Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Ведь я тебя люблю! У-у-у!.."

~ ~ ~

И снова в нашем отделении произошла смена командного состава. Простомолотова перевели обратно в его отделение, но из ефрейторов не разжаловали, потому что его ни с чем не поймали. Просто прапор на него залупился, командир взвода, что и послужило причиной ротации. Скорее всего, в какой-то момент он не смог скрыть своего интеллектуального превосходства над куском. «Заблатовал», как говорят в стройбате.

Алик Алиев, Азербайджанец в тугих, «фазанисто» ушитых штанах, пришёл вместо него. Это был высокий стройный парень с красивым круглым лицом, где тонкая чистая кожа обтягивала высокие скулы и хорошо развитую челюсть.

Через неделю он получил звание ефрейтора. По такому торжественному случаю, Алик Алиев отдал отделению приказ построиться, хлопнул кулаком правой руки в ладонь левой и объявил, пузырясь от восторга: —«Юбатт буду!»

Однако, он несколько поторопился в своих прогнозах и радостных предвкушениях. Нашлись не менее рослые, но более эмоционально сдержанные рядовые в нашем отделении, которые со спокойной рассудительностью поделились с ефрейтором своими понятиями (и он их понял и принял), что если люди попавшие в стройбат после Зоны не блатуют, то ему, удостоившемуся этой высокой чести всего лишь на основании слабого владения Русским, правильнее будет проявлять сдержанность и скромность, что многим позволяет выжить в нашем суровом мире борьбы за существование.

Ну а к мне лично у него изначально претензий не имелось. Ещё будучи рядовым, ему случилось стать свидетелем ситуации в Ленинской комнате нашей роты, когда два старослужащих объясняли Простомолотову, на тот момент командиру нашего отделения, постулат о неподлежимости музыкантов ряду положений из Устава внутренней службы…

Так что мы просто делали своё дело—копали, клали, таскали, подымали—а после работы получали отдых в пределах очерченных стройбатовским бытом. Конечно, нам не позволялось улечься поверх одеял на свои койки в кубрике (это привилегия «дедов»), но в центральном проходе казармы имелись табуреты – можно сесть и посидеть, как и в бытовке, потому что сидеть в беседке у входа в барак стало уже слишком холодно…

Потом пришла зима. Нам выдали тёплые шапки и зябкие телогрейки. На ГАЗонах и УАЗах, которыми нас возили на работу, натянули брезентовый верх, а в них установили даже деревянные лавки-доски—от борта до борта—и мы уже не ездили сидя на корточках…

В синих потёмках начинающейся ночи, наше отделение собралось после работы у подножия девятиэтажки, но грузовик за нами запаздывал. Мы даже вышли ему навстречу, по ту сторону останков лесополосы, потом ещё на сотню метров, на тротуар протянувшийся к дальнему кварталу пятиэтажек, пустому от прохожих в такое время. Там и стояли широким кругом, пристукивая замерзающим сапогом о другой… Подначки, смех, пиханье локтем, прихлопы по плечам – обычное оживление в конце обычного рабочего дня перед отъездом к обычной ха?вке в стройбатовской столовой.

Мне наскучило слушать не раз уж слышанные прибаутки, и я пошёл обратно к светящейся точке далёкой лампочки на торцевой стене девятиэтажки.

(…один из способов преодолеть тягучесть времени – топать по доступному пространству…)

Вот я и топал туда оттуда мы пришли, зная что без меня всё равно не уедут, как и без пары «дедов», что всё ещё переодеваются в девятиэтажке… Вскрики, хохоты и гики товарищей приглушались отдалённостью… Я шёл размеренным шагом, думая ни о чём…

(…такие размышления именуются ещё «прекраснодушным томлением», когда не можешь чётко оформить свою мысль, а всё равно – тоска…)

Всё так же медленно вошёл я в останки лесополосы, когда из грустного далёка донёсся приглушённый зов. Что-то позвало меня.

Возвращаясь в сейчас-и-здесь, я неохотно оглянулся к заднему борту грузовика, что вовсю гнал задним. Отпрыгнуть времени не оставалось, хотя ноги мои инстинктивно согнулись ударить о дорогу. Именно этот недовершённый наклон в направлении будущего прыжка и спас – удар дощатого борта, довершая начатое движение, отшвырнул меня под дерево, а не под вертящиеся колёса машины…

– Мы тебе столько кричали, – сказал Витя Стреляный, уже в кузове по пути домой.

Ну не знаю. Я слышал всего один крик, и очень издалека…

Два дня болело правое плечо…

~ ~ ~

В конце декабря наше отделение отвезли на строительство многоквартирного здания. Вернее в начальную фазу строительства этого объекта. Там встретил нас глубокий кратер прямоугольного котлован, пустой—даже ещё без блоков фундамента—рельсы подкранового пути под башней замёрзшего без дела крана. А и, да, ещё вагончик из доски-вагонки, с одной дверью и парой окон по бокам, стоял, снятый с колёс, на снегу.

Перед нами поставили чёткую оперативную задачу—одну на всех—прокопать траншею для монтажа блоков фундамента под боковую стену здания, которая должна пройти на два метра ближе к вагончику. Как бы расширить и без того широкий котлован. Оказывается, при проведении земляных работ как-то не учли, что здание садится на водопровод для целого городского района и, в случае аварии с коррозией труб, многоэтажку ждёт участь ковчега Ноя, которому удельный вес кирпича-бетона не даст всплыть. В общем, пришлось проснуться, почесаться и принять решение о передвижке всего здания ещё до начала строительства.

Однако пока велись расчёты с просчётами и прочие согласования, пришла зима, ударил мороз и никакому экскаватору уже не по зубам угрызть мёрзлый грунт для расширения котлована, вот потому в прорыв бросили нас – спасителей от безысходных случаев и неразрешимых задач…

Полвагончика заполняли новюсенькие—муха не сидела! – штыковые и совковые лопаты. Нам даже выдали неслыханную роскошь – тряпичные рукавицы. Конечно же, грунт был слишком твёрд для любых лопат, хоть с рукавицами, хоть без, тут требовались ломы.

И их привезли, целый самосвал, и со звоном высыпали между вагончиком и котлованом. Тяжёлые, железные, полутораметровые ломы, единственное слабое место в них, что оказались самодельными. На каком-то из местных производств взяли толстую арматуру, нарезали кусками нужной длины, в кузне подплющили концы, чтобы придать заострённую форму и – высыпали над котлованом.

Однако, лом должен быть гладким, потому что это ручной инструмент. Тогда как назначение арматуры – усиливать бетон и потому она покрыта косыми частыми рубцами, для лучшего схватывания с бетонной жижей. Эти рубцы, хоть и заокруглены, протрут любую рукавицу за десяток ударов «ломом» в грунт, а затем этот вроде как бы ручной инструмент начнёт стирать кожу с ладоней, и неважно насколько они обмозолены и загрубелы.

Но если не мы, то кто же защитит нашу любимую Родину-Мать от занятых планированием долбоёбов? Стройбат всё покроет и выправит любую ситуацию…

Ветер рыщет, как пёс сорвавшийся с цепи, наскакивает со всех сторон, треплет отвязанные уши наших шапок, хлещет ихними шнурками по лицу. Но это между прочим, его основная забава волочить чёрно-серые тучи и раздирать их о стрелу башенного крана. Из-за этих туч всё вокруг, с утра до ночи, тонет в беспросветном сумраке. Отогреваемся в вагончике обогреваемом нашим дыханием.

Рукавицы давно стёрлись в прах, вместо них ухватываем морозную арматуру тряпками из найденной в вагончике ветоши. Удар арматурины в грунт отколупывает от него корявый кусочек размером с грецкий орех. И так кусочек за кусочком. Напарник стоит нахохленной спиной к ветру, ждёт пока наколешь скорлупы на совок лопаты. Он сгребёт и отбросит её. После трёх-четырёх наскрёбанных лопат вы с ним меняетесь орудиями и местами.… Как выразился Витя Стреляный:

"Прывезлы? нас у Ставро?поль

Зэ?млю колупа?ты,

А вона? ж така? твэрда?,

В рот йийи? еба?ты."

(…но у меня остаётся невысказанное подозрение, что это переделка Зонной частушки из эпохи первых Советских пятилеток, которую сложили в шахтах Донбасса…)

Но где угодно встретишь миг услады – о! как сладостно дремлется, сидя на досках пола оперевшись спиной на спины товарищей по вагончику!

Спустя полдня откалываний-отгребаний, обнаруживаем, что на глубине где-то в полметра вечная мерзлота сменяется грунтом почти такой же твёрдости, но та всё ж поддаётся ударам штыковой лопаты.

На третий день мы разработали технологию проходки. Сначала роешь яму-шурф, метр на метр и два в глубину. Затем, отступив на метр, роешь вторую такую же. Соединяешь две ямы норой (два шурфа штольней), побивая её в более мягком грунте (ниже окаменевшего от мороза слоя). Затем – захлестнуть потолок штольни стропою башенного крана, продетой из шурфа в шурф, и долбать вдоль краёв мостика из промёрзшего грунта до того момента, когда крану хватит сил вырвать цельную глыбищу мерзлоты. Ага! Бляадь!.

Да, стройбат сделал это!. И хотя впереди остаётся ещё много дней долбёжки, скребни и пахоты до самого конца траншеи, победа будет за нами. Мы сломили хребет сумраку заполярной ночи спустившейся аж до Ставрополя…

Кроме вагончика, от холода можно укрыться в подъездах многоквартирного дома на противоположном берегу пустого котлована. Когда не стоишь на пронизывающем ветру, то и сигарета греет, если найдётся у кого стрельнуть…

Пока я сибаритствовал по ту сторону котлована, Алимоша и Новиков исследовали прилегающие земли. За пеленою вьюг обнаружились молочная фабрика и хлебозавод. Первопроходцы вернулись в телогрейках раздавшихся шарообразно от картонных пирамидок молока по 0.5 литра и буханок тёплого хлеба. С того дня мы отправляем туда фуражиров. Всего лишь перелезть через пару стен. А рабочие обоих предприятий в упор не видят как ты загружаешься готовой продукцией с конвейерной линии…

Иногда выходим на улицу просить у прохожих деньги: —«Брат, 27 копеек на бутылку не хватает, выручишь, а?»—«Сестрёнка, 11 копеек на Беломор, не дашь? Два дня без курева. Уши попухли».

Алимоша объяснил мне нюансы. Никогда не просить у пенсионеров – пустой номер, а могут и разораться воспитательно. Ни в коем случае не просить круглую сумму. Вместо 27 коп. он и так тебе 30 отвалит, а вместо 11 получишь 15 копеек.

Зачем деньги? Ну вместо махорки в пачках по 9 коп., или прогорклого Памира за 11 коп. можешь купить «термоядерный» кубинский Портогас или ту же Приму, но только не индийские Red and White – кислятина в золотистых фантиках. А иногда и винишком балуемся, с устатку, под хлебозаводскую закусь.

О, как низко я пал! Побираюсь на улицах, словно нищий! Где мои порядочность и гордость? И как же только от стыда я не сгорел?!

(…ну во-1-х, у нас это определено более точным термином, мы не «побираемся», а «шакалим».

А насчёт местонахождения моей порядочности и самоуважения, так они всегда при мне, просто вид их меняется, в отличие от некоторых неизменных величин вроде той бесконечной Пи, которую нам вдалбливали в школе, не знаю нахера.

Что касается стыда, тут я, наверно, извращенец. Мне куда стыднее за тот цилиндр из Ватмана украденный у Вали Писанко, чем за копейки принятые от прохожих в мою протянутую ладонь.

И хотя, в определённые моменты, удаётся проявить присущее мне благородство, но, в целом, я не Испанский гранд, уж это точно…)

В февраля кончилась наша хлебозаводская масленица. Нас перебросили на строительство Медицинского центра, где фундамент был уже перекрыт бетонными плитами, но не полностью. Под теми плитами мы прятались от зимнего ветра и грелись у костра из всего деревянного, что только подвернётся под лом, потому что вагончика там не было. И хотя территория будущего Медицинского центра раскинулась довольно широко, она пребывала на окраине города, где не у кого шакалить…

Транспорт для перевозки нас на работу и обратно предоставляла городская автобаза с её гражданскими водителями… Нашему отделению попался ухарь-асс. Влетал на территорию будущего Медицинского центра на своём УАЗ-66, лупил свой грузовик по тормозам и дрессированная техника скользила по льду замёрзших луж в техничном пируэте разворота кормой к нам. Момент полной остановки совпадал с ржаньем сигнала: —«Го-го-гоним! Домо-го-го-гой!»