Три небылицы за постой

Скверно стало на душе у Степана. Был бы человеком – сам бы пошёл с врагом биться. А так – чем он сейчас свой рати поможет в облике ворона? «А, была – не была! – думает. – Полечу-ка я к войску султанскому, гляну, что это там за сила. Авось, что-нибудь и придумаю».

Обогнал он воронью стаю и что есть духу помчался к высокому холму, на котором даже издалека был виден сверкающий золотом султанский шатёр. А вокруг шатра – войско, кажущееся бесчисленным. Почитай, раза в три больше царской рати. Стоит эта орда и ждёт приказа наступать. А Степан-ворон летит, и словно слышит скрипучий голос старой ведьмы: «Ты опять?!! Ой, поплатишься, Степан! Ой, поплатишься!» Но он и не подумал назад повернуть. Наоборот, ещё быстрее полетел. Видит, над войском султанским тоже стаи воронов кружат, тоже добычи дожидаются. Заметили они чужака и кинулись его бить – чего, мол, сюда притащился? На чужой каравай – рот не разевай! Но Степан вовремя это приметил, прошмыгнул меж лошадьми, под повозками обоза, и – прямо к шатру султана. Там стража – в три ряда понаставлена. Только, что ворону стража? Взлетел он на верхушку шатра, в ней – большая круглая отдушина, чтобы, значит, свежим ветерком в шатёр задувало.

Заглянул Степан внутрь и видит, что в самом центре на троне сидит султан, а вокруг него на коврах расселись его визири. Советники, значит. Перед султаном стол, на котором лежит карта, где план сражения нарисован. Взял султан перо, обмакнул в золотую чернильницу и собрался что-то подписывать. Как видно, приказ о начале битвы. Не мешкая, Степан сорвался вниз и, схватив когтями чернильницу, опрокинул её прямо на середину карты. План тут же залило – ничего на нём не разобрать. Визири крик подняли, кинулись к столу, чтобы изловить зловредную птицу. И, гляди-ка, удалось-таки главному султанскому воеводе-паше в последний миг схватить ворона за ноги. Только зря он это сделал. Ворон извернулся в его руках, да со всего размаху как клюнет пашу в правый глаз! А левого-то глаза у паши уже лет десять как не было – во время прежнего нашествия, царский ратник попал ему в глаз меткой стрелой.

Заорал паша как резаный, ворона выпустил, за глаз хватается. Как ему теперь султанское войско в бой вести?! Полководец он был – и не описать, какой заслуженный. Сколько сражений выиграл – уже и сам не помнил, сколько городов осадой и приступом взял – на руках и ногах пальцев не хватит, чтобы счесть. Наград на его халате висело дюжин пять, а то и больше. Без него, можно сказать, и войско – не войско. А потому в шатре султанском настали горесть и уныние. Визири охают, лекари с примочками бегают, стражники как ошпаренные мечутся… А уж паша – горемычнее всех. Ладно бы, второй глаз потерял в бою, а то ведь какой-то ворон его выклевал! Стыд и позор! Хоть домой не возвращайся…

Опечалился султан: десять лет он к этой войне готовился, а теперь – как сражаться, если и плана нет, и лучший паша остался без последнего глаза? Глядя на него визири совсем приуныли. Стали советовать султану заключить с царём вечный мир. Повздыхал султан, повздыхал, а пришлось-таки ему отправить к царю гонца с бумагой о том, что обещает больше не никогда не нападать.

– Видно, не судьба мне победить это царство… – глядя вслед гонцу, печалится султан. – Недаром, когда я выезжал из дворцовых ворот, мой любимый конь споткнулся…

Рать, тем временем, уже и пушки медные зарядила, и копья с мечами изготовила, ждёт только приказа воеводы. Тут – глядь, скачет к ним гонец султанский, и просится на приём к царю. Прочитал царь присланную ему бумагу, хоть и сильно удивился, но рассудил, что вечный мир – не сравнить, как лучше, чем вечная война. Подписали они с султаном договор, и пошли войска, каждое в свою сторону. И снова над полем кто-то невидимый – то ли простонал, то ли прохрипел, а там, где должна была случиться битва, взвился чёрный вихрь и тут же рассыпался в прах.

Людям-то, конечно, от того, что сражение закончилось даже не начавшись, только радость, а вот воронам, которые ждали сечи кровавой, горесть одна. Стали они разбираться: что это за дурак, который помешал начаться войне? А на султанской стороне тоже вороны горемычатся. Ищут того супостата, что выклевал глаз паше и не дал начаться битве. Ищут те, ищут эти… И как-то так вышло, что султанские вороны посчитали виновными царских воронов, а царские – султанских. Слетелись они над полем, и давай меж собой драться. Перьев друг из друга нащипали – хоть перины набивай. Как будто на поле чёрный снег выпал. Так с той поры оно и стало называться Вороньей Сечей.

А Степан-ворон летит к стольному граду, и заранее знает, что теперь не миновать ему превращения в какую-нибудь козявку. Но всё равно надеется, что пока он в облике ворона, пока может летать, вдруг ему удастся разыскать жену и детей? Хоть бы краем глаза кого-то из них увидеть, хоть бы что-то о них узнать. Пролегал его путь мимо царского дворца, и как только он с ним поравнялся, то сразу почувствовал, что отчего-то не стали держать его крылья. Камнем полетел он к земле, и упал на траву дворцового сада. С трудом поднял голову, и тут же увидел трясущуюся от злости Нужду Беспросветную. Правда, сразу же заметил и то, что с той поры, как видел её в последний раз, намного хуже она стала. И исхудала до костей, и глаза ввалились, и сгорбилась вдвое, против прежнего.

– Ну, что, Степан, я гляжу, ничему тебя жизнь и кабанья, и воронья не научила? – скрипит злая ведьма. – Всё своевольничаешь? Стань же тогда муравьём, и оставайся им до скончания дней своих. А осталось тебе жить – всего три дня и три ночи.

Завыла она, замахала руками, топнула ногой, и прилетевший чёрный вихрь закружил ворона, обращая его в муравья. Старуха исчезла, а Степан оказался в густом, дремучем лесу. Сразу-то и не сообразил, что лесом для него стала трава, растущая в саду. Стоит он в этой травяной чащобе и думает: что же теперь делать? Куда и зачем идти? И тут вспомнилось Степану-муравью, как когда-то рассказывали ему про волшебный цветок, способный разрушить злые чары, который растёт в царском дворце,. И решил он идти искать тот цветок. Правда, будь он человеком, до дворца от этого места дошёл бы меньше, чем за полчаса. А муравью, прикинь, и дня с ночью на этот путь маловато. Но деваться-то некуда, надо идти. И он пошёл. Не описать словами, сколь нелёгок и труден оказался этот путь, сколько всяких опасностей подстерегало его на каждом шагу. Ведь его растоптать мог даже кроха-воробей… Два раза на него чуть не наступил царский садовник, раз пять – гулявшие в саду придворные …

Лишь на следующий день добрался Степан до царского дворца. По его стене взобрался наверх, увидел перед собой открытое настежь окно каких-то богато убранных покоев. Смотрит, служанка там убирается, пыль стирает, шторы поправляет. Кончила работу, открыла шкатулку и, смеясь, начала примерять драгоценные украшения. Только этот смех ей очень скоро слезами обернулся. Нитка жемчужного ожерелья отчего-то вдруг лопнула, и весь жемчуг рассыпался по полу. Испугалась служанка, расплакалась, стала его собирать, а тут и её хозяйка вошла – то ли княгиня, то ли графиня. Как узнала эта благородная дама, что произошло, стала браниться – иному сапожнику на зависть, грозить служанке плетьми и заточением в подвале. Особенно потому, что одной жемчужины найти так и не удалось. Хозяйка из-за этого совсем осатанела, кричит:

– Если не найдёшь жемчужину – с тебя сегодня же шкуру спустят и отправят в заточение!

Снова служанка поползла по полу, разыскивая пропажу. Жалко её стало Степану. С подоконника спустился он на пол и быстро разыскал пропажу в самом дальнем и тёмном углу как будто кто-то нарочно её туда закатил. Хоть и тяжела жемчужина оказалась для его муравьиной силы, но выкатил он драгоценность на видное место. Увидела её служанка, обрадовалась. Кричит хозяйке:

– Госпожа! Вот она, нашлась!

Та пофырчала, пофырчала, а всё-таки служанку отпустила. Правда, оплеуху напоследок ей, всё же, отвесила дама благородная – как же без оплеухи-то обойтись?! А Степан, видя это, очень даже сильно озадачился. Раньше ему всегда казалось, что грубо браниться и распускать руки могут только в простонародье. И то, не все, а лишь те, кого судьба добротой и совестью обделила. А уж во дворце-то, считал он, живут люди души особой, деликатной да изысканной. А на деле-то, оказывается, самая скандальная базарная торговка не бранится и не дерётся, как эта княгиня-графиня.

И отправился он дальше по наружной стене, искать волшебный цветок. Как увидит на каком-нибудь подоконнике вазу с посаженными в ней цветами, так сразу же спешит к ним взобраться и дотронуться – а вдруг, повезёт, а друг, это тот самый, что ему нужен? Только время шло, а нужного цветка найти всё никак не удавалось. Ближе к вечеру перебрался Степан-муравей на другую стену дворца, и опять начал искать цветок с самых нижних окон.

На самом низу покои были не шибко богатыми. Там, как видно, проживала дворцовая прислуга. Забрался он в одну небогатую светлицу, где, как видно, проживала дворцовая стража. Там на подоконнике нашёл он куст герани. Взобрался на неё, а чары так и не рассыпались. И тут увидел он молодого стражника, который, как видно, за столом что-то писал, да и уснул, уронив голову. Разобрало Степана любопытство: что же у него там такое? Какое-нибудь прошение или донесение?

Взобрался он стражнику на плечо и при свече, которая горела на столе в простом подсвечнике, глядя сверху, прочитал то, что было написано: «Дорогая матушка! С низким поклоном передаю тебе свой привет. Как ты меня и напутствовала, службу свою исполняю с честью и совестью. Есть тут у меня хорошие товарищи, что и поддержат, и случись такое, в бою не подведут. Одно плохо – не знаю с чего, завёлся у меня недруг тайный. Распускает про меня чёрную клевету, как видно, хочет меня погубить. Не хотел я тебе писать об этом, чтобы ты душой не изболелась, но заранее хочу тебя известить: что бы со мной ни случилось, что бы обо мне ни сказали, знай: служу я верой и правдой, ничем нашу семью не запятнал, не опозорил…»

Только успел Степан дочитать до этого места, как дверь светлицы без шума приоткрылась, и из-за неё вьюном в светлицу проскользнул какой-то человек в лакейской ливрее с недобрым, воровским лицом. Он что-то прятал у себя за пазухой. Степан сразу же понял, что лакей задумал какое-то недоброе дело. А тот взял со стола свечу, даже не заметив, как на его рукав быстро взобрался лесной муравей, и на цыпочках поспешил к простому, дорожному дощатому сундучку, стоящему у стены. Поднял лакей крышку, начал доставать из-за пазухи и совать в сундучок золотые кубки и серебряные ложки. Понял Степан, что это и есть тайный недруг молодого стражника.

«Ах ты мерзавец! – рассердился он. – Хочешь неповинного человека вором выставить? Так, получи же от меня!»

И как вопьётся в руку лакея! Хоть и мал муравей, да, видно, очень больно укусил, потому как тот вскрикнул, выпустил крышку сундучка и уронил ложки на пол. Громко стукнула крышка, зазвенели ложки. Услышал это молодой стражник, вскочил на ноги и выбежал из-за стола. В последний миг он успел схватить за руку злодея, который был уже у самой двери, и тут же позвал подмогу. В момент прибежала дворцовая стража. Начальник стражи как узнал в чём дело, немедля приказал отвести лакея под замок.

И снова Степан отправился странствовать по дворцу, разыскивая волшебный цветок. Ведь ему, как сказала злая ведьма Нужда Беспросветная, осталось жить, теперь уже, всего завтрашний один день. Уже поздней ночью попал он в богато обставленную палату, с позолотой и хрусталём на стенах и потолке, где за большим дубовым столом, накрытом бархатной скатертью, сидел толстый человек, одетый в кафтан, шитый золотом. Озираясь по сторонам, толстяк отдавал тайное распоряжение своей прислужнице. Та должна была пробраться в кабинет придворного лекаря и высыпать в лекарство, приготовленное для царевны, колдовское снадобье, приняв которое, девушка должна была стать то ли ящерицей, то ли жабой.

«Ну и ну! – продолжает удивляться Степан. – Прямо, не царский дворец, а змеиный клубок какой-то. Что ж тут так много злых и подлых? Вроде, живут в богатых хоромах, не голодают, не раздеты, не разуты… А таких, что норовят подстроить кому-нибудь пакость – пруд пруди…»

И вдруг подумалось ему: а может быть, насчёт царевны ему и не стоит беспокоиться? Что, если она, как и многие тут – злая, своенравная, жестокая? Да и пусть станет жабой. Ему-то что? К тому же, если он не станет вмешиваться, глядишь, Нужда и вернёт ему облик человеческий? Но, поразмыслив, сам с собой Степан-муравей не согласился: здесь подлости, чаще всего, подстраивают не подлым, а тем, кто добр и честен. Не стал же поганец-лакей замышлять своё гнусное дело против кого-то из своих, таких же, как и он сам, приятелей? Выставить вором он решил достойного, неподкупного стражника. Так что, надо бы царевне как-то помочь…

Прицепился он сзади к платью служанки толстяка и вместе с ней вскоре оказался в большой комнате, где пахло лекарствами. Всё там было заставлено шкафами, в которых стояли бутыли, банки, склянки, всякие коробки и ларцы. Подойдя к самому большому шкафу, служанка достала из него ларец, подписанный «Для царевны Алёны». Дрожа от страха (за такое, поди, и голову могут отрубить!) она открыла его и всыпала внутрь какое-то зелье из баночки, которую ей дал толстяк. Потом поставила ларец на место и закрыла шкаф.

Степан-муравей с её платья спрыгнул на стол, заваленный всякими бумагами, а служанка из комнаты вышла вон, и на цыпочках поспешила прочь. Стоит Степан, и не знает, как сделать так, чтобы колдовскую отраву завтра утром не дали царевне. Тут увидел он невдалеке от себя чернильницу, из которой торчало гусиное перо, и сразу же сообразил, что нужно сделать. Он взобрался на чернильницу, по перу спустился внутрь, окунулся в чернила и, выбравшись наружу, на одном из листов бумаги самим собой начал выводить крупные буквы: «В ЛЕКАРСТВО ЦАРЕВНЫ ПОДМЕШАЛИ КОЛДОВСКОЕ ЗЕЛЬЕ». Казалось бы – что за сложность написать несколько слов? Но это – человеку легко и просто. А каково писать самим собой крохотному муравью? Тех чернил, что были на нём, хватило всего на полбуквы. А чтобы дописать вторую половину, снова пришлось взбираться на чернильницу, опять окунаться в чернила… И так – почти всю ночь. Лишь ближе к утру закончил Степан-муравей писать, и тут же свалился обессиленный прямо среди бумаг.

Проснулся он от стука двери и чьих-то шагов. В комнату вошёл седовласый мужчина в белом докторском одеянии, с бородкой и с очками на носу. Он подошёл к самому большому шкафу и достал из него ларец с лекарством для царевны, и сразу же направился к выходу.

– Стой! – крикнул ему Степан. – Глянь сюда и прочитай, что я написал!

Но услышит ли человек голос муравья? И тут Степан увидел лежащий на столе маленький серебряный колокольчик, которым вызывают слуг. Не мешкая, он подбежал к нему и, с великим трудом приподняв его тяжёлый язычок, с силой ударил по стенке колокольчика. Придворный лекарь, который был уже в дверях, оглянулся и остановился. И сказал удивлённо:

– Это мне почудилось, или колокольчик уже сам звонить начал? А ну-ка, гляну, что там такое…

Подошёл он к столу, и сразу же увидел написанное Степаном. Ещё больше удивился лекарь, очень разволновался и, позвонив колокольчиком, распорядился слугам прислать к нему начальника дворцовой стражи. Тот пришёл очень скоро, да ещё и привёл с собой придворного мага. Этот маг, конечно, магом был не самым сильным, но в чародействе, всё же, разбирался. Провёл он рукой над ларцом с лекарством, и объявил, что и в самом деле в ларец злая рука всыпала особое зелье, приняв которое человек обязательно превратится в жабу. Причём, изготовил его колдун необычайно сильный, к тому же, чужеземный, с чьим колдовством справиться очень и очень непросто.

– И кто же этот злодей, что всыпал зелье? – спрашивает начальник стражи.

– Могу сказать только то, что он и сейчас находится во дворце, – ответил маг. – А кто он – будем знать только вечером, когда на небе вновь появятся звёзды. Они мне всё расскажут.

– Эх, какая досада! – огорчился главный стражник. – До вечера этот тать, если его не заковать в железо, ещё немало зла сотворить может. Идёмте все с докладом к государю – он о обо всём этом обязательно должен знать.

И все трое тут же отправились в покои царя. А царь ещё только успел умыться и собирался завтракать. Но как только услышал, с чем к нему пришли лекарь, стражник и маг, так сразу же и про еду, и про всё остальное забыл. Быстренько оделся, и – чуть не бегом, в покои царевны Алёны. Та тоже уже была на ногах, сидела у окна и вышивала при свете восходящего солнца. Глядит Степан-муравей, который прицепился к одежде придворного лекаря, а все стены царевниных покоев увешаны портретами всяких там царевичей, королевичей, принцев всевозможных, да ещё и султаничей и эмиричей в придачу. Только печальна была она почему-то – ни на отца, ни на тех, что пришли с ним, даже не взглянула. Сразу понял Степан, что одолевает её тяжкая кручина. А ещё он вдруг почуял, что где-то совсем близко от него то, что он так искал по всему дворцу – тот цветок, который мог бы вернуть ему облик человеческий.

Быстренько с лекаря спустился он на пол, и поспешил к окну, где весь подоконник сплошь был уставлен самыми разными цветами. Ну а пока бежал через покои, слушал разговор царя с дочерью. А спросил царь её о том, почему уже целый месяц пребывает она в печали и никого не хочет видеть? Почему отказала всем заморским женихам, хотя до этого, вроде бы, и была не против за кого-то из них выйти замуж?

– …Я ж специально, ещё весной, приказал вывесить в твоих покоях портреты всех женихов, чтобы хоть какой-нибудь тебе да приглянулся, – корит царь Алёну. – Ты же, я помню, согласилась как-то раз встретиться с принцем Кургундским. Он-то тебе чем не мил?

– Глупый он и скучный, – вздохнула царевна. – У него только и разговоров: сколько у его отца сундуков с золотом, да какой он сам красавец писаный. Так что, зря ты устроил эту затею с портретами женихов – я их никого и не вижу вовсе.

Нахмурился царь, косит глазом в сторону лекаря.

– Ну, что скажешь ты? Можешь ли излечить мою дочь от этой меланхолии, или мне нужно искать другого лекаря? – спрашивает он.

– Государь, тут лекарства не помогут, – разводит тот руками. – Лучше, спросил бы ты Алёну о том, чего она сама хочет. Это ей скорее помогло бы!

– Ну и чего же хочешь ты? – смотрит царь на свою дочь.

Подумала та и сказала:

– Хочу выйти замуж за того, кто сердцу мил, чтобы жить с ним в любви и согласии. Не хочу я быть отданной кому-то как вещь или канарейка, которую на рынке продают.

– А, что, – удивляется царь, – у тебя такой на примете имеется?

– Да, имеется, – грустно улыбнулась царевна. – Только обещай мне, что если скажу, кто он, ты будешь к нему милостив и справедлив.

Покряхтел царь, покряхтел, но кивнул согласно.

– Ладно, даю своё слово царское, что… Гнева на него не обрушу. И кто же он?

– Молодой стражник Данила, – призналась Алёна.