Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

(…Верно! Правда! Да!!

Вот умею красиво выдать мысль, а?

Хотя не сразу… Десятилетия спустя…)

На следующий вечер я пришёл в Вечернюю Школу Рабочей Молодёжи, куда Ольга иногда заглядывала, потому что тётя Нина вымогала от неё получить бумажку об окончании восьмого класса.

После звонка на перемену она вышла в коридор и ушла со мной, прогуливать все остальные уроки. Я проводил Ольгу до хаты её тётки под бурный рапорт как сильно она кровоистекала прошлой ночью.

(…как будто это хоть что-то значит.

Что толку в целках, обрезаниях, адюльтерах и верности навек?

“Что было – уже нет.

Что есть – утратишь.

Что будет – того не миновать…)

Конечно, наша любовная связь не в силах была растопить снега и лёд зимы вокруг, но весь снег и лёд зимы не в силах были потушить страстный огонь нашей связи. Тем более, что мы связывались и раздували его при первом же удобном случае…

Укрытая снегом скамейка нефтебазы вскоре получила отвод из-за её совсем уж лишней спинки. Вагончик из листового железа рядом с крохотным катком в заводском Парке казался более удобным, только невыносимо долго приходилось ждать, пока хлопцы допьют своё вино и представят дотошно мелочные отчёты кто сколько выпил за текущий день и какие обстоятельства сопутствовали потреблению, а в заключение смажут друг друга по жевалам, от не хрен делать, но без ножей, пока не разойдутся.

Нож доставать – себе в убыток, если Колян у кого нож увидит – забирает с концами и уже не вернёт…

Колян с Посёлка представлял собой образчик всё более редкой породы богатырей. Не особо, впрочем, крупный экземпляр, всего 180 см и крайне немногословный. Хотя оно ему не очень-то и надо – глянь на эти кулачищи по 20 кило каждый и охота к лишним разговорам сама собой отпала. Даже из-за угла мешком пришибленный враз усекёт, что Колян его уснедает в шесть секунд, как нехрен делать. Среди братанов он мог, конечно, высказать слово или два, просто надо иметь терпение, пока у него этот процесс завершится…

Меня он зауважал по непоправимой ошибке, которую взял в голову ещё летом, в момент моего «обручения» с Ольгой, когда мы ещё только-только начали встречаться.

В тот вечер, как выходил в Парк, я себе на палец колечко надвинул, которое у сестры выпросил. Обыкновенная фигня бижутерная и стекляшка вставлена. Еле-еле у Наташи выпросил, поклялся, что только один этот раз.

В Парке, мы с Ольгой поднялись в будку киномехаников летнего кинотеатра, младший киномеханик, Гриша Зайченко, иногда со мной ключом делился. Ольга, как увидала то колечко у меня на мизинце, сразу – кто дал?

Мала?, грю, одолжила, сестра моя младшая.

Ольга не верит ни в какую, дай, грит, гляну. Как только протянул ей – цап! и на палец себе – хоп! Только на другой, не на мизинец.

Ладно, грю, хватит сколько покрасовалась, я Наташе вернуть обещал, этот от парня её.

Ну тут Ольга послушала, стала снимать – а фиг там! Не слазит. Она и крутит его, и тянет, и на палец плюёт – всё без толку. Короче не свидание уже, а полная камера пыток, пока она то колечко через сустав по микрону протаскивала. Когда я, наконец, эту хрень в карман штанов засунул, какие уже поцелуи и всё такое, у Ольги палец распух, болит, а мне её жалко. В общем, кинобудку я запер и мы ушли.

А Колян в тот момент со сторожем в билетной кассе пары нагоняли, ну он просёк это кто там сверху спускается. А что ещё ему оставалось подумать? Тут полчаса на весь кинотеатр женские стоны из кинобудки, через обе дырки:

– Ой! М-м! У! Мама!

Тут и состоялась его ошибка, он как бы, типа, подумал, откудова в такой мелкоте как я… ну этта, вроде как бы сидит оно, а? Короче, он меня зауважал как богатырь богатыря, который просто по другому профилю.

И в результате этих всех причин, пересидев, изнемогая нетерпением, все те придурковатые дебаты, что пора подловить хиппарей с Площади Мира, да выбить им бубну, шоб сильно так не хипповали, прежде чем освободят помещение, довольные какие они крутые блатари, нам ещё приходилось дожидаться пока Колян отпроцессирует свои бесконечные объяснения куда… ну… этот… типа… ключ… этта… спрятать… ну… от вагончика… типа…

И не мог не вызвать самых тёплых чувств длиннополый овчинный кожух тёти Нины, в котором однажды вечером Ольга выбежала из хаты. Мы спустились в укрытую снегом Рощу, на ровный лёд замёрзшего Болота и было хорошо, но как всегда, мало…

~ ~ ~

На заводе закончился срок нашего ученичества и мы начали получать по 70 руб. в месяц, почти как и все слесаря. Теперь, при рубке железа зубилом, мы не ахали молотком себе по пальцам и нам (волосатикам) доверили изготовить экспериментальное изделие с нуля… Это интересно.

Мы изучили неосязаемые движения мысли работника конструкторского бюро посредством визуально умозрительных линий в чертежах с бессчётными цифирьками размеров. Согласно этим цифрам, мы упрашиваем газорезчика нарезать кусков из 20 мм проката, упрашиваем разметчика очертить контуры, упрашиваем строгальщика обстрогать лишний метал по разметке, упрашиваем сварщика приварить эту к этой, а ту к той…

Зачем столько просьб? Ну так каждый же занят, типа как бы… Иногда от просьбы до исполнения ждёшь неделями или иди проси по новой…

Но—ты ж глянь! – скелет проекта на стеллажах снаружи Ремонтного цеха постепенно обрастает металлом деталей, начинает уже что-то вырисовываться, мастер перестаёт звать нас на каждом шагу волосатиками, а слесари Экспериментального участка уже не подначивают про дату запуска нашего Лунохода.

И тут начальник Экспериментального участка приказывает передать уже порядком загрязнившуюся картонную папку с чертежами Яше и Мыколе-старо?му, чтобы более опытная рабочая сила довела неосязаемую техническую идею до весомой ощутимости… Это обидно.

А следующее изделие мы просто запороли…

Затратили массу материала, на стеллажах собрали конструкцию здоровенного стенда «Слава Труду!» и позвали Борю Сакуна пусть полюбуется перед тем как отвезут на установку перед главной проходной завода. Мастер посмотрел по чертежам и говорит что-то тут не то, а что именно сказать не может. Из кабинета начальника цеха, над раздевалкой, спустился инженер-технолог, стали вдвоём смотреть, он поддержал негативное мнение Бори, но тоже никак не смог определится где именно не то. Потом, на па?ру, рулеткой проверяли – размеры вроде все на месте.

Пришлось вызывать автора проекта из конструкторского бюро при заводоуправлении. Так даже он не сразу понял причину, но смотрел-смотрел…и – догадался! Мы скрупулёзно воплотили в металле все детали его идеи, но только в зеркальном отражении, где лево – стало право, и наоборот. Пришлось порезать на куски наш славный труд, а площадь перед проходной так и осталась без запланированного монумента…

После Нового года меня в составе спецбригады, она же зондер-команда, послали трудиться в кормоцех подшефного села Семяновка. Бригада насчитывала трёх слесарей – Мыколу-молодого, Васю и меня, под командованием Бори Сакуна, нашего мастера.

В первое утро командировки, когда мы выехали в Семяновку под брезентовым верхом над кузовом заводского грузовика, был жуткий гололёд. Опытный шофёр вёл очень медленно, чтоб не разделить участь машин, чьи водители не справились с управлением на скользком льду и теперь валялись в поле на обочине, тут и там. Колёса задраны в густой туман, через который урчит мотор нашего грузовика. Но рядом с опрокинутой техникой ни души, и – тишина. Прям тебе панорама заключительного этапа Сталинградской битвы…

Кормоцех – это серое строение из трёх секций за полкилометра от села, в окружении обветренным снегом холодно молчащего поля. Котельная не работала, нам ещё предстояло долбить шлямбуром стены для прокладки труб. Мёрзлое железо окоченелых бункеров и занемелые ленты транспортёра заполняли полумрак соседней секции. Две недели мы ездили туда балдашить железом о железо, пробивать кладку, подтягивая ленты, и дремать над ярко раскалённой электрической спиралью меж белых от инея стен котельной.

В одну из таких дрём, острое шило проткнуло мне мозг. Я отшатнулся, открыл глаза под ликующий хохот довольного Васиного рыла и заметил тлевший на полу кусочек ваты, чей едкий дым проник сквозь мои незащищённые ноздри и вызвал то невыносимое ощущение…

Мастер и Мыкола тоже подсмеивались, но не так радостно, как Вася, этот, мягко выражаясь, долбоёб, тридцатилетний урод-недоносок, жертва пьяной акушерки в подпольном абортарии. Вот из-за таких мудаков мой Дядя Вадя не устаёт повторять свой грустный лозунг «Родина требует героев, Пизда штампует дураков!»

Однажды Мыкола принёс картошек из одинокого бурта среди поля и мы решили её испечь, просто от нечего делать. Боря послал меня собрать куски поломанных досок, что остались после строителей. Мыкола и Вася приволокли по охапке отрытой из-под снега соломы в секцию весовой платформы, чтоб разложить костёр из добытого мною топлива.

Снятые с петель ворота не препятствовали ветру. Тот постоянно врывался, вертел дымом и втирал нам в глаза. Мы стояли вокруг огня в сквозных порывах, что налетали из белого поля под серым небом, когда мастер сказал Мыколе: —«Через четыре года я уйду на пенсию, а эта латата, так и не сготовится».

Он бросил окурок «Примы» в костёр и ушёл в угол секции слепить окружающие стены вспышками трескучего электрода сварки.

Красиво звучит – «латата», никогда не слыхал, чтобы так называли картошку… Ну, вот, Боря начал баловаться электросваркой, Вася отправился придерживать ему обрезки труб, чтоб прихватил и вокруг жалкого костерка остались лишь мы с Мыколой, поднахохлились, клювы сморщили, жмурим глаза от едкого дыма. Скукотища…

Тогда я поднял кусок мела, который мы привезли с собой, чтоб отмечать длину труб для резки, и начал рисунок на снятой с петель половине ворот, приставленной к стене. Я творил не спеша, старался как мог, потому что до вечернего грузовика домой ещё целая вечность.

Пожалуй, именно тогда получился самый удачный рисунок за всю мою жизнь. Ню, разумеется, и почти в натуральную величину… Соблазнительные бёдра, роскошная грудь, длинные волосы спадают через плечо за спину, аппетитный треугольник, искушающий взгляд полный призыва «ну приди же! выеби меня!» из-под чуть приспущенных ресниц. Ух-ты! Ничего ни прибавить, ни убавить. А мел, как назло, всё не кончается. Ну так я его извёл на крупноблочные буквы рядом с голой красоткой: БОРЯ, Я ЖДУ ТЕБЯ!

Потом я вернулся к огню, потому что ветер здорово переохладил ноги самозабвенного художника. Мыкола тоже тут стоит, от дыма плачет, но хихикает, весь погружён в эротичность белого создания.

В этот момент Боря Сакун вытаскивает своё лицо из маски сварщика и прослеживает взгляд Мыколы аж до ворот. Ни одна система Станиславского в жизнь не передаст всю экспрессивность рожи Бори всего секунду спустя. «Хто-о-о?!»

Мы с Мыколой стоим себе у костра, изображаем наивное неведение причин бурных эмоций в душе мастера. А Вася, что сидел рядом с ним на корточках и двумя руками держал обрезок трубы, подчёркнуто так упёр глаза в пол типа как бы «знаю, но не скажу», но… при этом!.. пятак Васиного носа превращается в толстенный указательный палец и наводится на меня! Как стрелка компаса – вот он Север!

– Сука!!!