Сова летит на север

Феодор с Периклом переглянулись…

На закате опоясывающую агору веревку сняли, ворота общественных зданий, алтарей, храмов были заперты на ключ, после чего от трех холмов – Муз, Нимф и Пникса – во все стороны потянулись ручейки служилого люда. Курчавые мраморные головы строго взирали с герм времен Клисфена и Кимона на бредущих по пыльным улочкам жрецов, магистратов, писарей…

Слившись на Панафинейской дороге в многолюдный поток, горожане направлялись к Священным воротам, за которыми многих ждали двуколки, чтобы развезти по демам. Усталые, но довольные члены Совета обсуждали блестящую речь Первого стратега.

На следующий день камнерезы вкопали перед Пропилеями Акрополя столб с надписью о декрете Перикла снарядить экспедицию на Боспор и принести быка в жертву Аполлону Архагету, покровителю колонизаторов, которая заканчивалась пожеланием: «Счастливой судьбы!»

4

Эскадра Перикла продвигалась вдоль Халкидики. Слева по борту тянулся скалистый и неприветливый берег мыса Нимфейон.

Триеры выстроились в кильватерные колонны, стараясь не отрываться от тихоходных пентеконтер[72 - Пентеконтера – пятидесятивесельное однорядное или двухрядное парусно-гребное судно.] и тяжелых грузовых гиппосов[73 - Гиппос – гиппа, гиппогагос, средиземноморский широкий грузовой корабль с палубой, на котором в основном перевозили лошадей.]. На этот раз охрана торговых лембов[74 - Лемб – древнегреческое одномачтовое торговое судно.], которые изо всех сил поспевали за боевыми кораблями, в задачу моряков не входила. Но пираты при виде афинских вымпелов вытаскивали лодки на берег и бежали в горы, поэтому за купцов можно было не опасаться.

Флагман шел во главе эскадры, вспарывая тараном волны. Вестовой весь день не слезал с марса. Первый стратег лично руководил маневром – место опасное, пятьдесят пять лет назад здесь во время бури разбился флот персидского наварха[75 - Наварх – адмирал.] Мардония. Двадцать тысяч гребцов и солдат пошли на корм рыбам.

Сейчас триерам ничто не угрожало.

Море тихо колыхалось за бортом, швыряя брызги не выше планшира, так что оба кормчих обходились без положенного на вахте бурнуса из бобровых шкур. От обитой красной медью лошадиной головы разбегались буруны. Черные глаза корабля смотрели с лоснящихся от смазки скул за горизонт.

Матросы драили все, что может блестеть.

Эпибаты[76 - Эпибаты – морские пехотинцы.] изнывали от безделья и жажды на палубных досках. Воины сидели, разделившись на лохи[77 - Лох – подразделение фаланги или самостоятельный боевой отряд, которым управлял лохаг; автор выбрал средний размер лоха – двадцать пять эпибатов.], так же, как шли бы в атаку при высадке. Каждому подразделению полагалась гидрия с пресной водой, но оба лохага словно сговорились – спали, накрывшись плащами. А как пить без команды?

Распущенный прямоугольный парус то вяло обвисал, то с хлопаньем выгибался под порывами северо-западного скирона, при этом промасленные канаты натягивались так, что казалось: тронь – и они зазвенят. Огромная афинская сова удивленно таращилась на морской простор с холстины, повернув голову набок.

Еще в Сароническом заливе, как только триера миновала остров Эгина, команда втащила весла внутрь и привязала ремнями к шпангоутам, после чего затянула весельные порты пластырями.

Наступило время трюмной работы: одни гребцы смазывали жиром кожаные рукава, другие ремонтировали уключины, третьи в тесноте, натыкаясь друг на друга, вычерпывали застоявшуюся воду мехами, передавая их наверх. Гребцы верхнего яруса, набранные из портовых грузчиков, самые сильные и выносливые в команде, выплескивали теплую вонючую жижу за борт. Келейст[78 - Келейст – боцман, надсмотрщик над гребцами на древнегреческом корабле.] орал как умалишенный, угрожая лишить лентяев положенной драхмы за дневную работу…

К вечеру эскадра вышла в Стримонский залив.

Под завитком форштевня на флагманском корабле укрылся шатер из обтянутых кожей жердей, где вела беседу группа офицеров. Сидели на дифросах[79 - Дифрос – складной табурет.].

Двое матросов, отбив острое дно амфоры, осторожно вылили содержимое через цедилку в большой кратер. Перикл отпустил слуг: ничего, сами будем наливать, лишние уши нам ни к чему.

Сначала каждый плеснул вина в море, чтобы умилостивить Посейдона. Пили хиосское из простых керамических котил[80 - Котила – широкодонная чаша для питья с двумя горизонтальными ручками.], по-походному. И как настоящие моряки – неразбавленное.

Перикл предложил тост за назначение Спартока главой Пантикапея.

Выпив, обратился к одрису:

– Первый шаг сделан! Но должен тебе сказать, что за власть на Боспоре еще придется побороться. Кизик так просто ее не отдаст. Мы не знаем, в каких отношениях Кизик с номархом скифов Октамасадом, поэтому сразу на Пантикапей идти нельзя. Если они союзники, нам объединенную армию наскоком не одолеть. Сначала возьмем Нимфей, выждем: может быть, удастся привлечь Октамасада на свою сторону. Скифам выгодней собирать дань, чем воевать. Да и вообще… торговать выгодно всем – и грекам, и скифам.

Кивнув в знак согласия, Спарток заметил:

– Нужно разобраться с таврами и синдами.

– Да, – подтвердил Перикл. – Тавры злые, но их мало. Боспор им не по зубам, зато кусать исподтишка они умеют… Синды не могут сами возить зерно в Афины, так что пока подчиняются Пантикапею. Но это равновесие хрупкое – как только они найдут другой рынок сбыта, сразу перестанут быть друзьями… Смотри, чтобы коринфяне их не перекупили.

Он испытующе посмотрел на одриса.

– Справишься?

– Раньше надо было спрашивать, – усмехнулся Спарток, но, заметив во взгляде Первого стратега тревогу, успокоил. – Не сомневайся! Зря я, что ли, получил афинское гражданство? Есть на кого равняться: на тебя… на Писистрата, в конце концов.

– Если позволишь, дам тебе совет, – мягко заметил Перикл. – Не старайся во всем походить на Писистрата. Боспор не Афины, там такой клубок противоречий, что Совету пятисот и не снился. Тирания годится до поры до времени, пока ты не построил механизм государственной власти. Потом лучше ослабить хватку, чтобы народ мог дышать… Давай крестьянам ссуды, не затягивай петлю на шее должников, уважай права бедных. К примеру, афиняне чтут Солона за отмену Драконтовских законов, снятие долгового бремени с бедных и ограничение земельных владений в одних руках… Другое дело, что не каждый магистрат способен чувствовать ситуацию на кончиках пальцев. Тут многое зависит от тебя лично.

Выпили еще, затем разговор перешел на близкую всем участникам застолья тему внутренней политики Афин. Теперь досталось самому Периклу. Но Первый стратег был спокоен: живой ум, ораторский дар и тридцатилетний опыт политической борьбы делали его опасным соперником в дискуссиях. Благодаря своим учителям – Зенону Элейскому и Анаксагору из Клазомен – он умел ухватить суть проблемы, чтобы молниеносно найти рациональное решение.

Вино и скука плавания располагали к открытости, а важная задача, поставленная перед каждым из офицеров Народным собранием, добавила речам смелости. Поэтому разговор шел начистоту.

Молодой наварх Ламах, изрядно подогретый вином, говорил запальчиво, но старался сдерживаться, соблюдая субординацию. Он только что выразил мнение Совета пятисот по поводу чрезмерной расточительности Перикла.

Первый стратег развел руками, давая оппоненту понять, что упреки необоснованны.

– Еще Фукидид обвинял меня в разбазаривании государственных денег. Хотел бы я посмотреть, сколько присяжных заседателей придут в суд, если просто воззвать к их совести. Они, между прочим, должны работать, чтобы прокормить семью. Пары оболов из казны может хватить только на скромный обед – но хоть что-то! Архонты получают в два раза больше. Слава богам! Никто не упрекает меня за расходы на флот и гарнизон. Все-таки триста триер! Если честно, я бы еще платил за участие в Народном собрании, чтобы привлечь туда как можно больше граждан. И Фукидид здесь ни при чем – все, его можно забыть! Дело в другом.

– В чем? – решил уточнить хилиарх[81 - Хилиарх – командир хилиархии, отряда гоплитов в тысячу человек.] Гагнон, человек средних лет, спокойный, но решительный.

– Пусть лучше простой народ получает деньги от государства, чем от партийных вождей. Иначе кучки проплаченных громил будут резать друг друга по всей стране, и тогда наступит хаос. Мне как Первому стратегу придется железной рукой наводить порядок, а для этого потребуются куда более серьезные средства. Только с помощью пособий для бедняков и устройства клерухий за пределами Аттики государство может держать народ в подчинении. Я уже не говорю про выплату пенсий убогим, ветеранам-инвалидам и сиротам погибших в боях воинов – это прямая обязанность Совета пятисот.

– А какая польза государству от раздачи народу денег на зрелища? – Гагнон, на правах старого друга, не хотел играть с Периклом в поддавки. – Многие в Совете считают, что она служит только одной цели – твоему успеху в политической борьбе.

Первый стратег тонко усмехнулся. Но он и не думал оправдываться. Его лицо приняло надменное выражение.

– Все верно, это делается ради популярности. Я не знаю другого способа заслужить любовь простого народа в мирное время. А разве Кимон не раздавал деньги? Поэтому и считался всеобщим любимцем.

– Это не спасло его от изгнания, – заметил Ламах.

– Как друга лаконян, – парировал Перикл. – Афиняне не простили ему предательства. Не помогли даже его грандиозные строительные планы. Но он богат, а деньги открывают любые ворота. Так что если я не хочу потерять любовь народа, то должен раскошелиться. Личных богатств у меня нет, но я не вижу ничего плохого в том, чтобы пользоваться государственной казной. Мне это еще Дамон советовал.

– Ты и Фукидида отправил в изгнание.

– Не я, а Народное собрание. Не надо было обвинять меня в растрате фороса[82 - Форос – дань, например, регулярные взносы, которые полисы, являвшиеся членами Афинского морского союза (Делосской симмахии), вносили в общесоюзную казну на покрытие военных расходов.], – снова усмехнулся Перикл. – Я у казначеев Парфенона тоже средства брал. Как раз ими Фидию и платил за статую Афины Партенос. Все знают, что я возвращаю долги! Поэтому граждане встали на мою сторону при голосовании.

Первый стратег потянулся к виночерпалке, налил вина себе и товарищам.

Когда все выпили, Гагнон заметил:

– В Совете пятисот ходят разговоры о том, что нужно потребовать от тебя финансовый отчет. Поговаривают и о штрафе.

– Пусть! – набычился Перикл. – Четыреста шестьдесят талантов фороса – это огромные деньги. Большая часть идет на содержание армии и флота. Я могу отчитаться за каждый обол. Остаток на что хочу, на то и трачу… Да хоть на украшение Афин! Разве Новый Парфенон не великолепен? Благодаря Калликрату, Мнесиклу, Иктину и Фидию Акрополь преобразился. Что в этом плохого? Ведь хороший скульптор или архитектор дает ежедневную работу дюжине фетов – камнетесам, грузчикам, возничим, матросам… Отличная идея была у Кимона – возвести Длинные стены, но он успел только насыпать гравий, а закончил работу я. Вы знаете, что Фалерская стена себя не оправдала, поэтому мне пришлось построить Среднюю стену к Мунихию. Теперь в случае войны со Спартой мы сможем на суше ограничиться защитой этих стен, а основной удар нанесет флот. Флот – это залог будущего благополучия Эллады, так что никто не смеет упрекнуть меня в том, что я заливаю деньгами арсеналы и верфи Пирея… А праздники? Только не говорите мне, что прошлогодние Панафинеи выглядели невзрачно – я потратил на них шесть талантов. Шесть!

Перикл для убедительности показал цифры на пальцах. Он добился того, чтобы собеседники слушали, не перебивая.

– Празднества, жертвоприношения, театральные представления, состязания, бани, гимнасии, палестры… Все это символы процветания и могущества Афин не только как столицы Греции, но и как центра Делосской симмахии. Я трачу на строительство в год триста талантов и буду тратить еще больше, при этом доход государства – всего тысяча. Плюс, конечно, общественные повинности, но они бывают разорительными, особенно в военное время, так что приходится ссуживать олигархов деньгами. Построил хороший корабль – все, про долг можешь забыть. Поэтому выплачиваемый союзниками форос очень кстати.

Гагнон решил поменять тему.