Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Нашему отделению назначили нового командира, а тот всего лишь «черпак», по фамилии Простомоло?тов. «Зовите меня просто… Мо?лотов».

Интеллектуал, блядь, очки носит, Молотова знает. Но он же всего-навсего «черпак»! И хотя ему вскоре кинули лычку ефрейтора, «деды» им помыкали, как хотели, а он и пикнуть не смел, чтобы хотя бы иногда грузили другое отделение «молодых», для разнообразия. При таком раскладе, после трудового дня, вместо отбоя, наше отделение получало наряд на кухню и мы чистили картофель, чтобы завтра всему личному составу плюс Отдельной роте было что хавать, несмотря на облом картофелечистки… Всю ночь напролёт, до пяти утра. Последний мешок вынесли, конечно, по частям на мусорку, вёдер шесть, а сверху очистками присыпа?ли, чтобы дежурный по кухне не врубился. Ну а в шесть – «рёть-аа падйоом!», утренний развод и марш, сука, на работу!.

Или же, привозят вечером с работы, прямиком в столовую – хавайте быстрее, грузовик ждёт! И отвозят назад, на девятиэтажный, потому что самосвалы возят туда алебастр с железнодорожной станции и если задождит, то накроется целый вагон ценного строительного материала. И, стоя по колено в сыпучем алебастре, загоняем его лопатами в подвал первой секции через проём в блоках фундамента под торцевой стеной, а как только один холм перелопатим, подъезжает следующий Камаз со своими 13-ю тоннами груза, а потом следующий, и следующий, и… очень эффективный способ практически усвоить, что вместимость железнодорожного вагона 68 тонн… А внутри подвала этот же алебастр надо перегнать в соседний отсек, иначе всё не влезет.

(…ни один фильм ужасов не в силах передать тот лилово-синюшный оттенок в лице Васи из Бурыни. Когда тот уснул на дюне белого алебастра под тусклым светом подвальной лампочки…)

Короче, Простой-Молотов, права армейская мудрость – «Лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора».

Приехал папа Гриши Дорфмана, с кем-то там переговорил в штабном бараке, а как уехал, Гришу перевели в четвёртую роту, дали должность портного. Скоро Гриша уже щеголяет в «пэша?», а в казарме и не ночует даже, ведь у него швейная мастерская в том же здании, где кочегарка.

«Пэша?» значит обмундирование из полушерстяной ткани, материал поплотнее хэбэ?, цвета тёмной болотной тины – одного из оттенков хаки. «Пэша?» отличительный знак аристократов срочной службы, таких как водитель Комбатовского «козла» или киномеханик Клуба, который заодно и почтальон. Хорошо иметь папу, который умеет вести переговоры…

А Ваню, с его мышками в сапогах, всё-таки комиссовали. Сержант, который сопровождал его на родину из психушки, рассказывал потом, что в Ставрополе на вокзале Ваня бросил свою сетку-авоську с газетным свёртком на пол в зале ожидания. Орать начал: —«Тика?йтэ! Там бомба! Она ти?кает!» Люди шарахнулись на выход, а хуй его знает – солдатик в форме тревогу объявил!

А уже когда сержант привёз Ваню к нему на хату и отправлялся в обратный путь, доставленный ему вполне ровным тоном, объяснил на прощанье: —«Учись, «фазан», как умные люди в армии служат!»

Вот, в общих чертах, из-за всего этого, в тот первый выходной в августе, в попытке уединится от пляжной толпы в кирзовых сапогах, я обогнул угол Клуба и сквозь решётку в окне возле крыльца с запертой дверью кинобудки услыхал звук акустической гитары. Гитара…

Я стоял и слушал, хотя слушать особо так было нечего – кто-то неуклюже пытался сыграть аккорды «Шыз-гары», но с ритмом не ладилось – он шпилил балалаечным боем. Не в силах вынести, я вернулся ко входу в Клуб.

В конце зала, по обе стороны от бойниц кинобудки – две двери; одна из них настежь, звук гитары доносится оттуда. Под окном с решёткой, стоит твёрдая больничная кушетка, на ней солдат в щетине сливающейся с космами волос, что мягко дыбятся из распахнутой чёрной спецовки, расшлёпанная пилотка на голове, на ногах – шлёпанцы покрытые прядями из-под чёрных штанин, а в лапах у него гитара. Ещё один солдат, тоже в шлёпанцах, сидит на стуле уткнутом спинкой в стену напротив.

– Чё на?хуй нада?

– Это вы тут Шокин Блу сыграть хотите. Могу показать.

Они переглянулись: —«Ну, покажи».

(…«красота спасёт мир…» Ну, это ещё бабушка надвое сказала. Уж больно расплывчатая это штука – красота. То ли дело музыка. Она осязаема, может творить конкретные чудеса, наводить мосты, отбрасывать лишнее.

Вместо «фазана» Замешкевича, «черпака» Рассолова, «салаги» Огольцова остаются просто три парня, которые передают гитару из рук в руки…)

Пару дней спустя, «молодой» из Днепропетровска, Саша Рудько, постучал в обитую жестью дверь пальцами изъеденными известковым раствором – «грязью» для штукатурки. Музыкант Александр Рудько, который в своей гражданской жизни работал бас-гитаристом в областной филармонии.

Так в одиннадцатом военно-строительном отряде началось создание ВИА «Орион» на аппаратуре и инструментах сохранившихся после предыдущих призывов.

Ребята ходили в штабной барак, говорили с Замполитом ВСО-11. Александра назначили завклубом части. Но он так и не завёл себе форму из «пэша?», он спал в казарме второй роты и стоял там на вечерних проверках… Он умел читать ноты, играл на всём, что только подвернётся. Он научил нас делать распевку «ми-мэ-ма-мо-му» и моргал, болезненно и немо, на мою лажу в пении… Его большой нос постоянно припухал от насморка, и он картавил. Но он был Музыкант…

А я начал жить двойной жизнью. После рабочего дня и ха?вки в столовой, я сворачивал налево – в Клуб, до вечерней проверки…

– Разрешите встать в строй, товарищ старшина!

– А ты чё опаздываешь, Огольцов?

– Был в Клубе.

– И чем это вы, клубники, там занимаетесь?

В строю раздаются подхалимские хиханьки в поддержку намёка.

– Мы занимаемся там сольфеджио, товарищ старшина.

Лицо командира тупо застывает, он таких слов отродясь не слыхивал. Хаханьки в строю усиливаются, но уже в обратном направлении

– Замполит батальона в курсе, товарищ старшина.

– Встань в строй, суфл… салфа… Ссука!

Ну а в рабочее время я – как все… Нас перебросили на пятиэтажку – её готовят к сдаче. Витя Новиков и Валик Назаренко зазвали меня в пустую квартиру. У них оказалась бутылка вина. Распили её с горла. Забытый кайф. Всё выветрилось до вечерней проверки, да, и что там было-то на троих?

На вечерней проверке капитан Писак послал дневального в посудомойку за чистой кружкой для теста на употребления алкоголя. Продвигаясь вдоль строя, Писак, выборочно, даёт солдатам кружку – дыхнуть, потом вынюхивает полученную смесь. Двоим уже приказал выйти из строя и сделать поворот кругом.

Когда он протянул кружку мне, я понял, что мне пиздец приснился, даже без проверки. Я выдал сам себя ещё до выдоха тем, что меня сейчас бросает то в жар, то в холод. За послабленный ремень Писак впаял мне пять нарядов, а теперь мне полный пиздец. Писак нюхнул из кружки, садистски опустил взгляд и сказал: —«Ну, вот, если человек не пил – сразу же видно».

После вечерней проверки, Витя Стреляный с усмешкой поделился: —«Ты был белее стенки».

Как будто я и сам не знаю… Писак, суча?ра, что за кошки—мышки?

~ ~ ~

И снова выходной, аж не верится. Вечером даже кино показали. Польский фильм, Анатомия Любви с намёками на эротику. Может, в Польше было больше намёков этих, но пока кино досюда докатилось, покромсали кому не лень, начиная с цензуры и до прыщавых киномехаников, что отчикивают плёнку кусками, где только мелькнут голые титьки. Для близких друзей и личного пользования. Кретины.

На следующее утро, в строю журчащих в жёлоб мочестока, я с печалью встряхнул свой от последних капель и безмолвно сказал ему среди общего гама: —«Такие дела, кореш, быть тебе два года просто сливным краном». И застегнул ширинку.

На объекте мы таскали строительный мусор и излишки грунта из подвала носилками, это называется делать планировку. Все какие-то задумчиво угнетённые, молчаливые. Такими плачевными оказались последствия недорезанного Польского фильма, хотя по виду вроде б не трагедия.

В перекуре, от нечего делать, я начал Алимошу доставать. Он не отзывался или же кратко посылал, а потом подскочил ко мне с кулаками. Пришлось отбиваться как могу, а могу я, прямо скажем, хуёвенько.

Тут в подвал зашёл Простомолотов, крикнул прекратить, и мы опять впряглись в носилки. Я пару ходок сделал, смотрю, боль в правой руке никак не утихает. Видно, совсем неправильно приложился большим пальцем к Татаро-Монгольской Алимошиной роже…

Наутро вся кисть распухла и после развода помощник фельдшера из медпункта части (тот самый деревенщина из нашего призыва, но уже в «пэша?» обмундировании) повёз меня в ставропольский военный госпиталь. До города на грузовике с какой-то бригадой, а там на автобусе, потому что городской транспорт для солдат бесплатный.

Когда мы в госпиталь приехали, он мне сказал подождать и зашёл в какое-то здание. Вокруг хорошо так, густой сад с деревьями жёлтой алычи, жаль аппетита нет – рука, сука, ноет. Ну сел я на скамейку в тенистой аллее между зданий и заснул.

Открываю глаза, а прямо перед носом круглая такая морда и усы кошачьи. Я аж дёрнулся, хорошо скамейка со спинкой, не дала свалиться. Ещё раз глянул – вижу капитанские погоны у кота на плечах. Ну всё ясно-понятно, увидал, что солдатик дрыхнет спозаранку и взялся обнюхивать на предмет наличия алкоголя в дыхании.

Потом пришёл мой сопровождающий и отвёл в другое здание, чтобы руку проверили. Они мне большой палец крутят, а я в ответ гусиное шипенье издаю, а свободной рукой сам себя по левому боку хлопаю, словно крылом перебитым. За такие симптомы вывели мне диагноз перелома кости, руку перебинтовали, гипсом обмазали и оставили в госпитале. Спасибо, Алимоша!. Но умываться одной левой всё равно неудобно…

Что может быть лучше перелома? Никаких уколов, валяйся себе да жди пока кость срастётся. В столовой квадратные столы на четыре посадочных места и стулья вместо лавок. И ха?вка куда лучше, чем у нас в столовой. Оно и понятно, потому что тут и офицера тоже лечатся. Конечно, пациенты все в пижамах, без знаков различия, только офицерские палаты на втором этаже, а для рядового состава в полуподвальном. Какая разница где спать? Тем более отсюда к столовой ближе, она у нас под боком, в конце коридора.

Госпиталь место тихое и не переполненное. В моей палате, кроме меня и Грузина по имени Резо?, четыре свободные койки. Чёрные волосы Резо? такие длинные, что ему получается зачёсывать их назад. Явный признак «деда». Левую руку он обычно притискивает к своему боку, эта поза вызвана его шефской помощью степному колхозу, куда его послали водителем грузовика.

На полевом стане он начал крутить любовь со стряпухой, а её муж ударил его в спину большим кухонным ножом и теперь стряпуха приходит проведывать пострадавшего в госпитале. Они уходят в запущенный сад и вернувшись оттуда Резо? предлагает мне угощаться алычой из кармана его пижамы, но мне не хочется, хотя рука уже не болит…

А соседняя палата полным полна. Там даже есть один из нашего стройбата, тоже «дед», как и Резо, но Русский, а зовут его Санёк. К тому же волосы у него русые и не хватает одной брови, слизнута плоским шрамом. И он тоже водителем был и ушёл в самоволку на своём тракторе, а дальше во что-то там врезался или перевернулся. Ноги ему ампутировали выше колен.

В столовую он не ходит. Ребята оттуда ха?вку ему в палату на тумбочку носят, хотя у него есть костыли и пара высоких протезов стоят у стены рядом с койкой. На обложке журнала Сельская Жизнь ему понравилась ударница труда из Ставрополья, на фоне её комбайна в колосистом поле, и он начал писать ей письма – «Здравствуйте, незнакомая Валентина…»