Откуда я иду, или Сны в Красном городе

Татьяна походила по кухне, держась руками за голову и что-то шептала. Потом села и взяла руку мужа в две своих ладони.

– Будет вот как, – сказала она жестко, но с доброй улыбкой. – Ты продолжаешь жить без нас ещё год. Зачем? Ну, дом построишь как раз. Мебель всю поставишь. К богу приблизишься. Я неверующая, но понимаю, что тебе польза от церкви есть. Машка поступит в институт. Я должна рядом быть первое время. Ну и проверим временем желания наши с тобой и чувства уже после вот этого откровенного разговора. Я не хочу больше ни под каким предлогом бояться за тебя, себя, семью и Машку. Я тоже жила тут не сладко. Денег мало. Машка растёт. Одежда другая и дороже. Характер прорезался у неё жесткий. Вот у меня режим всегда был один – работа, дом, Машка и её проблемы. То женихи лезут раньше срока, то она сама теряется. Не понимает, как жить. Это с её, представь, точно железным характером.

Устала я как сивка, которую укатали. Но вернусь к тебе. Домой. Только не раньше чем через год. Как ты живёшь, мне будут звонить и рассказывать. Виктор твой. Я ему телефон рабочий дала. Ну, и Наташка Евграфова. У неё тоже телефон есть. А работает она в вашем рудоуправлении. Почти рядом с тобой.

– Но вернуться ты не передумаешь? – Жора смотрел ей в глаза и боялся не того ответа.

– Да я бы сразу и сказала, что не вернусь. Чего мне перед тобой шибко вытанцовывать? Да и священник твой правду говорит. Чувствую. Видно это. Но и он мне не указ.– Жена села и надкусила булочку – Меня пока своя головушка и чутьё не подводят. Всё, Жора. Я всё сказала. Будешь ждать?

– Очень, – ответил Георгий и нежно погладил её ладонь. – Всё. Я пошел к Виктору. Завтра рано встанем и до вечера будем в Зарайской церкви. Там у отца Илии долгий разговор с их ним начальством. Что-то хочет улучшить в нашей церкви. Посоветоваться надо.

Он зашел в спальню и кое-как приспособился лечь спиной к огромному стокилограммовому Сухареву.

– Ну? – проснулся Виктор.

– Тебе спасибо, – прошептал Жора. – Вроде всё как надо. Потом расскажу. Спасибо ещё раз.

– Господа благодари. «Отче наш» прочти перед сном, – сказал сонно Виктор и захрапел.

До утра ещё было пять часов сна. Целых пять часов свободы от тяжелых раздумий и пока ещё не пропавших опасений.

6. глава шестая

Сухарев вернулся из Зарайска один. Жора остался. Хотел перед отъездом ещё раз встретиться с женой вечером. Не договорил что-то. А увидятся они, в самом лучшем случае, через год. Если увидятся… Дождь уже прошел в Кызылдале и вечером в десять часов на улицах было почему-то много гуляющих. Плюс шесть-семь градусов без ветра – самая замечательная осенняя погода. Кто-то из кинотеатра шел с последнего сеанса, кому-то осточертело два дня сидеть дома или кваситься под дождём, который резвился в красной глинистой породе, уставать на уличных работах или в изнуряющих переходах из дома на службу и обратно. Вот они просто гуляли. Дышали чистым воздухом, медленно влетающим в город из близкой подсохшей степи.

В гостинице дежурная по этажу сменилась. Молодая девчонка Лариса со скоростью спортсменки толкала перед собой швабру с влажной тряпкой вдоль коридора и напевала под нос незнакомую Виктору песню.

– Лариска, ключ где? – крикнул Сухарев в другой конец длинного коридора.

– А в комнатку зайдите. Там слева фанера с гвоздиками и ключами, – дежурная остановилась и стёрла со лба пот пестрым платочком, повязанным узлом пионерского галстука. – Я если отхожу, ключи убираю на всякий пожарный. Вы потом подойдите ко мне. Минут через десять. Вам звонили. Я должна слово в слово передать. Скоро закончу уже.

Виктор достал из сумки сапоги, недопитую бутылку минералки, постоял пять минут под душем и в трико спортивном пошел к дежурной.

– Звонил вам Гоголев Николай Викторович из нашего горкома партии. Заведующий отделом пропаганды. Просил, чтобы вы в любое время до двенадцати ночи ему позвонили. Телефоны я записала. Это домашний. А вон нижний – тот секретарша берёт днём.

– Ну, так я сейчас и позвоню. Пока ещё и одиннадцати нет, – Сухарев набрал номер. Телефон единственный был. У дежурной на столе.

– Здравствуйте, – сказал он. – Николай Викторович. Это священник Илия. А после работы Сухарев Виктор. Вы хотели говорить со мной? Мне так передали.

– Добрый вечер, Виктор, – Гоголев откашлялся. – Я говорил по телефону с вашим настоятелем. Мне надо решить один свой важный вопрос. Отец Автандил сказал, что лучше всех помочь мне можете вы. Можете с утра прийти ко мне? Двадцать шестой кабинет. Пропуск на вашу фамилию выписан.

– Горкому КПСС вроде бы ниже своего достоинства решать вопросы с церковью, – Сухарев сказал это мягко, но с ироничной улыбкой.

– Так горком ничего с вами решать и не собирается, – тоже улыбнулся Гоголев. – Мне лично надо. Просто я работаю в горкоме. Ра-бо-та-ю. А живу обычной жизнью. В ней есть проблемы. Психолога в город не завезли пока. В Зарайске тоже нет. Я узнавал. А настоятель ваш сказал, что вы любого психолога заткнёте за пояс.

– Или психотерапевта, – засмеялся Виктор. – Священник обязан быть психологом. Если у него нет к этому способностей, он рано или поздно идёт и устраивается работать слесарем или шофёром в автоколонну. Хорошо. Договорились. Во сколько вам удобно?

– К десяти приходите. Как раз планёрка у секретаря закончится. Жду. Доброй ночи! – Гоголев повесил трубку.

Виктор сбегал в буфет. Взял в номер бутылку кефира и три бутерброда с сыром. Перекусил. Ни о чём не думалось. Устал после путешествия в Зарайск и обратно. Взял вчерашнюю газету на столике у дежурной, лёг на кровать и успел прочесть только последнюю страницу. Некрологи просмотрел. Но никого из умерших не знал, поэтому переключился и стал изучать программу телепередач на завтра, хотя телевизор почти не смотрел. После чего пальцы отпустили газетный лист, глаза закрылись и Сухарев исчез из живой действительности, провалившись в сон.

И, как обычно, сон пришел без видений, но с голосом знакомым и нужным, поскольку тот, кто вещал во снах, появившихся только в Кызалдале, в Красном городе, толковал Виктору знания вовсе не религиозные, а философские. Об устройстве жизни, морали, нравственности, добре и зле. В общем о том, что не очень вдумчиво слушал Сухарев на лекциях в Свердловской духовной семинарии. Сегодня кто-то запустил хорошо видимую ленту со словами, которая двигалась вниз плавно. Ровно так, как звучал вслед за каждой строчкой мягкий баритон явно не земного, а чуть ли не вселенского происхождения и масштаба.

(сон Виктора Сухарева в ночь с двадцать девятого на тридцатое октября в Красном городе.)

«-Давай сегодня подумаем о друзьях, врагах и деньгах. Кого и чего надо больше любить, бояться, или, напротив, не бояться, но и не любить. Зачем бояться явного врага? Если сам он не скрывает, что враг, стало быть, он уже честен перед тобой. Честность – плохое качество? Нет. Открытый враг может разворошить два твоих чувства – трусость или смелость. Бороться со своей трусостью – благородное, значит, полезное, хорошее дело. Найти в себе смелость – свойство доброй, сильной воли. Это тоже хорошо. Врагу нет смысла тебя предавать. Он и так враг. Ему нет резона прикидываться другом. Какой же он тогда открытый враг?

От него ты ждешь неприятностей, нападения, агрессии и это заставляет тебя быть наготове, копить силу, работать головой, чтобы понять – как победить врага. Тоже ведь полезное занятие – быть готовым к трудностям и их преодолению. Врага можно не любить. Но уважать – надо обязательно. Если ты не уважаешь его, значит, заранее уверен в его слабости или своем преимуществе. Это может дорого тебе обойтись. Подводим черту. Открытый враг с тобой честен, он вынуждает тебя быть в силе и бороться с боязнью. Настоящий враг не станет выдавать себя за друга. Значит, друга ты уже не теряешь, что всегда тяжело. И, наконец, враг вынуждает тебя копить силу и ум, чтобы выжить или просто не проиграть. То есть, хорошо и это.

Ну и где смысл, где причина бояться врага? Нет их. Вывод простой. Врага бояться не за что и не надо. Надо, наоборот, стать сильнее самому. Что тут не так? Что плохого? Ничего. А вот своих друзей стоит побаиваться больше. Друг ближе. Знает он лучше твои слабые места в душе и теле. Знает многое из того, чего не стоит доверять посторонним.

А твой друг, ты подумай, Виктор, он же всё равно посторонний. Как близко бы вы с ним ни общались. Если обманет, схитрит враг – обидно? Нет. Чего ещё ждать от врага? А если это делает друг? Мало того – друг может предать. Это самое страшное. Предаст и унесёт с собой вагон и маленькую тележку своих знаний о тебе, твоей жизни, твоих недостатках и слабостях. Как он может эти знания обратить тебе во вред, не знает никто. Но предавший друг – хуже и страшнее врага. Не иметь друга – плохо. Тяжело без верного человека рядом.

Но жизнь рассказывает тьму примеров о том, что сегодняшние любимые драгоценные друзья не вечны как друзья. Они по разным причинам почти всегда уходят. После чего есть смысл их бояться. Проверено миллионами людей за много тысяч лет. Ты запомни: друзей иметь надо. Одного или двух. И осторожным с ними просто необходимо быть. Потому, что навеки преданных не бывает, а вот превратиться из друга в опасного человека он может. Бойся друзей больше, чем врагов, как бы нелепо это ни звучало.

Теперь страсти по деньгам. Их тоже надо бояться. Хотя они всегда прикидываются друзьями. Но они – зло. Почему? Они же не враги. Нет их – и живёшь ты тяжко. Плохо. Но привыкаешь – и ничего. Хотя, конечно, надо жить лучше. Даже дворняга хочет более уютной жизни. И хочется тебе этих денег не так уж много. Просто, чтобы не страдать, что не на что есть, нечего одеть кроме старья, детям не на что всякие радости доставлять. От мороженого до дорогих велосипедов, которые есть у тех, чьи папа с мамой при деньгах. И дома у денежных всего навалом, и сами они что хотят, то и покупают, да ещё и на сберегательную книжку скидывают про запас. Это же счастье? Вот многие так и ошибаются.

Счастье – это что? Свобода, конечно. Воля. Но натурально свободен и счастлив не тот, у кого много денег, а тот, кто относится к ним одинаково. И когда они у него есть, и когда их нет: он от них не зависит или зависит минимально. Ведь свобода – это независимость не только от бедности, но и от богатства. Но, к сожалению, понять это мало кому удается. И если деньги, возможно, портят не каждого, то меняют всех. И редко в лучшую сторону.

Много денег – это прекрасный повод и друзей потерять, у которых их меньше. И врагов, кроме тех, что были, добавить изрядно. И тем, и другим трудно усвоить спокойно, что ты свихнулся на собирании денег и демонстрируешь это с удовольствием, с показухой. Когда самым главным делом становится коллекционирование денег – это плохая зависимость. Человек уже болен. Как алкоголик. Ну, а какие у алкоголиков друзья, какая жизнь и сколько врагов – нечего и говорить. Так всё ясно.

Эта опасность как бы приносящих радость и постоянно прибавляющихся денег- всё равно, что опьянение народным лакомством – водкой. Когда поначалу легко и весело, а потом наступает тупое больное похмелье. Деньги и любовь к ним затягивают, сковывают, запутывают, опьяняют и обманывают тебя видимостью радости и свободы, лишая на самом деле и покоя, и радости. Они вынуждают тебя бояться, что их украдут, отберут или они потеряются. А то и перестанут прибавляться. Возьмем ещё раз, к примеру, свободу. Кажется, деньги дают её безмерно много, дают возможность приобретать все новые и новые вещи. Вот она, свобода: не зависеть от тех, кто рядом, и быть как бы счастливее их! На самом же деле нет никакой свободы. Мы отдаемся в рабство купюрам, дорогим привычкам и запросам, а потом бегом прибегаем к полной несвободе, какую гарантирует страсть к добыче денег. К еще более страшной угрозе, чем открытый враг или друг-предатель.

Получается, что среди врагов самый опасный – деньги. Запомни и всем говори это при каждом удобном случае»

Голос исчез, а бегущая лента с этими же словами свернулась в тонкий берестяной свиток и растаяла. Виктор открыл глаза и огляделся. Тот, кто ему всё рассказывал, должен был сидеть рядом. Прямо над ухом. Но никого не было.

– Может я свихнулся? – Сухарев почему-то ощупал голову. – Ведь я всё это знал. Да все знают. Или нет? Вроде банально всё, что услышал. Но раньше ведь я никогда никому этого не говорил. А теперь буду. Если придётся к месту. Это моё сознание потаённое. Точно. Надо пойти за город, в центр степи. Туда, где точно много веков назад упала звезда вселенского Разума. Одна из миллиардов. Что-то спрятано подобное в недрах рядом с Красным городом. Может, подсознательно и запроектировали его здесь именно поэтому. Интересно, кому ещё грезятся такие монологи разума во сне?

На часах было восемь утра. Ещё два часа до похода в горком партии, где Сухарев не был сроду и до вчерашнего вечера не представлял, что когда-то занесёт его туда нелёгкая. К партии он относился равнодушно, хотя слышал и от церковников, да и от неверующих, что её любовь к народу – только в бесплатном обучении да образовании, ну, ещё в низких ценах и застыла. Хотя и от этого народу хорошо. А это главное. Бога только напрасно задолбали. Атеизмом почти всех накрыли как кастрюлю крышкой. Нет Бога и всё. Не видно, не слышно и толку от него – никакого. Только головы заморочили попы людям грехами да богобоязнью. А бояться-то и трепетать должны люди перед Вождём Революции и перед КПСС. Они народу и родители и Всевышняя сила с разумом.

Сбегал Виктор в буфет, потом переоделся в красивый шерстяной костюм, галстук бордовый нацепил на голубую рубашку, надел остроносые туфли и потихоньку побрёл к горкому. В девять тридцать вышел. Хотя горком от гостиницы был через три дома на площади. Там и обком стоял, областной КГБ, управление сельским хозяйством и Кызылдалинский комитет профсоюзов. Да, ещё и городское управление милиции. Страшновато было в одиночку пересекать площадь. Казалось, что изо всех окон всякие государевы люди глядят на тебя и непременно в чем-нибудь подозревают.

Без одной минуты десять утра. В узком окошке бюро пропусков горкома видна была только верхняя часть причёски администраторши. Она, невидимая, прошелестела пачкой бумажек и выбросила на нижнюю панель окна белую, тонкую свою кисть с витым позолоченным браслетом на запястье. Между двумя пальцами она держала длинный серый листок с большим штампом вверху. Штамп содержал одно слово «Разрешить».

– Вот тут распишитесь, – рука исчезла на секунду и выложила на панель раскрытый журнал учёта с ручкой в ложбинке межу страницами. – Напротив своей фамилии.

Виктор поставил свою несолидную закорючку, Ручку уложил в ложбинку и спросил.

– Кровь сдать не надо? Или ещё чего?

– Вас ждут, – сказала невидимая женщина тихо. – Остроумно, конечно. Но лучше острите с женой. Логичнее как-то.

– Нет жены. Пока не приехала, – Сухарев поднялся на носки, попытался разглядеть даму из бюро пропусков, но увидел только склонённую к бумагам голову. Ту же причёску, только всю. И часть плеча, укрытого кофточкой фиолетового цвета. – А когда приедет, я ей доложу, что вы приказали с ней острить. И сразу же приступлю.

– Будете уходить – пропуск оставите мне, – ещё тише сказала дама. – Николай Викторович распишется и поставит время ухода. Сухарев постучал в дубовую дверь двадцать шестого кабинета, девичий голос попросил войти. Секретарша убежала в кабинет с табличкой «Гоголев Н. В.», тут же выскочила и махнула рукой внутрь кабинета.

– Вас ожидают