Автомобильная фамилия

В ангаре никого. Мы проходим через ряды глайдеров, находим нужный. На двери горит голографическая надпись «Зарезервировано». Делаю шаг ближе и надпись загорается зеленым. Голосовой помощник мягко произносит «Открыто» и дверь отъезжает в сторону.

– Ты поведешь? – в шутку спрашиваю я Амелию, которая вперед меня протискивается на водительское сиденье.

– Думаешь это сложно? – язвит в ответ она, но все же подвигается на место второго пилота.

– Нет, не сложно.

Это чистая правда. Управлять глайдером гораздо легче автомобиля. В основном из-за того, что во время полета очень сложно найти преграду, в которую можно врезаться. Курсы по управлению проходит каждый работник станции.

Доставить даже килограмм груза на другой конец Галактики – задача не дешёвая. Клиенты платят немалые деньги за билет на Солярис, но расходы работников оплачивает компания. Так что им гораздо выгоднее запихнуть в одного человека больше знаний, поручив ему сразу огромное количество функций. Вот и получается, что практически каждый из нас может не только починить сломавшийся робот-пылесос, но и управлять глайдерами.

На станции их называют утюгами. За форму – плоский низ и трапециевидную кабину. Спутать с автомобилем без колес, особенно издалека, можно запросто.

Двигатель урчит, антигравитационная подушка мягко поднимает нас в воздух. Амелия откидывается на спинку кресла, прижимает рюкзак к груди. Косится на приборную панель.

Трогаю с места, пролетаю по горящему зелеными взлетными сигналами коридору и покидаю станцию. За бортом темнота. В мониторе заднего вида уменьшается станция. Она похожа на зависший в воздухе гвоздь с нелепо толстой шляпкой или искусственное дерево с толстым стволом и прилизанной, идеально круглой кроной. Именно в «кроне» располагаются три этажа развлекательного комплекса, пассажирские номера и ангар. Ниже я никогда не был, но знаю, что на тех уровнях уровнях – в «стволе» – находится вся техническая начинка – машинное отделение, подсобки и склады с запчастями.

В лучах упавшего за горизонт солнца станция казалась зеленой. Синий гигант, уже скрывшись от глаз, словно из последних сил старался дотянуться до творения людей. Нагревал поверхность станции до нескольких сотен градусов, словно ребенок с лупой, старающийся прожечь муравейник.

В синий день на экскурсии летают редко. Слишком ярко – приходится опускать защитные панели на окна, и сидеть в солнечных очках. Удовольствие от рассматривания красот Соляриса через узкую щель довольно сомнительно, и обычно его предпочитают либо уже пресытившиеся всем богачи, либо редкие ученые, которые не смогли даже на отдыхе заглушить свою жилку любопытства.

Океан молчит.

Так мы называем абсолютный штиль, когда поверхность внизу кажется ровным полотном.

Розовая полоса отделяет фиолетовое небо от фиолетового океана. Туда я и направляюсь. Веду глайдер навстречу второму – красному – рассвету.

Экскурсии на Солярисе дело неблагодарное.

Связываться с ними не любит никто.

Здесь ничего не зависит от тебя. Можно прокружить над океаном несколько часов, отлететь от комплекса на сотни миль, и застать лишь едва подернутую рябью чернильную гладь с красным отливом. А иногда, буквально в пяти минутах полета расцветает симметриада, размером с небольшой городок или прорезается многокилометровый длиннуш. Эти извилистые провалы похожи на каньоны, только в разы длиннее и больше тех, что можно увидеть на земле. Создавая такой, океан буквально застывает, лопается и длинным змеящимся шрамом уходит куда-то вдаль, за горизонт. Затвердевшие куски тянутся вверх к небу, выстраиваются в стены, которые с высоты станции кажутся тонкими и хрупкими, словно вафельные пластинки. Однако вблизи это толстые застывшие образования толщиной в несколько метров.

Длиннуши по душе всем, – ты можешь направить глайдер вниз, в самый разлом, и лететь между высоких, искореженных «гор». В первый раз впечатляет любого. Кажущиеся монолитом с высоты, стенки длиннуша вблизи оказываются вяло текущей плазмой, ни на секунду не застывающей в одном положении. Стены-«фистоны» кажущиеся такими хрупкими, на самом деле эластичны и податливы.

Когда рядом со станцией возникает длиннуш, все экскурсоводы Соляриса облегченно выдыхают. Одной проблемой, как минимум на неделю, а то и на две становится меньше. На целую смену можно забыть о том, чтобы выискивать на постоянно меняющейся карте планеты какие-то точки, куда можно было бы свозить клиентов.

По нечетким спутниковым снимкам не всегда понятно, что за объект ждет в точке, где гладь океана сморщилась, собралась в какой-то пузырь или искривилась еще каким–то образом.

– Какая-нибудь ассиметриада может возникнуть в середине дня, – жалуюсь я Амелии. – Ты подрываешься, вытаскиваешь из номеров тех, кто еще вчера настаивал на экскурсии, готовишь глайдер, читаешь скороговоркой инструктаж, и уже понимаешь, что скорее всего не успеешь. Летишь два часа в одну сторону, поглядывая на снимки спутника, а застаешь невзрачные осколки, медленно уползающие под воду или еще хуже – ровную гладь.

– Наверное, надо прописать предупреждения, – жмет плечами Амелия. – Мол, администрация не несет ответственности за поведение Соляриса. Экскурсоводы не могут обеспечить стопроцентной гарантии посещения таких-то объектов.

Я усмехаюсь.

– Конечно оно есть! Обернись. – Я машу рукой за спину. – Там на пассажирских стеклах наклеен текст, но ты попробуй объяснить это подвыпившим клиентам, одуревшим от первой своей встречи с гостем.

Амелия хмурится. Пальцем оттягивает ткань леггинсов на коленке, а потом отпускает. Делает снова. Смотрит вниз, будто слушает меня вполуха. Кажется, будто она боится. Только чего? На океан смотрит без интереса, летать не боится, лишь иногда на руки мои посматривает, будто проверяя точно ли я делаю все правильно.

Полоса света на горизонте алеет, ширится. Небо оранжевеет, океан из чернильно-фиолетового постепенно окрашивается в красный.

– Да ладно, – удивленно шепчу я.

У линии горизонта, тянутся к небу две закрученные спирали.

Симметриада.

Самые нестабильные объекты Соляриса.

И самые красивые.

Появляются внезапно – на поверхности океана вздувается зеркальный пузырь. Наблюдать такое на рассвете или закате, когда в изогнутой сфере отражаются отливающее красным небо, тянущиеся из-за горизонта лучи и плещущиеся чернильные волны – чудовищно красиво. Жаль длится это не больше минуты, чтобы застать такое нужно обладать удачей космического масштаба. По-моему существует не больше пяти видеозаписей, и лишь две из них приличного качества.

Рождение симметриады я, конечно, никогда не заставал, но вот созревшую или уже умирающую – облетал не раз.

Симметриада впереди выглядит стабильной, скорее всего, появилась около часа назад.

Амелия наконец-то смотрит в окно. Я бросаю на нее быстрый взгляд. Чувствую волну гордости. Симметриада на нашем пути – чистейшая удача, но мне почему-то хочется думать, что в этом есть и моя заслуга.

Говорят, что человеческому разуму особенно приятно наблюдать симметрию. Наверное, это действительно правда. Как ни подлететь к симметриаде – снизу или сверху, всегда можно без труда найти ту линию, ось, по обе стороны которой все части симметрии зеркально повторяют друг друга.

Амелия запускает руку в рюзкак, копошится и выуживает ножницы. Те самые, которые компания вручает каждому. Поднимает перед собой.

Заметила. Ручки ножниц закручиваются двумя спиралями, схематично повторяя симметриаду.

Я опускаю мощность до минимальной. Глайдер практически ползет между изгибами застывшей плазмы. Закручивающиеся фрактальные узоры переплетаются между собой, блестят в рассветных лучах, окрашенные в красный, кажутся раскаленным стеклом, медленно остывающим на наших глазах.

– Как думаешь, зачем он это делает? – медленно спрашивает Амелия.

– Он?

– Океан.

Амелия послоняется к окну лбом. Её дыхание оседает на стекле.

Я тяжко вздыхаю. Соляристы переломали немало копий на этом поле, потратили десятки лет, выдвинули сотни гипотез, но так и не пришли к однозначному выводу, что означают все эти метаморфозы разумного океана.

– Помнишь Большой Каньон? – спрашиваю я.

Амелия с трудом отрывает взгляд от пурпурных волн и переводит его на меня.

– Тебя так впечатлила та поездка, что ты недели три рисовала только каньон. Мама купила новую упаковку краски, потому что у тебя закончился красный и оранжевый.

Амелия хихикает. Помнит.

– Каньон не старался произвести впечатления, – продолжаю я. – Он просто существовал. И ему было наплевать на то, что ты о нём думаешь.

– Трудно… Поверить, – говорит Амелия.