Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Дневальный склонился над ничего не подозревающим нарушителем ночной безмятежности, прислушался к сонному дыханию: —«Не. Вроде не этот».

Лёлик примкнул к разговору: —«Ну всё равно ебани? – какая в хуй разница?»

(…и по сю пору философическая глубь его слов застит мой взор слезами умилённого восхищения —

"всё равно ебани? – какая в хуй разница?."

Вот! Вот она основа и квинтэссенция уставных и прочих отношений! Вот где залог боевой выучки, боеготовности и боеспособности армии… хотелось бы добавить «Советской армии», ушедшей в небытие… Но кто нынче верит в Деда Мороза?..)

Солдат-дембель постоянно пребывает под гнётом неизбывной тревоги. Состояние необъяснимого беспочвенного беспокойства лишает его сна, аппетита, способности оценивать и соизмерять свои действия с требованиями элементарной логики и здравого смысла… Ежедневно твои однопризывники выстраиваются группами лицом к построению на утренний развод и, после кратного напутствия Замполита или Начштаба, с чемоданчиками или сумками маршируют к воротам КПП. Идут на дембель. А я когда же?. И чем заполнить ещё и этот день тягостного, нескончаемого ожидания?.

Промаявшись до трёх часов в расположении ВСО-11, я сел в кабину УАЗ-66, хлебовозки, что отправлялась в Ставрополь. Под брезентовый верх над кузовом влез Лёлик и кто-то из его кентов, тоже в самоволку.

Грузовик выехал за ворота и погнал в город по мокрой после недавней грозы дороге. Асфальт ближе к обочинам был сплошь лотки да ямы полные дождевой воды, поэтому белая Волга, что выпрыгнула из-за поворота, шпарила по центру дороги. Водитель УАЗа увернулся, соскочил правыми колёсами грузовика на грязь обочины. На него мчал дорожный поворот, он ударил по тормозам и крутанул руль влево. Грузовик вспрыгнул обратно на асфальт и пошёл юзом в свободном стиле.

Водитель, по левую руку от меня, вертел руль быстрее, чем колесо рулетки, туда-обратно, и опять туда. Грузовик продолжал скольжение вперёд то левым, то правым бортом, ноль внимания что там вытворяют с его рулём. Под конец нас развернуло лицом в обратную сторону и, проскользив сколько-то ещё задом-наперёд, грузовик опрокинулся под откос… Откос был невысоким, метра два, так что и перевернулись мы только пару раз.

Находясь в кабине кувыркающегося грузовика, испытываешь странное ощущение рыбы в аквариуме. Наверное, это и есть невесомость. Мимо тебя медленно проплывает шофёр зависший над сидением, руль, дверь, опять шофёр… Я опал на него, когда движение прекратилось. УАЗ неподвижно лежал на боку. Однако через окно над головой первым выбрался водитель. Я вылез следом.

Ребята из кузова уже стояли рядом с водителем. Повезло… На дороге завизжал тормозами «козёл» Комбата. Чтобы упростить им оценку ситуации, я смешался с зеленью листвы на опушке леса.

– А это кто был?

– Не знаю. Солдат из Отдельной роты попросился до города.

Через два километра лес кончился, а у меня улеглась напряжённая дрожь в руках и я вошёл в Ставрополь. Чтобы снять прилив адреналина, двинул в кино. Это был Как Украсть Миллион с Питером О'Тулом. Или, всё-таки, Повторный Брак с Бельмондо?

Не! После Бельмондо я встретил Надю, студентку чего-то там. Мы долго гуляли, обнимались тут и там, но когда я перешёл к поцелуям, она укусила меня за язык. «Я знаю, на что ты намекаешь!»

Аххуэтт! Какие там намёки? Больно так, что и говорить уже не мог, пока провожал до какой-то хаты, где она снимала комнату.

Она зашла к себе на минутку и вынесла банку сгущённого молока типа как бы подсластить страдания изувеченного воина. Я обнял её на прощание, но целовать поостерёгся. Оставшись один, я взглянул на банку в руке, потом на стену хаты. Ни один гвоздь не вытарчивал… Оставалось лишь поставить угощение на перила крыльца и уйти, унося восвояси прокушенный за ни за что язык…

Число дембелей в отряде сократилось до четырёх – я, Серый, Рыжий из Днепра, и Александр Рудько. У меня уже был решён вопрос парадки, одолжил её у «фазана» из третьей роты. Из-за перевода после года службы из первой роты в четвёртую, по случаю карьеры кочегара, старшины обеих рот забыли мне её выдать.

Перед утренним разводом у сортира захороводилось. Возбуждённые зрители рысцой сбегаются не упустить развлекуху, обмениваются краткими оповещениями, что прошлой ночью Серый заставил «молодого» кранового везти его со стройки в батальон, а как доехали уже до Отдельной роты, сам сел порулить и в столб врезался. Ничего страшного не произошло, вмятина останется, но автокран и без ремонта обойдётся. Но Начштаба, как приехал и ему сказали, ахуел и кинулся отпиздить Серого, которого и застиг выходящим из сортира.

– Бляаадь!

Какой замах! Какой хук! Каждое кило массивного майорского тела вложилось в сокрушительный удар и!. хуй там!. увернулся Серый. Хмм… тю, майор!. а я-то думал ты боксёр…

Начштабу помогают подняться, обходительно стряхивают пыль с его всё ещё малость опешившей формы… Красноповязочные дежурные сопровождают обезбляшенного Серого на губу…

Во время развода Замполит объявил, что на дембель уходит Рыжий, а мы с Рудько – на следующий день… Я подошёл к нему в штабном бараке.

– Товарищ замполит, мне характеристика нужна.

– Какая ещё характеристика?

– Для поступления в институт.

– Ну, ты, Огольцов, борзо?й! – вскричал Замполит. – Ахуел? Алкаш, наркуша, дебошир! Я те такую характеристику, блядь, выдам, что ни одна зона не примет – прямиком на крытку повезут. Это наша, сука, вина, что ты вообще отсюда выходишь. Но погоди! Общество с тобой разберётся! В мелкий порошок сотрёт!

Потом нам выдали деньги в штабной бухгалтерии. Ух-ты! Так я ещё и заработал! Сто двадцать рублей за два года беспорочной пахоты…

Рудько и я пошли проводить Рыжего, а заодно и экипироваться. В городе, Рудько купил спортивную сумку для обратного пути домой, а я выбрал себе кейс-«дипломат», они только-только тогда появились. Нутро его стенок из чёрной лоснящейся пластмассы приняло дембельские гостинцы – прозрачный целлофан с прозрачными колготками для Ольги, бутылка водки для нас с отцом, малиновая шёлковая скатерть с бахромой за 7 руб. 50 коп., которую Рыжий купил своей мамане и попросил, пусть в «дипломате» полежит, пока мы спрыскиваем его дорожку домой. Туда же я загрузил пару туфлей – лёгкая практичная обувь из чёрного вельвета, всего за шесть пятьдесят, потому что в батальоне я не смог найти ботинки под одолжённую парадку и в город выехал в паре, которую мне выдал дежурный третьей роты из их каптёрки, всего на день.

Дорожку спрыснули от души, пылить не будет, и когда тормознулись для шумных прощаний-пожеланий, чуть не доходя до остановки откуда Рыжему ехать на вокзал, я не был пьяным и чётко помнил про малиновую шёлковую скатерть в моём кейсе. Я не напомнил Рыжему о ней. Я её украл.

Предоставляя мне последний шанс, он протрезвел, всего лишь на секунду, но полностью, хотел проверить – вдруг скажу, а? И Рыжий посмотрел мне в глаза. Его попытка спасти—в последнюю минуту, но спасти меня! – наткнулась на высокомерный блеф непонимания в моём лице. С пьяным смирением пред неизбежностью, голова обронилась на грудь и он захмелело пошатался к автобусу, больше уже не оглядываясь. Вот между нами десять метров… двадцать… Но я так и не крикнул: —«Рыжий! Ты же забыл, брат!»

(…и никакая чистоплюйная сука с берегов речки Варанды никогда не отмоет и не отмолит эту мою подлость…)

На следующее утро Рудько и я стояли перед строем из сразу ставшими чужими лиц, когда Начштаба объявил, что мы уходим на дембель. Мы сделали поворот «налеву!» – я со своим дипломатом и Рудько с синей спортивной сумкой. И просто зашагали… Ни мыслей, ни радости, странная пустота. Просто два дембеля идут на дембель, к воротам, оставляя позади четыре ампутированных из их жизней года.

Через пару шагов, Комбат усёк вельветовые туфли, которые направляются мимо него за ворота, прямиком в пасть общества, что затаилось в засаде, готовясь при первой же возможности стереть меня в порошок. Батяня-Комбат сделал последнюю отчаянную попытку спасти обречённого: —«О!…этта… эби-о-бля!. Этот хуй ващще в бальных тапках?!.»

Но Начштаба, бездушно и раздражённо, обломал отечески защитный порыв:

– Да, пошёл он к ебе?не-Фе?не! – сказал майор. – Заеба?л, уже, блядь, тут всех на?хуй.

Прощайте и вы, отцы-командиры…

~ ~ ~

Но и 24 часа спустя я всё ещё торчал в Ставрополе, в его аэропорту сельхоз образца. Мало просто отслужить «только две зимы, только две весны», надо ещё суметь вернуться.

У меня имелся билет до Киева купленный в городской кассе Аэрофлота, но когда я приехал на колхозное поле аэропорта, вылет отложили на час, потом ещё на час и только к полудню поршневой АН-24 пробежал по взлётной полосе и под крылом самолёта, под глухой гул моторов, поплыли реденькие облака поверх топографических ландшафтов. Стройбат остался в прошлом, но я всё ещё оставался в стройбате и думал о старшине первой роты, который прицепился ко мне в городском автобусе на прошлой неделе.

Главное, оно ему надо? Он же в гражданке был. Поддатый, вот и захотелось народу показать какой он важный кусок, вот зачем.

– Ты что тут делаешь? Быстро в казарму! Я утром Комбату доложу!

– А я скажу, что ты был пьян как свинья, потому обознался.

Никто никому ничего не сказал…

И на том майор тоже была гражданка, откуда мне знать, если первый раз вижу?

– Я – майор! Ты что себе позволяешь!

А где видно, что ты майор в этих гражданских тряпках? На мой погон глянь, ни одной лычки—чистый погон – чистая совесть—рядовой стройбата!

Это мы из-за той буфетчицы в кафе сцепились. Ядрёная бабень, и сперва в мою сторону грудь поколыхивала. Пока он майорством не козырнул или может нахлебаловка? Не, такое бабо не проведёшь…

Я всё ещё принадлежу стройбату, часть меня остаётся в нём. Навсегда. Какую-то его частицу я уношу в себе. До конца…

Но ни о чём таком я тогда не думал, я был просто «дембель», который летит домой. Не «домой» в смысле в казарму, а «домой» в смысле домой. Хотя мать в письме писала, что они продали свою четверть хаты на Нежинской и купили полхаты где-то дальше на Посёлке. Ничего, адрес есть, найду.