Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Трубка от карниза прогнулась посредине от нагрузки пока несли, и я зашвырнул её в кусты позади первой платформы вокзала, не тащиться же с ней к Ляльке…

~ ~ ~

Первого сентября, на торжественной линейке вокруг унылого бюста Гоголя между Старым Зданием и Новым Корпусом, ректор института, как всегда, объявил, что занятия начинаются для всех, кроме студентов вторых и третьих курсов, которые поедут в сёла со своей шефской помощью. Студенты вторых и третьих курсов всех отделений, как всегда, прокричали «ура!»

На следующее утро колонна из двух больших автобусов повезла груз второкурсников по Московской трассе до райцентра Борзна, а оттуда свернула на ухабистую грунтовку в сторону села Большевик, но не смогла преодолеть заключительный километр непролазной грязи. Студенты и полдюжины преподавателей-надсмотрщиков выгрузились на обочину и друг за другом потянулись, не особо выдерживая какой-либо интервал, по мокрой после дождя тропе через зелёную, и тоже мокрую, чащу кукурузных стеблей в село, где им предстояло трудиться на уборке хмеля. Пешая колонна недовезенных тащили, практически, поголовно, неброские, но увесистые «торбы» – груботканые сумки с провизией прихваченной из дому.

Моя ноша не слишком напрягает – гитара, грифом поперёк плеча, да курево в кармане и незапланированная прогулка была бы в кайф, если бы не промокали кеды. А остальное всё ништяк, в натуре, хотя бы вон тот красный свитер, синие джинсы в чёрных резиновых сапогах и венец из козырька-косынки. Пыхтят, совместно волокут свою персональную «торбу». От сапог я бы не отказался, да и остальное по делу…

(…порою удивляюсь сам себе, чуть попадётся особь с волосами длинней, чем у меня, а бёдра шире и круглее и – всё, спёкся. Я побеждён, повержен, покорён, лапки кверху и – готов сдаться на милость победительницы…)

– Девушка! Сапоги у вас какой размер? 45?

Надменный взгляд через плечо: —«46-й».

Подкат, конечно, не ахти. Не клеится на этой сырости, но хотя бы ответила. Обгоняя, я обернулся улыбнуться неприступно недовольному лицу и пошёл дальше, потому что нет у меня привычки подмигивать девушкам, хоть, говорят, им это нравится…

Село Большевик оказалось одной широкой и пустой улицей из десятка хат и каких-то неразборчивых строений, что терялись в глубине промозгло серого тумана за спиной больших деревьев с тяжёлыми каплями, которые изредка роняла их листва. Все зашли в одноэтажную столовую и без того полную давящим сумраком ненастья за низкими окнами. Длинные столы в древней иссеченой клеёнке и заткнутое фанеркой окно раздатки подтверждали назначении комнаты.

После долгих переговоров преп-надсмотрщиков с местным руководством, студенты приступили к пребыванию в селе… Пара деревянных двухэтажек, поделённых внутри на четырёхкоечные пеналы, достались студенткам. Студентов же разместили в общем зале на втором этаже клуба, тоже деревянного. Каждому выдали матрас с подушкой, армейское одеяло, и пару простыней.

Со скаткой постельных принадлежностей под правою рукой и с гитарой в левой, я взошёл на второй этаж клуба, где и получил глубокое впечатление от дизайна общей спальни. Обширный настил из дощатых щитов создавал щемяще знакомый пейзаж вроде как загремел на переполненную «губу» на месяц. Около тридцати матрасов уже покрывали настил, бок о бок, так что в дальнейшем каждый шеф должен был вползать на четвереньках от узкого края матраса в изножье своего ложа отдохновения. К счастью, возле входной двери оставался высокий бильярдный стол, чьё неравномерно поблёкшее, но когда-то зелёное сукно орнаментировали ассиметричные ножевые раны. Заняв его под свою постель, я не блатовал и пахана из себя не строил, а просто обратил внимание, что буквально каждый бильярдный шар на полочках их сбора на стене, был жестоко выщерблен и это превращало весь набор в бесполезную коллекцию яблочных огрызков. Самое богатое воображение забуксует и откажется представлять возможность игры этим сбродом жадно надкусанных калек, что превращало стол в бесплодную часть унылой декорации.

На этом основании, около месяца я спал в четырёх метрах от коммунального лежбища на нарах, и на полметра выше привычного мне уровня залегания, зато никто не храпел мне в оба уха. Ширина стола позволяла поместить рядом с матрасом обломок лакированного кия из-за циркуляции в студенческой среде зловещих слухов про враждебные настроения местной молодёжи к понавезённым городским… Кормили нас трижды в день. Студенты воротили носы и издавали всхрюки отвращения, но мне их театральщина казалась слабой – хавка достаточно хавабельная, как и повсюду.

Утром следующего дня после завтрака мы вышли собирать хмель, чьи многостебельные жгуты взбирались на трёхметровую высоту к проволоке специально для них натянутой над полем.

Густые гирлянды переплетённых стеблей, подобные живым колоннам тёмно-зелёной листвы, следовало сдёрнуть наземь и обобрать гроздья мягких бледно-зелёных шишечек. Наполнив шишечками мелкую корзину с двумя ручками (да, как шайка в бане, но не жестяная) их высыпали в ящик на весах. Преп-надзиратель записывал в блокнот доставленные тобою килограммы для последующего начисления зарплаты, минус плата за ночлег и кормёжку. Но расценки на кило собранного урожая своею мизерностью сразу же укладывали весь трудовой энтузиазм наповал. Навыки элементарной арифметики иногда мешают чувствовать себя счастливым.

Конечно, оставалась ещё стимуляция из звонкой разноголосицы задорных молодых возгласов над полем и из таких разнообразных, но одинаково притягательных (каждая по своему) форм институток с разных факультетов. Однако пальцы мои привыкшие к металлу лома и гитарных струн тормозились на такой, по-Китайски кропотливо-крестьянской работе. Мой первый день на плантации хмеля стал также и последним, 2 в 1, если кто понимает. В дальнейшем, я исполнял различные работы: раза два ездил в райцентр на погрузку продовольствия для столовой, и настилал пол на ферме из всяких горбылей и прочих обрезков, и пилил дрова для местной жительницы в обмен на непроглядно мутный самогон… и я также… ещё… ну может, это и всё… но не так уж и мало, вообще-то.

Хмелеуборщики заработали по сорок рублей в тот месяц. Пара студентов, которые пристроились в сушилку, по сто с чем-то, а я за все свои шефские труды получил двенадцать рублей с копейками в кассе института, когда уже вернулись в Нежин. Скорее всего, деньги были заработаны в те три дня, что я пилил и приколачивал доски над навозными хлябями по земельному полу.

Один раз, от резкого удара молотком, навозная жижа цвиркнула в щель меж горбылей, прямо мне в лицо, а корова из соседнего стойла покосилась на меня левым глазом и ухмыльнулась с таким довольным видом, что теперь я точно знаю – эти скотины не настолько тупые, какими прикидываются. Фактически, основным моим занятие на ферме была игра в подкидного с тремя местными мужиками. Моя фотографическая колода карт (вполне пристойная чёрно-белая порнушка) приводила их в кататонический ступор, ну до того же ж они вникали шо за карта им пришла, невыносимо долго обдумывали каждый свой ход, и сокрушённо отрывали подбрасывая или отбиваясь, голую красотульку от корневища своего сердца.

(…нынче эра поменялась и такие же колоды карт, но уже в цвете, продаются в привокзальных киосках…)

Один из пристроившихся в сушилку студентов, рыжий Гриша с БиоФака, тоже играл со мной в подкидного, после работы. Он страстно хотел выиграть. Азартный парень нашёл даже обычную колоду карт вместо моей пегой галереи, но школа Якова Демьянко приносила свои плоды и под конец месяца он проиграл мне ящик водки, ровно двадцать пять бутылок. Однако помня детдомовскую мудрость Саши Остролуцкого, что синица в руке лучше неба в алмазах, в наш последний день в хмелесовхозе я сказал огненнокудрому Грише, что одна бутылка на месте спишет весь его долг, и он радостно побежал в сельский магазин, а то бы я и того не видел.

Не то чтобы водка или самогон и вправду так уж меня вставляли, нет, на безоглядное питиё меня толкало моё общественное положение и мнение окружающих.

(…окружающие держат нас узниками своего мнения о нас. Любой наш поступок (и неважно какого свойства) будет лишь чернить нашу и без того беспросветную репутацию либо же раздувать их безмерное восхищение нами. Смотря во что уже втянулись… Чаще всего, мы просто начинаем подстраиваться, послушно оправдывать возложенные на нас ожидания. И если мне скажут, что кто-то стал алкашом из-за того, что noblesse oblige, я поверю…)

Например, студент Филфака и пара девушек его курса зашли на ферму. Они тормознулись у стойла с быком на цепи. Этот умник подбросил исполину клок сена от коровы в соседнем стойле. Учуяв знакомый дух в подброшенном сене, бык начал яриться, реветь и заметно возбуждаться, несмотря на цепь в ноздрях.

Абсолютно случайно, мимо прошёл я и – всё! За ужином в столовой жуют и пережёвывают горячую новость – Огольцов повёл ФилФаковок на экскурсию вокруг бычьего члена. Крайне лживое искажение фактов, извращённое представление моей сути! Но отпечаток персонального имиджа на коллективное сознание – это страшная сила и никому ничем никогда не докажешь, что с моим трепетным отношением к девушкам, я им даже и не подмигиваю, по причине врождённого благородства и грёбаной деликатности чувств…

Ознакомившись с Большевистскими условиями труда и быта, я, для начала, уехал в Конотоп. Прежде всего, сменить промокшие кеды, а и к тому же там меня ожидала не менее насущная страда уборки урожая… Ещё в августе, мы с Лялькой провели пару краеведческих обходов по уголкам города удалённым от шума его основных магистралей. В дремотной тиши безлюдных улочек провели мы учёт небольших, но пышных плантаций конопли, что приветливо помахивала нам из-за заборов мягкими абрисами густых ветвей с махрово вызревающими головками. Гидом был он, а я экскурсантом, восхищённым трудолюбием Конотопчан культивирующих, с любовным прилежанием, свои участки. Пришла пора помочь им в сборе урожая. И хотя не все дождались моей бескорыстной шефской помощи, кое-где ещё оставались несжатые нивки.

Я был благородный грабитель, не раз ознакомленный с понятиями справедливости и не уносил более пары растений с одной плантации, да и те попробуй ещё допри. Куда? В ближайший закоулок для слишком поверхностной и, с горечью должен признать, хищнической переработки. То есть конечный результат составлял жалкие 10 % того, что можно получить из того же количества сырья при рационально взвешенном, сбалансированном подходе. Вот к чему приводит элементарная безграмотность в столь фундаментальной, жизненно важной сфере. Постыдное невежество и некомпетентность…

После бессонных бдений ночного труда в Конотопе, мне уже было с чем окунуться в рабочие будни Большевика… Когда в первый по прибытии вечер я с проникновенной вдумчивостью настраивал гитару—…оставь без присмотра и крутят кому не лень, хорошо хоть струны не порвали… – два местных хлопца зашли в камеру-спальню с объявлением своего желания сыграть на бильярде.

Из чистого любопытства—как можно играть подобным раздолбанством—я скатал свой матрас и переложил на стул под стенкой. Ну да, точно, что никак нельзя. Мало того, что изувеченные шары катаются с прискоком, так ещё сам прискок выбирает куда дальше заложить вираж. Абсолютно непредсказуемая хаотичность исключала всякое эстетическое удовольствие предполагаемое чётко выверенной гармонией этой игры… Когда им тоже дошло, хлопцы представились как два брата из соседнего села… Информация не вызвала особого отклика в шеренге студентов сидящих вдоль края своих покрытых матрасами нар. Братья покинули камеру…

На следующий день один из них, по имени Степан, вызвал меня из столовой во время обеда. В знак благодарности за понимание проявленное мною во время визита предыдущим вечером, он предложил съездить в его село, куда мы и отправились на его «Яве»… Степан затормозил перед добротным домом и попросил убедить его родителей, что мы вместе отбывали срочную службу в Ограниченной Контингенте Советских войск в Германии, а теперь случайно встретились в Большевике.

Его родители пришли в восторг от столь редкого совпадения и накрыли стол для товарищей по оружию… После второго стакана я уже хорошо вжился в роль и спросил Степана вспоминает ли он Эльзу, блондиночку-официантку из гаштета за углом штрассе. Степан опешил и принялся присматриваться ко мне повнимательнее, а вдруг я и вправду спал в дальнем кубрике?.

На следующий день мы с ним пошли наносить визиты в разные комнаты девичьих общежитий, когда девушки вернулись с ужина на отдых. Он тормознулся в комнате с моими однокурсницами, но я (глубоко осознавая полный бесперспективняк таких охотничьих угодий для меня лично) на этом не остановился и продолжил прочёсывать пеналы, пока не достиг, уже на втором этаже следующего общежития, последнюю комнату налево.

Там проживали девушки с ФилФака: Анна, Ира, Оля, и Вера, с которыми всеми я был так очень рад познакомиться. Ну а им, есессна, оставалось лишь взаимно радоваться, без танцплощадок, кинотеатров и даже телека в пределах досягаемости.

Оля, невысокая задорная девушка с волнисто-жёлтой стрижкой волос, спросила, где же моя визитная карточка, подразумевая гитару. Я тут же переправил её из камеры в клубе, прогнусавил какую-то сентиментально-романтичную херню и передал гитару Оле, которой вдруг загорелось научиться играть. Тем временем, я подсел на койку молчаливой Иры затеять разговор ни о чём, в котором неважно про что, а лишь бы вслушиваться в тон голоса и отслеживать мимолётность выражения глаз и лица в целом…

Трудно сказать, именно в тот, или на следующий вечер, мы вдвоём вышли из общежития под жёлтый свет лампочки на столбе между двух этих ветхих строений, когда у меня случилось то, что Северо-Американские Индейцы называют «vision».

Мне привиделась бескрайняя Украинская ночь обступившая нас отовсюду, а в окончательно чёрной тьме по краям её уже гудели осенние холода. Единственным светлым пятном, помимо лампочки на столбе, было это лицо напротив, уже улыбающееся. От него исходили тонкие частые лучиками, как бывает если прижмуришься, но не до конца. Но я не жмурился ни капельки, а даже шире распахнул глаза, поражённый красотой этого непривычного к улыбкам лица. А vision состояло в том, что всё это я видел как бы со стороны, даже самого себя, уставившегося на эту небывалую, невероятную красоту – её лицо. Оно словно круг света в обступившей нас тьме, спасательный круг, что поможет выстоять во мраке подступающего от дальних горизонтов с гудящим свистом холодных ветров.

(…конечно же, в тот момент всей этой пафосной херни у меня и в мыслях не было, я просто смотрел на её лицо и всё больше и больше влюблялся, безвозвратно и непоправимо…)

На следующий день Ира не пришла в столовую на обед, Вера сказала, что она дежурная – делает уборку в комнате. Когда я подходил к общежитию, она появилась на крыльце со шваброй в руках, в коротком халатике.

(…самый широко распространённый метод определения женской красоты и привлекательности это счисление объёмов. Эксперты самоучки и признанные ценители исходят из объёма грудей, бёдер. Гурманы прикидывают охват талии… Абсолютный дилетантизм. Но что ещё можно ждать от всех этих разновозрастно недоразвитых недорослей-задротов?.

Самая пленительная часть женщины, которой она покорит тебя сразу и навсегда, это её коленки. Если от взгляда на них у тебя теплеет в груди, расправляются плечи, дыхание становится глубже – будь уверен, это она, ничего красивее уже не встретить… Если же такого не случится, ищи дальше – авось повезёт…)

При виде её коленок, я тут же понял, что правильно вскидывал лапки и тупил насчёт размера сапог, потому что на мокрой тропе через кукурузные джунгли, под синими джинсами, были вот эти самые коленки.

Ты, конечно же, уже догадалась, что в тот день дежурила твоя мать…

~ ~ ~

Итак, до твоего рождения оставалось ещё целых три года, времени предостаточно, чтобы скончались как минимум пара любовей, если согласимся с наивными выкладками последователей преподобного Зигмунда Фрейда.

(…неслыханное посягательство на святость догмы! Но глумливый выпад легко парировать традиционным фехтовальным трюком «терц», читай: «нет правил без исключений». Старый добрый приёмчик, стольких спас… Но это смотря какие правила, ты ж понимаешь…

Если бы некий учёный по имени Галилей, роняя свои шары с Пизанской башни, вдруг заметил бы, что один из них (с меткой «И+С» для научной отчётности) вдруг начал парить и закладывать фигуры высшего пилотажа, то и закона всемирного тяготения не случилось бы. Правда, ещё и до закона любой дурак знал куда шары те упадут, но Галилей упёрто продолжал ронять – а вдруг? Вот это и называется научный темперамент.

В этом отношении, нашего распролюбезного Зигги не получается причислить к учёным сухарям. Куда как лучше подойдёт ему совсем другая лига. Послать бы его в славную плеяду таких корифеев как Шарль Перро, Ганс Кристиан Андерсен и так далее, вплоть до безымянных творцов Тысячи и Одной Ночи. Уж там-то он сразу впишется своим Мальчик-с-Пальчиком (он же «эго»), Злым Великаном («супер эго»), Царскими палатами («сознание»), Дремучим Лесом тропических болотных джунглей («подсознание»), по чьей совместной канве плетёт он узоры своей теории.

Да как я смею?! Столько поколений были зачаты и, в свою очередь, зачали следующие поколения с благословения его психоанализа!.

Природа не терпит пустоты, человек необходимо должен чем-то заполнять подаренное ему природой серое вещество, оно же мозг, он же (как метко подметил недопонятый комбат ВСО-11) «высшая, эби-о-бля, материя». И это неоспоримая истина. Ничто иное, как неприятие пустоты, и привело к созданию всевозможных Библий-Коранов-Вед-Саг-Илиад, азартных игр и веры в домовых.

И, послушные наивной мудрости природы, мы прекращаем пороть чушь—это непедагогично в любом смысле—и начинаем заполнять три года, пока ты соизволишь произвестись на свет….)

В комнате девушек уже и без Пизанской башни разобрались за кем я к ним конкретно. Охота Оли овладеть игрой на инструменте иссякла, но всё равно я не спешил унести гитару обратно в камеру. На всякий, чтоб если что, был повод возникнуть тут опять типа как: ой, я же забыл, да… Вполне уместная страховка, когда к твоей любимой бегут кому не лень: «ой! а ты не знала? да он же ведь женатый!» Данного изъяна в истекшей биографии я не отрицал, хотя сам факт давно в бездонном прошлом, между прочим. А она не стала даже паспорт проверять!.