Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Но с чего это я расписываюсь за обоих? Где основание столь размашистым заявлениям? Ответ прост – Надя была девственницей неискушённой, покуда что, в притворстве, пошлой имитации, жалкой симуляции и прочих уловках.

Так может быть, я снова позабыл предупредить, что я женатый? Факт не нуждался в оглашении – она заканчивала четвёртый курс АнглоФака и жила на третьем этаже Общаги.

Довольно редкостное сочетание: четвёртый курс и девственность, не так ли?

"Немало встретишь на земле и в небе, друг Горацио,

Такого, что и не снилось философии твоей…"

Четверокурсники из комнаты напротив устроили вечеринку, куда позвали и меня. За столом мы с Надей оказались сидящими на одной койке и когда кто-то выключил свет в комнате, я чисто рефлективно расстегнул курточку её спортивки. Она тут же вжикнула молнию обратно и вспыхнувшая вскоре заново лампа засвидетельствовала: всё чин-чином, никакая полиция нравов не придерётся. Но Марик просёк звучанье зиппера в потёмках: вниз-вверх и начал хаханьки строить. Надя обиделась и ушла. Вот и всё.

На следующий день она встретила меня в длинном полутёмном коридоре нашего этажа, всё в той же спортивке, заговорила со мной и улыбнулась. О, улыбка Нади просто что-то! Эти ямочки на её щеках, эти чёртовы искры в чёрных глазах!

Она отвечала всем параметрам Украинской красотки – волна чёрных гладких волос до середины спины, бархатные дуги бровей над сиянием карих глаз в круглом лице, налитые груди. Округлые плечи плавно перетекали в руки упёртые в крепкий стан над роскошными бёдрами тренированной пловчихи. Потому что этим видом спорта она занималась.

И при всё этом, зачем я ей сдался такой некошерный? А и снова очень простой ответ – она собиралась замуж тем летом. Нет-нет! Не за меня, конечно. Какой-то лейтенант заканчивал какое-то военное училище, чтобы жениться на ней и увезти в гарнизон, куда распределят на службу. Времени оставалось немного и мы не хотели его терять. Мы любили любить друг друга и хотели ещё и ещё. Но это после, а сперва нужно было разобраться с её девственностью…

Пару первых свиданий мы провели в узком отсеке умывальника—с одним окном, одной раковиной, одним подоконником—зачем-то отгороженном одной дверью от остальных раковин. Истинно спартанский стиль тесного интерьера не слишком сказывался на стадиях предварительного ознакомления с чем мы имеем дело и тем более, что дверь отсека открывалась внутрь и легко блокировалась, что восполняло нехватку в ней какой-либо задвижки.

А затем ребята из комнаты 73 уехали на пару дней куда-то, оставив свой ключ Жоре Ильченко. Он, вообще-то, снимал квартиру в городе, но кто откажется от ключа свободной комнаты в Общаге? Они его ему не передали из рук в руки, а повесили на гвоздик фанерного щита за спиной вахтёрши. Трудно проследить как вся эта информация досочилась до меня, но ждать повторного приглашения к такому подарку судьбы я не стал и снял ключ раньше Жоры.

Вечером мы с Надей уединились в комнате 73… Когда стук в её дверь прекратился, а в коридоре утихло эхо безответных воплей Жоры «Кто-нибудь видел Огольцова?!», Надя начала одну за другой снимать части своей спортивки, сопровождая стриптиз эпохи застоя припевкой из довоенного чёрно-белого кинофильма Цирк:

"Тики-тики-ду!

Я в небо из пушки уйду!."

Хотя заметно нервничала…

Мы легли на койку у окна. По другую сторону двойной гипсовой перегородки находилась моя комната 72. Там у окна стояла койка Фёдора под розеткой, в которую лучше не втыкать магнитофон. Надин вскрик из розетки привлёк внимание Фёдора, он вынул её вовсе, оставил свисать на проводах и долго за полночь вслушивался в последующие стоны. Мы не знали, что нас прослушивают через ухо Дионисия, а если бы и знали нас это бы не усмирило…

На следующий день ребята Комнаты 73 вернулись и забрали ключ…

На свидании в умывальнике в понедельник, Надя была молчаливой и печальной, но я таки смог вызнать причину. Марик Новоселицкий распускает на четвёртом курсе грязный слух, будто Огольцов Швыдчу в умывальнике сзади… Я всегда чувствовал, что он к ней неравнодушен, а то с чего бы так уж вслушивался в зиппер на той вечеринке? Ну погоди, морда Жидовская!.

Во вторник, когда он вернулся из душа с влажными волосами и полотенцем через плечо, то в комнате застал только меня. Я запер дверь, сунул ключ в задний карман штанов и сказал: —«Снимай очки, Марик, я тебя бить буду!» Очки он так и не снял, а начал бегать вокруг коричневого стола с подсунутыми под него стульями. Мне пришлось придвинуть стол к окну и лишить его пространства, где мог и дальше бы крутиться по орбите вокруг и без того утомлённой мебели.

В закутке между подоконником, койкой и столом стоял он понурив голову, как Андрий, сын Тараса Бульбы – безропотный агнец готовый к закланию. Я ударил его в подбородок, чтобы не повредить очки, и повышенным тоном голоса пообещал, что если он, блядь, ещё хоть слово про Швыдчу… Когда я закончил свою нагорную проповедь, он поправил очки и сказал с заискивающей улыбкой: —«А здорово ты меня ебан?л, а?»

(…мудрость веков впитанная с молоком матери… И—что характерно—на лету ухватил фразеологию из моей проповеди. Способность к языкам у них в крови…)

В четверг, в конце свидания в отсеке умывальника, она задумчиво сказала: —«А ведь он правду говорил…» Меня заело, что как бы вроде исполняю предначертания Марика Новоселицкого. Тоже мне, пророк Натан грёбаный… Но как быть?

Манна небесная явилась в виде первокурсника МузПеда. В жёлтых ангельских кудрях, сияя золотистой оправой своих очков, спустился он свыше—с тверди пятого этажа—на наш грешный третий этаж и протянул мне ключ от свободной комнаты в их коридоре. Аллилуйя!

Но почему? Ведь я ни о чём его не просил, и даже понятия не имел, что там есть эта комната. Что его побудило? Ну да, осенью я пару раз давал ему свою гитару, но с тех пор мы не общались. Откуда он узнал??!!

(…в те безвозвратно канувшие времена—не дотянуться, не дозваться, не искупить—я не ведал ещё, что все мои…

– ДА ТЫ КОГДА-НИБУДЬ УЖЕ ЗАТКНЁШЬСЯ НАХУЙ В СВОЁМ ЁБАНОМ СПАЛЬНИКЕ?!.)

И всё. Ключ переключил меня и Надю на ночной образ жизни. Когда в коридорах уже по вечернему стихает шум жизни студенческой Общаги, мы поднимались на пятый этаж и возвращались к прощальному поцелую на третьем в серой тиши предрассветного сумрака.

Она опять превратилась в первокурсницу типа как бы. И когда в целях обучения наш курс возили в Киев, на экскурсию в автобусе для интуристов, она тоже участвовала. Молодой гид в том автобусе говорил исключительно на Английском: —«Look to your left!. Look to your right!.» Под конец экскурсии он спросил есть ли у нас какие-то вопросы. К тому времени я до того втянулся быть иностранцем, что спросил: —«Are you a Communist, Mr. Guide?»

Он не ожидал такой вопрос из захолустного Нежина, но всё же собрался и ответил: —«I am a Candidate for the Communist Party Membership.»

– Okay, I see, Comrade Guide.

Потом мы Надей сидели в сквере на скамейке, в одном из тех крутых спусков к Хрещатику. Солнце ласково сияло в небе, вокруг него плавали пушистые облачка. Надя и я целовались долгими поцелуями. Рядом с нами сидел Игорь Рекун и печально крошил печенье стае разномастных голубей, что шумно толпились у наших ног на асфальте.

Надеюсь, Киев в тот день почувствовал, что он тоже—пусть и маленький, но—Париж…

~ ~ ~

(…отчего так невыносимо быть сексотом? Никого я не закладывал, и кагебист всякий раз лишь недовольно качал головой на мои доносы из двух предложений и нуля информации. И всё же ощущение, что пойман на крючок, стиснут обстоятельствами, из которых нет выхода, не исчезало, а мешаясь со страхом, что меня раскроют, становилось источником постоянных терзаний: шестёрка, даже если и не капает, всё равно шестёрка.

С другой стороны, перед капитаном тоже как-то неудобно. Особенно после того, как я не уважил его зимой…)

В тот раз капитан попросил продать ему мой кожух, чтобы он в нём ходил на охоту. Короткий кожух из косматой рыже-чёрной овчины, отцовский кожух ещё с Объекта. Кожух, на котором мы с Ольгой сидели на нашей свадьбе. Он был частью моего имиджда, вместе с дипломатом из чёрной пластмассы и полуцензурного клича в ответ на любые передряги с нестыковками: —«А хули нам? Прорвёмся!» Продать кожух, всё равно, что продать часть самого себя. Всё это капитану я не объяснял, ответил просто, что нет, не могу. Он не стал настаивать, возможно, это просто тест был – смогу ли я себя продать, хотя бы по частям.

Но в мае я осчастливил его по полной программе. Вознаградил за все те пустопорожние доносы, которые писались под его диктовку, что ничего заслуживающего внимания не замечено и не произошло. Да, дважды в месяц он диктовал, чтобы бумаги с моим почерком, с подписью «Павел», скапливались у него в сейфе и чтобы я всё глубже насаживался на их крюк…

Итак, в конце мая, прямиком с вокзала Марик принёс в комнату свой восторг от новой игры, в которую на выходных он научился в Киеве. Называется «Игра в Партии», нам нужно попробовать и сами увидим, до чего завлекательная. Мы с Фёдором оторвались от подкидного на покрывале его койки. Остролуцкий сел на свою, упёрся затылком в цифры карточных долгов на обоях, поджикнул зиппер своей спортивки и Марик изложил правила.

Цель в том, чтобы переиграть историю заново. Начиная с лета 1917, до установления однопартийной системы, когда всё ещё были всякие Меньшевики, Эсеры, Анархисты и прочее такое. Каждый участник избирает себе партию по вкусу и старается переманить других игроков на свою сторону. Нет, вы попробуйте и увидите сами как интересно!

В Общаге, Комната 72 пользовалась не меньшей популярностью, чем общественный туалет по соседству с пивным баром и каждого, кто заглянул туда в тот вечер, встречал радостный смех Марика и предложение поучаствовать в такой захватывающей ролевой игре. Сам он, Илюша Липес и Остролуцкий, по общему национальному признаку, сперва назвались Бундом, но после скорого раскола переметнулись к Меньшевикам и Социал-демократам. Саша Нестерук зашёл и вышел, но на прощание встрепенул игриво свой чёрный шарф и объявил анархию матерью порядка.

Мы с Фёдором объявили себя бойцами Крестьянской армии Нестора Махно и пригрозили физической расправой любому агитатору, кто попытается отвлечь нас от подкидного. Полтавчанин Яков стал, «безсумнiвно», представителем Украинской Центральной рады. Дурачились недолго, но громко, как всегда…

На следующее утро никто и не вспоминал о шумной забаве и никогда б уже не вспомнил, если бы в тот день я сдуру не проболтался на встрече с кагебистом. Капитан подтянулся, сел стоймя и вместо обычных двух строчек выдоил из меня целую страницу с именами находившихся в комнате и кто к какой партии примкнул. Ему не понравилась концовка моего доноса, что игра сдохла в тот же вечер, оттого что наскучила. Мне пришлось переписывать всю страницу, когда он отредактировал и вычеркнул эту информацию… И понеслась!.

Студентов Английского отделения начали вызывать в КГБ для дачи показаний, даже тех, кто и не заходил в 72-ю в ту проклятую ночь. Их показания записывались – кто заходил потом? где сидел? почему примкнул к Эсерам? Кого-то вызывали повторно. Ребята возвращались в Общагу с вытянутыми лицами, пересказывали ход дознания, тревожно обсуждали возможные последствия. При однопартийной системе можно и не получить диплом после четырёх лет обучения.

Через три недели состоялось общее собрание Английского факультета, потому что Органы выявили нездоровые тенденции в студенческой среде. Собранию был представлен капитан КГБ, который зачитал список участников подрывной Игры в Партии. Мне малость отлегло, когда прозвучала моя фамилия – не догадаются, что настучал я. Затем игроков начали выборочно вызывать к большой доске аудитории.

Липес сказал, что заходил абсолютно случайно, чайник искал, на поиски ушло лишь полминуты, он даже и вникнуть не успел, что там за игра вообще такая.

Киевлянин Сергей Нестеренко, без предупреждения, с места в карьер врубил декламацию из пьесы Шекспира:

"Romans! Countrymen! Lend me your ears!.."

Его призвали прекратить балаган и немедленно вернуться на место.

Ну а Яков Демьянко так даже и рад был случаю опереться локтями на ящик фанерной кафедры и строить логические силлогизмы по случаю беспрецедентного случая на изысканно вычурной Украинской мове.

Под занавес, Марик Новоселицкий предстал перед собранием, как зачинщик, и повинился насколько ему жаль, что сразу не распознал всю вредность этой игры и дал честное слово никогда больше в неё не играть.