:

– Сердцем чую, государь, что где-то рядом она. Уж, не знаю, в каком сейчас облике – в своём человеческом или каком-то другом, но любить я её всё равно не перестану, во что бы её ни превратили.

– Вот, незадача-то! – сокрушается царь. – И что мне делать с этими двоими твердолобыми?!! Как есть: два сапога – пара. Ладно уж, выходи, Алёна. Не препятствую – забирай своего Данилу. Но только помни, дочка, что теперь мой престол не унаследуешь! Я-то надеялся, что ты меня сменишь… Вон, и с иноземцами на их языках лучше их разговариваешь, и столько умных книг перечитала… Правительница была бы – лучше и не придумать. А теперь – что? Будешь женой простого стражника. А наследником я объявлю твоего брата, малого Ваньку, как только он подрастёт. Вот, как тебе это? А?!

Подошла царевна к Даниле, взяла его за руку и сказала:

– С ним, батюшка я и в шалаше жить согласна.

Сказал и Данила:

– Государь, я знаю, кто собирался причинить зло Алёнушке. Перед тем, как меня вызвали сюда, мой товарищ рассказал мне, что нынче ночью у лекарского кабинета заприметил он служанку главного министра, как раз, когда она из него выходила.

Старший стражник даже рукой об руку хлопнул.

– Ну, говорил же я тебе, государь, что твой главный министр измену затевает? Напомню, что это именно он перед тем, как на нас пошла турзямская орда, чуть не всю нашу рать распустил по домам! Я тогда ещё подумал: уж, не в сговоре ли он с султаном?

Выслушал его царь, и немедля повелел вызвать главного министра. А Степан-муравей тем временем на подоконнике бегал от одной цветочной вазы к другой, чтобы проверить: какой же из растущих в них цветков поможет ему стать человеком? Только вот добраться до них было очень уж непросто. Вазы-то все из дорогого фарфора, гладкой, как стекло, глазурью перламутровой покрыты. Так что, пока царь и все, кто с ним был в покоях царевны, разговоры да споры вели, Степан, выбиваясь из последних сил, взбирался по последней вазе к дивному, тёмно-красному цветку. И только перевалился он через её край, чтобы дойти до стебля цветка, как вдруг увидел невдалеке от себя уже трижды опостылевшую ему Нужду Беспросветную.

Совсем плоха стала старуха – согнулась, чуть не до земли, ноги её подгибаются, руки еле держат клубок. Но в глазах ведьмы – всё та же злоба, всё та же алчность.

– Всё, Степан, пришёл тебе конец! – шипит она, грозя костлявым кулаком. – Ты сейчас дотронешься до этого цветка и снова станешь человеком. Но что ты скажешь царю, если он спросит, откуда ты взялся? Тебя посчитают вором и разбойником, незаконно пробравшимся во дворец, и прикажут отрубить голову. Одумайся! А я ещё на неделю продлю твою жизнь. За это время ты успеешь совершить три чёрных дела, и тогда я сама верну тебе человеческий облик, и дам целый мешок золота!

Но сказал ей Степан:

– Нет, Нужда, не буду я тебя слушать. Все твои слова – ложь. Но даже если меня и казнят, то умру я человеком. А сотворив чёрные дела, облик-то я, может быть, и верну, только вот человеком быть перестану.

И, уже не обращая внимания на неслышимый людьми истошный крик ведьмы, подбежал к стеблю цветка и дотронулся до него. Тут же за окном завыл ветер, закружился вихрь и увидел себя Степан таким же, каким и был раньше. Потихоньку спустился он с подоконника на пол и, не выходя из-за шторы решил дождаться, когда все выйдут из этой светлицы, чтобы потом ему незаметно можно было выбраться из дворца. Стоит и слушает, как царь задаёт вопросы прибежавшему главному министру. А тот, когда понял, что отпираться бесполезно, и что ещё немного, и его голова слетит с плеч, решил пойти на хитрость. Спросил его царь, для какой надобности и по чьей воле он собирался дать царевне колдовского зелья, а главный министр вдруг упал на четвереньки, и давай лаять по-собачьи: «Гав! Гав! Гав!..»

Спрашивает царь лекаря:

– Он, что, этот дурак, и в самом деле с ума сошёл?

Тот поглядел, поглядел, и отвечает:

– Государь, сумасшедшим он только сейчас притворяться начал, а вот хитрым и продажным дураком был всегда!

Услышал это Степан, и так ему стало смешно, что не выдержал он, и во весь голос расхохотался. Услышав его, все тут же замерли. Даже министр от удивления лаять перестал. Подбежал к окну начальник стражи, отдёрнул штору, и все увидели стоявшего за ней бедно одетого мужика в косоворотке с опояской, в латаных штанах и старых, стоптанных сапогах. Первым опомнился стражник Данила. Спрашивает:

– Мастер Степан, как ты тут оказался?