Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

(…о, сколько раз в последующие два года я крыл себя наираспромногоэтажным матом, что на вопрос старлея не сделал шаг вперёд и не доложил о трёх годах упорной подготовки для поступления в медицинский вуз на отделение нейрохирургии!.)

Затем нам объявили кому где служить. Я попал в первую роту, роту каменщиков. Штукатуры служили во второй и третьей ротах. Четвёртая рота была для водителей и ещё всякого прочего.

Нас развели по баракам нашей принадлежности и передали командирам наших «молодых» взводов, которые указали свободные койки в кубриках пустой и тихой казармы, потому что в такое время дня личный состав роты работает на строительных объектах в городе…

Во всей живой природе вряд ли найдутся звуки гадостнее, чем тысячекратно проклятая команда «рота! падйом!»

(…забегая вперёд, я должен покаяться – будучи дневальным и выждав, когда стрелки в большом остеклённом квадрате часов над тумбочкой образуют идеально вертикальную прямую, я делал глубокий вдох и вопил самым мерзопакостнейшим голосом, на какой только способен:

– Рёть-ааа падь-оооом!

Око за око. Ухо за изнасилованное ухо…)

После первой ночи в казарме первой роты, из всех моих личных принадлежностей в тумбочке кубрика где я спал, осталась лишь наполовину початая пачка лезвий «Нева», ценою 25 коп. когда нетронутая. Пропажа зубной щётки с пастой и станка безопасной бритвы не ввергли меня в такую депрессию, как пропажа 30 коп. из кармана штанов ночевавших на табурете в центральном проходе, копеек мне хватило бы на две пачки Примы… Вспомнились днепропетровские, что стреляли бычки в беседочной яме «учебки»…

Старательно и плотно укутав матрас моей постели одеялом (иначе дежурный сержант сдёрнет нахер и потребует перезастелить), я охомутал шею армейским вафельным полотенцем, как и все вокруг, и покинул казарму в общем потоке цвета хаки в направлении сортира.

Над каждым из десяти очок кто-то тужился в глубоком приседе, перед стоящей над ним очередью в составе из двух-трёх ожидающих, и даже к жёлобу мочестока длиною во всю стену не сразу получалось протолпиться. С теснотой мешался шум струй, пердежа и обмена новостями за минувший день.

– Так он чё? готовый был?

– Сам знайиш.

– Поймали?

– А хуй его знает. Ищут.

– Поймают.

– Сам знайиш.

У корыта умывальника перетиралась та же новость, но уже с подробностями.

К восьми часам, дежурные сержанты повыгоняли «молодых» и «черпаков» из своих рот на плац, провели общую зарядку, сводили на завтрак и снова построили личный состав неплотными рядами, в пять шеренг, на плацу, кроме «дедов», которые на всю эту хуйню забили уже по полной и казармы покидали только в столовую.

Без малого восемь, «козёл» командира батальона и маленький автобус с офицерами и бухгалтершами затормозили у ворот. Командир батальона, он же Комбат, его заместитель по политической части, он же Замполит, и начальник штаба, он ж Начштаба, вышли на край плаца, посередине, возле правого угла столовой. Прибывшие офицеры возглавили ряды соответствующих рот, бухгалтерши обогнули угол третьей роты в направлении казармы четвёртой роты – половина того барака отведена под штаб ВСО-11, просто вход с обратной стороны.

Утренний развод начат. Дежурный по части—локоть правой руки поднят на высоту плеча, плотно стиснутые пальцы выпрямленной кисти той же руки на три сантиметра не дотягиваются до козырька фуражки—докладывает старшему в троице старших офицеров, что период его дежурства в Военно-строительном Отряде № 11 обошёлся без происшествий и нарушений воинской дисциплины. Начштаба приказывает «два шага вперёд!» и «кругом!» двум солдатам третьей роты. Они оказываются лицом к построению. Вчера эти двое нарушали воинскую дисциплину на строительных объектах в городе. Майор объявляет меру наказания – десять дней ареста на гауптвахте, каждому.

Седовласый Комбат, ворочая из стороны в сторону роговой оправой очковых стёкол, толкает обличительную речь. Этот жемчуг ораторского искусства, как и прочие его шедевры, за пределами какого-либо постижения из-за хронической течи в мозгах, что позволяет ему доспотыкаться не далее как до середины текущего предложения, а оттуда перескочить на следующее, тоже до половины, оставил бы в полном неведении любого дешифратора – эт чё было: сложноподчинённые без главных членов вообще или апокриф зачина Слова о полку Игореве?

По асфальту дорожки за спиной Комбата, надвигается Отдельная рота хавать свою ха?вку в столовой. Им этот утренний развод вообще похуй, они – отдельная рота и напрямую подчиняются более высокому командованию. Они – сантехники.

Наконец, Замполит оповещает Комбата, что ну хватит уже. Комбат выдаёт пару бессвязно-заключительных «эби-о-бля» и утихает. Дежурный офицер сдаёт дежурство другому офицеру на следующие 24 часа.

Нарушители воинской дисциплины сдают свои поясные ремни новому помощнику дежурного по части и бредут в направлении проходной КПП, где их запрут «на губу», в каморке с обитой жестью дверью без единого окошка, но с нарами для лежания.

Начштаба приказывает остальным военнослужащим «напраа-ВУ!» и шагом марш на свои рабочие места. Мы выходим за ворота, где нас уже ждут грузовики. Комбат встрепенулся – обрывок какого-то предложения, который выскользнул, когда он был ещё не уже, плюхнулся назад в подполковничьи извилины: —«Так, этта… эби-о-бля!.»

А вот х?я тебе, мудозвон! Развод кончился! Мы уже грузимся в грузовики – прыжок ногой в покрышку, руки ухватываются за борт, перемахнул поверх и – проскакивай дальше, чтоб следующий попрыгунчик не втаранился тебе в спину. Поехали!

Ворота остались позади, слева бегут прогоны белой стены между белыми столбиками кладки. Ничего, что сидеть не на чем – мы держимся за борта и друг за друга, мы в город едем!.

Вообще-то, это оказалось окраиной и возле строительного объекта куда нас привезли, всё ещё угадывались останки бывшей лесополосы. Строительным объектом оказался девятиэтажный жилой дом из двух подъездов-секций, кладка стен которого (белым силикатным кирпичом) доросла уже до половины спроектированной высоты.

Командир нашего отделения-бригады отдаёт приказ расставить поддоны вокруг белой кучи силикатного кирпича насыпанной самосвалами и укладывать его на них.

Каждый поддон это просто четыре обрезка толстой доски, метр двадцать в длину, прибитые к двум поперечным брусьям, 90 cм x 6 cм x 6 cм, и те становятся ножками поддона за десять см от его краёв, позволяя завести под него стальные стропы башенного крана. Но сначала поддон нужно нагрузить. Груз из двенадцати рядов кирпича (около 300 штук, всех вместе) превратится в, примерно, один кубический метр кладки, но на поддон кирпич нужно укладывать вперевязку, перекрывая расселины одного ряда кирпичами следующего, чтоб груз этот не сыпанул вниз, когда кран возносит поддон каменщикам на стенах.

В общем, дело нехитрое, но мелкая силикатная пыль въедается в кожу рук, подушечки пальцев, которыми мы выдёргиваем кирпичи из кучи, стёрлись прежде, чем закончилась укладка первого поддона, они начинают щемить, а защитных рукавиц нам как-то не выдали… Гриша Дорфман, с видом унылого хироманта, изучает линии судьбы на своих ладонях… Зачем-то сразу в двух… Или выискивает разночтения?.

К тому же, белая силикатная пыль облепляет форму, а потом заморишься её оттуда вытряхнуть, но спецовки нам как-то даже и не предлагали…

Покинув шоссе на развилке за городом, грузовик несётся мимо группы строений производственного типа в стороне от правой обочины, наша бригада-отделение взрывается диким криком-свистом. Ребята машут пилотками промузлу типа футбольных фанатов, чья команда выбегает на поле.

Витя Стреляный неохотно поясняет, что это не промузел, а Зона. Так бы и говорил – корпоративный дух тех, кто срок мотал и пайку хавал.

(…30 % военнослужащих строительных батальонов составляли граждане, которые до призыва в ряды Советской армии отбыли тот или иной срок тюремного заключения за преступления умеренной тяжести.

Остальные 70 % оказались не годными для строевой службы из-за слишком отсутствующего образовательного уровня, по состоянию здоровья или же, подобно мне, неудачно косили от армии.

При случайных просветлениях рассудка посреди его хронического маразматизма, Комбат ВСО-11 порой выдавал неоспоримые истины: —«Сброд калек и зэков, эби-о-бля, мать вашу!»…)

С работы нас привезли уже в сумерках. Вечернюю проверку после ужина проводил командир первой роты, капитан Писак. Рота построилась в две шеренги вдоль проходов по обе стороны от тумбочки на входе в казарму, «молодые»—таков закон—в первом ряду.

Стоя лицом к строю, Писак читал фамилии, не подымая головы от списка, но вслушиваясь в ответные:

– Я!

– Я!

– Я!

Смотреть ему было незачем, он на слух распознавал каждого «я», а по окраске тембра голоса определял текущее состояние воина.

Когда перекличка дошла до «молодых», Писак подходил и становился напротив каждого из новых «я!», чтобы пару секунд в молчании ощупать твоё лицо немигающим взглядом из-под чёрного козырька фуражки, затем выкликал следующего. И – всё, его фотографическая память зафиксировала тебя на два года вперёд и спустя месяц, вместо: —«Как фамилия, рядовой?», он скажет: —«Рядовой Огольцов!»

– Слушаю, товарищ капитан!

– Блатуешь, Огольцов?

– Никак нет, товарищ капитан!

– А бляха почему на яйцах?. Сержант Баточкин!

– Слушаю, товарищ капитан!

– Рядовому Огольцову пять нарядов вне очереди.