Когда придет Большая Черепаха

Наташа остается совершенно спокойной. Отто нравится это ее качество, нравится, что она умеет сохранять самообладание в любой ситуации. Но только не сейчас!

– Как видишь, никто из нас не болен, – она пожимает плечами.

– Это чистое везение! – со злостью отвечает Отто, вытянув в ее сторону указательный палец.

– Не думаю. Мне кажется, Анджей знал, что не опасен.

Отто в ответ на это только криво усмехается.

– О да, разумеется! А почему же он тогда не сказал этого сразу? Решил притвориться бедным и несчастным, чтобы не отвечать на неудобные вопросы? А ты-то и клюнула! С чего бы вдруг?

Сказав это, юноша тут же понимает, что хватил лишку. Но слова обратно в горло уже не затолкать, поэтому он просто смотрит на девушку горящими от ярости глазами и очень надеется, что только ярость она в них и увидит. Но Наташа вовсе не так глупа.

– Во-первых, ему бы все равно не поверили. Во-вторых, Анджей не притворялся, ему действительно тяжко пришлось, – говорит она, скрещивая руки на груди, и глаза у нее нехорошо прищурены. – И я что-то не понимаю твоих претензий. Ты что, ревнуешь?

Выдержать этот взгляд Отто не удается, и он отворачивается, буркнув:

– Я просто испугался за тебя, вот и все. Не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, ты же знаешь…

Она не отвечает, и чтобы потянуть время и не смотреть на нее, он лезет в сумку и достает оттуда два предмета.

– Вот, держи, – произносит он, протягивая ей фляжку и герметично упакованный костюм Слона. – Это твоя, я подобрал с пола. А костюм отдашь ему, нечего тут без защиты расхаживать.

– Отто, – Наташа, смягчившись, качает головой, – дед же тебя убьет!

– Не-а, – юноша хитро улыбается. – Он сам велел тебе отдать.

Она подносит фляжку к уху и встряхивает. Слышится тихий плеск. И радость на ее лице сменяется подозрением.

– Да она же полная, – медленно произносит Наташа. – Только не говори, что дед мне и воду пожертвовал.

– Ну, – Отто смущенно откашливается, а потом решает, что лучше сказать правду. Хотя бы половину, это будет правильнее, – нет, вода – это уже моя личная инициатива.

– Да ты совсем спятил? – тут же напускается на него девушка. – В насосной нормы до миллилитра рассчитаны! Если ты набрал так много, сегодня кому-то не хватит!

А, нет, придется-таки сказать всю правду, чтоб ее Слоны хоботами защекотали…

– Да не из насосной вода, – с досадой признается он, виноватым жестом потирая шею, что выдает его с головой. – Это из моего резервуара.

Но такой ответ приводит Наташу в еще большую ярость.

– Отто! – строго произносит она тем жутким учительским тоном, который, наверное, переняла от Лулу. И ему чудится, будто он сидит в классе, а строгая учительница, заметив, что он ковыряет в носу вместо того, чтобы слушать урок, ударила толстой указкой по столу перед ним. – Тебе не кажется, что это слишком?! А как же вторая помолвка? Как же подарок для Лулу?

– Да наплевать! – с неожиданной злостью отзывается Отто. – Подумаешь, важность какая! Ну не наскребу на Феррум-капсулы – обойдусь гематогеном или аскорбиновой кислотой. Разве это так принципиально?

Да, официально в Панцире-7 уже три месяца нет витаминов. Но это не значит, что их здесь на самом деле нет. Когда кто-то из семьи отправляется в аппаратную насовсем, его родные обязаны сдать все, что принадлежало этому человеку, на склад. Вот только примерно половина этих вещей по дороге «теряется» и оседает в руках серьезных ребят с десятого Ребра. Все знают, чем они промышляют, но никто их не трогает. Во-первых, они следят, чтобы никто другой не торговал ценностями из-под полы, а во-вторых, даже в самом низу есть люди, которые пользуются их услугами. Отто договорился о покупке Феррум-капсул. Двадцать доз, не вскрытая упаковка стоимостью в полтора литра. Это больше половины дневной нормы, положенной инженеру, так что копить приходится очень долго. Объем фляжки у взрослых – двенадцать жидких унций, то есть, триста шестьдесят миллилитров.

– Как это, непринципиально?! – шипит на него Наташа. – Она болеет, ты же видишь, ей нужны эти таблетки!

– Ладно, займу у кого-нибудь, – сдается Отто, уже жалея, что проявил щедрость.

– Нет, – твердо отвечает она. – Ты заберешь свою воду сейчас же. Дай мне фляжку, я перелью.

– Но…

– Быстро! – девушка требовательно протягивает руку.

Ему ничего не остается, кроме как отстегнуть от пояса фляжку и протянуть ей. Наташа быстро переливает воду, но вся не помещается, потому что, естественно, он и сам не ходит с пустой. На пару-тройку глотков у нее все равно остается.

– Держи, – девушка завинчивает колпачок и возвращает фляжку Отто.

Воспользовавшись моментом, он хватает ее за руку и пытается заглянуть в глаза.

– Наташа. Я просто хотел сделать тебе приятное.

Она замирает. В полутьме технической комнаты не видно румянца на ее лице. Но юноша уверен, что он есть, потому что Наташа вздрагивает от прикосновения, но явно не испытывает отвращения и стыдится этого. Впрочем, уже через мгновение девушка тихо говорит:

– Ты сделал бы мне приятное, если бы дал воду тогда, когда я просила, а не через час.

И высвобождает запястье из его пальцев, а потом все же поднимает голову, и ее серые глаза блестят, как расплавленный свинец.

– Но я хотел отдать ее тебе, а не первому встречному.

Однако Наташа остается непреклонна.

– Мне очень не нравится то, как ты поступаешь с Лулу, Отто, – произносит она с тихой злостью. – Она – моя лучшая подруга. И что бы там ни было, скоро она станет твоей женой. Я желаю счастья вам обоим. А теперь, извини, но у меня вообще-то Часы, и я бы хотела получить норму сегодня.

– Ладно, – вяло отвечает Отто. – Тогда до встречи на худсовете.

– Да, увидимся, – бросает девушка через плечо.

Оставшись в одиночестве, юноша ждет, пока стихнут ее шаги вдалеке, а потом с силой запускает фляжкой в стену.

Вымарка #2

Да, о войне никто никогда не думает. О ней не говорят. Не то чтобы это слово полностью исчезало из лексикона в мирное время, но произносят его так, как будто оно не имеет отношения к реальности. Война – это что-то, что происходит очень далеко. Это какое-то полуфантастическое событие, рассказ о котором ты слышишь из уст ветерана в безопасном пространстве школьного класса. Война существует в документальных хрониках, художественных фильмах и книгах. Даже если она просачивается в новости, то это всегда не про нас, это где-нибудь «у них». И люди фоном смотрят репортаж, потягивая пиво или утренний кофе, не осознавая, что мир очень мал, и если где-то в одной его точке вспыхнул пожар, он запросто может перекинуться на другие.

Но нет, о войне нельзя говорить в цивилизованном обществе. Это явления того же порядка, что и смерть, о которой тоже неприлично вслух. Как будто если ты не скажешь само слово или заменишь его каким-нибудь эвфемизмом, это как-то повлияет на ткань реальности, на политику, на частные интересы неизвестных широким массам миллиардеров. Как будто если смолчать, она не придет, а если придет – никак не затронет тебя и твою семью.

А потом она приходит. Сначала в твою страну, затем в твой город, а после – и в дом. Дохлые голуби мира на пороге становятся обыденностью, ты даже не замечаешь, как ногой убираешь их с пути, прежде чем утром выйти на работу. Но даже когда война уже начинается, само слово еще долго остается под запретом. И это очень похоже на то, как ведут себя маленькие дети: закрывают глаза ладошками, наивно полагая, что если они не видят, то и их не найдут.

Они сидят на диване в гостиной и смотрят выпуск новостей. Уже зима, позади осталось Рождество. День медленно прибавляется, но утренние часы все равно кажутся выцветшими из-за серого света, льющегося в окна. Мужчина искоса поглядывает на свою молодую жену. Робин, бледная, неподвижная смотрит в экран остановившимся взглядом. Серое платье оверсайз давно не скрывает ее большой живот, и она стала очень чувствительной ко всему, что происходит. Если бы он знал, что сегодня покажут в новостях, то ни за что не включил бы проклятый телевизор. Но Робин не позволила переключить канал, когда диктор сообщил, что «внешнеполитический конфликт не удалось урегулировать за столом переговоров, и теперь мы вынуждены объявить о начале акции сопротивления». Табуированное слово так и не прозвучало, и хотя все всем и так понятно, мужчина рад, что ни диктор, ни корреспонденты не отважились сказать это вслух. Ему нет дела до политики, его волнуют лишь два человека в мире – Робин и их еще не родившийся сын.

Жена сама выключает телевизор, когда выпуск новостей подходит к концу. Они собирались смотреть сериал и ждали его, клюя носом перед экраном. Но теперь и он, и она об этом забыли. Несколько мгновений супруги сидят неподвижно, и Робин держит в руках пульт, как будто еще хочет включить телевизор, но потом кладет его на стол и смотрит на мужа.

– Война, – только и произносит она.

Он опускает руки ей на плечи.