Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Через неделю в кочегарку зарулил солдат из Отдельной роты. Там, грит, девушка, на углу кирпичной стены, меня спрашивает. Я – туда, а там – Ирина… Дёминские иногда из города до своего села по шоссе пешком шли, парами, по три, а тут – одна… Привет. А ты как? Поцелуи… Договорились что приду в село после вечерней проверки.

– Проводишь меня немного?

Эт сталбыть вдоль всей стены, мимо штабного барака, мимо КПП. «Нет, я лучше тебя на том углу встречу». Прошёл через батальон по дорожкам, параллельно асфальту снаружи. А от дальнего угла ещё и проводил немного.

(…теперь вот жалею – какую возможность упустил! Ведь как красиво могли бы мы пройти вдоль всего батальона. Не спеша, поглощённые друг другом, не замечая унылого мира вокруг. А если б дежурный кусок на проходной меня стал останавливать, я бы мог ему сказать…

Хотя какая разница что именно мог бы я сказать, если упустил – струсил и пошёл между казарм, как шавка…)

Ночью она разделась до трусов, которые отказывалась снять и упорно обороняла. Оспариваемая часть туалета была довольно вместительной и легко растягивалась, должно быть после всех других, которые, подобно мне, и хотели бы стать подлецами, да не вышло.

Под утро я ушёл несолоно хлебавши, на этот раз без чая даже…

Шесть километров по асфальту, когда природа пробуждается для нового дня, это – прекрасно. Светало, но солнце ещё не взошло. На пригорке за обочиной, я увидел коня в зеленях и не задумываясь свернул к нему… Полный идиотизм. Я ведь в жизни не садился верхом, но так вдруг захотелось.

Конь стал уходить, а я побежал следом, но не догнал, а только промочил хэбэ?? штаны густой росой высоких трав. Я вернулся на дорогу и пошёл дальше, орал всякие песни – всё равно тут некому услышать мою лажу.

"Спи! Ночь в и-ю-не тоолькоо ше-е-е-е-е-есть часов!"

Через неделю пришло её письмо, из Ставрополя, «…болит душа – по ком? по тебе!..»

Красивые слова, а попусту потрачены, потому что меня уже загарпунила та, что была «…безмерно счастлива….»

(…я не ответил на письмо, но искренне надеюсь, что Ирине таки попался подходящий подлец и стали они жить-поживать да добра наживать…)

~ ~ ~

По истечении одного года службы в вооружённых силах СССР, солдату предоставляется 10-дневный отпуск для побывки на родине, откуда призывался. Когда я заикнулся об этом майору Аветисяну, он и слушать не захотел. Разве Ваня выдержит отработать десять дней без пересменки?

Ваня сказал, что, да, ему по плечу такое и майор Аветисян пообещал отпустить меня на десять дней, если сделаю косметический ремонт кочегарки, то есть, побелю изнутри.

Слесарь ВСО-11, рядовой Тер-Терян, показал мне место захоронения в бурьяне извести, которую не вывели в расход предыдущие косметологи. Я нагружал её порциями в банную шайку (жестяной тазик с ушами для хватания), добавлял воды по пропорции, затаскивал на печи, чтоб дотянуться до потолка, и широкой кистью—…плюх-шлёп… плюх-шлип… – белил, куда достану.

Потом я взял длинную железную лестницу у рядового Тер-Теряна и начал опирать её на стены, а местами на трубы под потолком и—…плюх-шляп… плюх-шлуп… – так и продолжал, потому что это просто цирк и больше ничего—…плюх-шлёп … плюх-шлип… – но, с другой стороны, разве мальчикам каждый день достаётся белить забор?

Однако, никакой Том Сойер не выдержал бы целую неделю цирковой побелки – два—огромадно высокие, охрененно широкие—зала и две необъятные печи, по две топки в каждой под сдвоенными котлами внутри.

Предвкушение и распалённость – вот что помогло мне продержаться в ту неделю… ведь Ольга и я—…шлуп-шлип… – ещё столько всего не перепробовали—…шлёп-шляп… – такого, например, у нас не было—…шлип-шлип-шлёп!.. – мы и так будем, и наоборот, а потом ещё и в перевёрнутой позиции—…шлоп!..шлоп!..шлёп-щлап!.. – десять ночей отпуска, которые потрясут ёбаный мир—…шлип-шлип-шлоп!.. ШЛЁЁЁП-плююююююх!.

И вот ремонт окончен. Бетонный пол в обоих залах испятнан разнокалиберными звёздами шлёпнутых капель, хоть я их и подмёл. Трубы под потолком наскоро протёрты. Побелка хоть и неравномерная, но повсеместная, без пропусков. Общий объём – два необъятных зала и две печи-великанши.

– Товарищ майор, ремонт окончен!

– И ты это называешь ремонтом?

– Товарищ майор, вы же обещали…

– Я ничего не обещал!

Вот так майор Аветисян поимел Тома Сойера… ПЛЮХ-ЛОХ!!.

В конце дня в кочегарку пришёл Серый: —«Наеба?л?»

В стройбате все всё про всех знают.

– Хуй с ним. Мы ща в Париж полетаем.

Из внутреннего кармана курточки, он достаёт многократно сложенную страницу газеты, открывает на закладке из тонкой плитки горчичного цвета, отламывает щепотку, остальное сворачивает и прячет обратно. Щепотка раскрошена в кучку крошек на ладони, туда же ссыпается табак из папиросы Беломор-Канал, которую разминают пальцы другой руки, пока не высыпались две трети. Резкий выдув в папиросу рассеивает оставшуюся треть. Он закусывает кончик бумажного мундштука папиросы и стягивает верхний, выпотрошенный от табака, слой тонкой бумаги, но не до конца. Папироса превратилась в удлинённый цилиндр из разных сортов бумаги, толстая половина переходит в полупрозрачную, папиросную. Табак смешивается с кучкой в ладони и удлинённая папироса, подёргиваясь мелкой дрожью, поглощает смесь.

Хоть я никогда ещё не видел как это делается, мне всё же ясно, что это он забивает косяк.

– Взрывай, – он подносит горящую спичку. – Дым в себе держи.

Мы выкуриваем косяк, передавая папиросу из рук в руки, я старательно повторяю его способ втягивать и задерживать дым в лёгких.

– Ну, чё?

– Чё чё?

– Тебя чё, не цапану?ло? Ну, ты блядь, лосяра!

– Извини.

Он разочарованно сваливает на вечернюю проверку…

~ ~ ~

Неделю спустя, в мою дневную смену, два солдата Центральноазиатской наружности скромно зашли в кочегарку полную дуэтного воя форсунки и насоса. Наверное, из Отдельной роты или же наши из Крымского призыва.

– Нам пробитт нада, – несмело говорит один из них.

– Что?

– Дрянь. Сам знайиш.

Я как-то не врубаюсь о чём базар, но нехорошо казаться бестолочью перед «молодыми»: —«Ланна».

Они вышли и вернулись уже вчетвером и с парой сумой из мешковины. Я отвёл их в мастерскую и вернулся в рёв музыкальной шкатулки.

Пару раз я заглядывал в мастерскую со слоем травы поверх верстака. Они привечали меня улыбками молчаливой признательности и я уходил – зачем отвлекать людей, которые знают что делают? Через два часа, когда в кочегарке было уже тихо, их караван потянулся на выход. «Мы тама аставлятт», – благодарно улыбнулся мне замыкающий их строя.

В мелкой фанерной коробке, что давно уже валялась на верстаке, оказалась пригоршня коричневатой липкой пыли. Я прибрал её в ящик сейфа на полу, к молотку с тупым зубилом, и забыл вспоминать о ней…

Но, конечно же, я вспомнил про ту пыль в коробке, когда, после получки, что-то меня прям толкнуло купить в магазинчике у проходной вместо привычной Примы пачку Беломора, зачем-то. Воспроизводя процедуру в исполнении Серого, я забил косяк и взорвал.

Ахх-хху-хэ? Эт шоо за этта ващщ?

И я подплыл к зеркальцу шо подглядывало из стены ну убедиться шо у меня там сзади никого потому шо чётко же чую шо голова моя вроде как воздушный шарик когда не сильно надуть и можна двумя пальцами с боков сдавить но так шоб его не лопнуть а просто покрутить там пальцами внутри где они не дотягиваются друг до другу и у меня щас будто два пальца зашли через виски в извилины мозгов и там ворочаются но в зеркальце же я один и никого сзади и плаваю так не спеша а как бы дирижабль да точняк ну только нада очень пойти нада глянуть водомерную стекляху а то мы тута все улетим высоко так высоко и в разные стороны… сам ты лосяра Серый…