Откуда я иду, или Сны в Красном городе

– Вы – три равных кандидатуры, – Фадеев сказал. – Сами решайте при мне, кто пойдёт комсоргом.

Те двое промолчали. А мне, не знаю почему, с восьмого класса хотелось масштабнее руководить. Комсоргом класса-то три года подряд выбирали. И мне нравилось, что я не такой как все. Слушались меня. Поручения всякие придумывал и раздавал. Учителя со мной, сопляком, советовались и задания сам директор давал. Относился ко мне как к маленькому начальнику. Да… Нравилось мне, короче. Казалось так, что стану я комсоргом школы и все, кто здоровее да не дурнее меня, будут мне подчиняться. Управлять ими буду. Общественными нагрузками нагружу всех по уши. Пусть крутятся, пользу приносят, а не за девками нашими бегают. Девки, думал я, в меня будут влюбляться. Комсорг школы! Да и так я ничего себе был тогда. Высокий, морда симпатичная, отличник, спортсмен. Короче, они молчат, а я говорю директору.

– Не знаю. Все мы – парни одинаковые. Хорошие в принципе. У Кострикова только всего-то две тройки. По физике и физкультуре. А Димка Замирович кто по национальности?

– Ну, еврей, и что? Революцию почти все евреи сделали. Кроме Ленина и Сталина, – бодро доложил Димка.

– Чего шумишь? – директор погладил лысину. – Никто не против евреев. Но у тебя ещё, вроде, брат старший за хулиганство срок отбывает?

– Брат, это брат. А я – это я. Да и обойдусь я без должности комсорга. Без неё дел полно, – Замирович встал и ушел.

– Костриков, а мне говорили, что ты хорошист, – директор задумался. – Нет. С тройками ты не пример для комсомольцев. Ладно, вынесу на собрание тебя одного, Гоголев. Справишься?

– Три года управляю классом. Справляюсь. А сейчас подрос, ума немного прибавилось. Справлюсь, – сказал я.

Костриков после этого до конца школы со мной не разговаривал. Не потому, что комсоргом не стал. Обиделся, что я его трояки директору засветил. Так я думаю. Ну, потом общешкольное собрание. Фадеев предложил меня в комсорги и все проголосовали. Не потому, что я, а потому, что всем по фигу – кто. Хоть чёрт лысый. Я понимал, что пацанов, которые не хуже меня, просто притопил, подгадил им. Но, честно, ничего даже не пискнуло в душе. Я победил – это главное. Шибко уж хотелось стать не таким как все. Выше, значительней других мне хотелось быть. Откуда такое гадское желание – не знаю. Так оно, поганое, всю жизнь при мне. Не исчезает, сволочь.

Ладно. Живу дальше. Руковожу. Девчонки что-то особо ко мне не тянутся. Зато ребята побаивались. Уверены были, что я заложу директору любого. За курево, за прогулы. Многие уже и поддавали после уроков как взрослые мужики. Вот за пьянку я одного и выставил на общее собрание. Его из комсомола попёрли, а от меня вообще все стали шарахаться. Не лезли морду набить только потому, что я в восьмом классе уже второй взрослый разряд по боксу имел. Да…

Потом поступил в Зарайский педагогический институт. На лёгкий факультет истории КПСС. Меня через месяц избрали комсоргом истфака, а через год- председателем комитета комсомола всего ВУЗа. Учитывая моё школьное прошлое, опыт руководящей работы и желание молодого декана нашего. Я его в секцию бокса затянул и у него стало получаться. Ну, как-то проговорили с ним мимоходом, что прежний комсорг диплом получает и уходит.

А я так же мимоходом ему сказал, что запросто его могу сменить. Опыт – вон сколько лет. Он с ректором поговорил и меня избрали. Никого не подсидел, не нагадил претендентам на головы. Я их и не знал вообще. Но после этого что-то во мне зашевелилось неприятное. В душе конкретно. Она мне доложила, что моя судьба – командовать людьми и ими же управлять. Тогда я уже понял, что остановиться не смогу и добьюсь, стану секретарём обкома. Откуда во мне жадность взялась?

Она же не только к деньгам бывает. Или если сам что-то имеешь лишнее, но не дашь никому. Ни отвертки, каких у тебя три штуки одинаковых, ни рубля. Жадность. Я это понимал, но ничего с собой не мог сделать. Хотелось управлять. Власти жадно желал. У секретаря обкома она, власть – почти безграничная. Почёт. И якобы уважение со всех сторон. Хотя уважение показное, конечно. Больше боязни и почитания за высокий чин. Но всё равно тянуло. Я делал всё хорошее и гадкое, чтобы повышаться в должности и как можно быстрее стать секретарём обкома. Я себе даже программу действий в дневнике написал. Хорошую. Помогла мне в продвижении.

Институт закончил с одной четвёркой. По направлению должен был ехать в совхоз «Рассвет» центральную усадьбу Фёдоровского района учителем в школу. А в это время война шла. Сорок четвёртый год. Я только диплом получил – и тут мне повестка. Сходил в военкомат. Предложили политруком служить в резервном полку артиллерии под городом Златоуст. Ну, я и пошел. Комсорг и политрук – небольшая разница. Работал в полную силу. Порядок навёл в моральном духе солдат. Железный. Воодушевил на победу и подвиги. Но тут война и кончилась вскоре. Мне двадцать три в марте было, а война в мае нашей победой завершилась.

Все радовались, водку пили тоннами прямо в части. А я пил редко и думал, что дальше будет. Должность хотел уже не комсомольскую. Партийную. Три ступеньки вверх сразу. Демобилизовали только в сорок седьмом. И поехал я туда, куда институт распределил. Но в школу не пошел. Думал так, что туда уж всегда успею. Но учителем работать после должности полкового политрука как-то глупо было.

Потому пошел я в Фёдоровский райком. Записался на приём к первому секретарю. Назначили мне время через два дня в десять утра. Я написал на отдельном листке весь свой послужной список. Грамоты приложил и медаль «За боевые заслуги». Дали мне её так. Выпивали командным составом вечерком. Месяц победу праздновали. И зам командира полка говорит мне, что вроде как неприлично мне с войны вернуться без медали.

Ты, говорит, из младшего офицерского состава. Значит можно «За боевые заслуги». Я ему говорю, что мы же не воевали. В резерве торчали. А он мне что-то типа – «не кобенься». Никто через год и не станет копаться – в резерве, не в резерве ты отличился. Может, говорит, тебя в командировку на передний край посылали, и ты там её заслужил смелостью и поступком отважным!

Секретарь Фёдоровского райкома всё просмотрел, поспрашивал меня про службу, про институт, грамоты мои почитал за успешную работу комсоргом да политруком и предложил сразу место инструктора отдела пропаганды. Я обалдел. Я уже в партийном руководстве. Меня через день приняли кандидатом в члены КПСС и стал я партийным инструктором. Женился на библиотекарше райисполкома. Хорошая женщина. Правда, прожил я с ней два года всего. Загулял с заведующей ресторана «Заря», да так шумно, что узнал весь райцентр. Муж её ушел сразу, а моя через неделю после буйных скандалов. Стал я холостяком, сменил девушку ресторанную на корреспондентку районной газеты, потом директор Дома политпросвета была. И дальше менял я их как рубль в магазине на десятикопеечную мелочь.

А они все почти замужние. То есть мало того, что я как кобель жил, так ещё кайф свой приворовывал у законных мужей. Герой, так да распратак. Но у меня снова ни разу совесть моя даже не вякнула, после чего я сам решил, что я её вообще не имею, а значит и печалиться не о чем. Нет, так нет. Бывает, наверное. Но это страшное дело – жадность и воровство. Я понимал, что становлюсь совсем мерзким человеком. Но сил и, главное, желания стать чище и проще, не рваться вперёд по чужим головам – не было. Точно – не было.

Жил на всю катушку. Секцию бокса организовал. Тренера уговорил из Зарайска. Он нас учил десятерых. Мы с мужиками скидывались по двести рублей и он получал хорошую зарплату вместе с маленькой государственной. Его физруком фиктивно приняли в школу. А он туда и не заглядывал. Там парень уже давно работал. Нормально пошло и в спорте. Выигрывал я и район, и область, кандидата в мастера выполнил.

Дом райком мне дал хороший. Пятистенку кирпичную. Еда из райкомовских складов, машину купил без очереди. «Москвич четыреста третий». В пятьдесят пятом на первой жене по новой женился. Сказал, что люблю и с прошлым кобелизмом завязал. Так и живу с ней. Детей, правда нет. Я не хочу. Не люблю детей. Так же, как слабых и больных взрослых. Нет к ним ни любви, ни сочувствия. Я на просьбы жены родить ребёнка говорил, что ребенок может унаследовать мой характер и мои плохие качества. Запросто. Она, кстати, поэтому видно, со временем тоже расхотела. А сейчас и ей тоже сорок три. Какие теперь дети? Даже если захотим. Только подрастёт парень или девка, а нам уже и в гроб пора. Да…

Короче, через пару лет стали меня в райкоме выделять. Выступал на областных конференциях, Доклады первому секретарю только мне поручали писать, получил не понятно за что орден «Знак почёта», подвешенный на оранжевой пятиугольной колодке. Я, правда, секретарю нашему намекал, что выступаю с республиканских трибун, а на пиджаке одна медалька. Несолидно. Престиж района не виден. Ну, он орден за полгода и «пробил» мне. Отчёты о работе писал «липовые», в них врал натурально о том что, якобы, сделал. А на самом деле и не думал даже. Вот так. Но никто меня и не проверял. Зачем? Да и когда начальству пустяками заниматься? Дел своих выше головы.

Мы с третьим секретарём сдружились символически. То у меня коньяк пили дома, то у него. И трепались о политике, Ругали «главарей» бывшего ЦК ВКП (б) и нынешнего ЦК КПСС. Доверяли друг другу. О народе нашем, готовым на всё, но ленивом и в массе невежественном болтали матом. Был бы народ поближе к партии – быстрее бы в мировые лидеры выбился СССР. Это при хорошем-то образовании столько дураков. Странно же… Ну, я как-то ему между рюмками ляпнул, что я сейчас в такой силе нахожусь, что спокойно могу потянуть должность заведующего отделом. Он ничего не ответил, но через неделю меня позвал к себе сам первый и объявил, что изучил моё личное дело и в связи с уходом на пенсию заведующего отделом агитации и пропаганды он выставил на бюро мою кандидатуру. Я даже руку к сердцу прижал и поклялся поднять работу отдела на самый высокий уровень. И вот так прошло ещё два года.

В пятьдесят девятом, в июне, послали меня в Алма-Ату, в ЦК компартии КазССР на стажировку. Три месяца я там торчал. В ЦК всё было так же, как и у нас в райкоме. Подтасовки, подгон цифр и фактов, приписки и хвастовство. Там мне поручили написать отчет за квартал для Москвы. Я там такого напридумывал, что секретарь по идеологии вызвал меня, минут пять серьёзно разглядывал и сказал в конце короткого разговора, что я «далеко и высоко» пойду. Воодушевил. А в конце стажировки дал мне бумагу. Два листа и здоровенная печать на каждом.

Вышел я из кабинета, стал читать и чуть в штаны не наложил от удовольствия. Там было напечатано, что стажировку я прошел на отлично и секретариат бюро ЦК считает, что по всем моим данным я достойно могу рекомендоваться на должность секретаря райкома партии. Секретаря!!! А это уже почти бог в районе! Вот я тогда одурел от такой рекомендации. Пил неделю, в лучших кабаках столицы, с девками какими-то кабацкими в койках кувыркался в зюзю пьяный. И думал, что вернусь в Зарайск и первому секретарю своему сразу же отнесу, суну эту великую бумажку – пропуск в верхние слои партийной атмосферы. Больше ни чём не думал и даже супруге не звонил.

Ну, наш первый, «папа» райкома, дня три её потом изучал, позвал меня и спросил, как я сам считаю? Не рановато ли мне в секретари? Тридцать семь лет – юность партийная. А секретарь – это для взрослых. Я ему скромно говорю, что, мол, в ЦК партии Каз. СССР на уровне секретаря по идеологии вряд ли держат болвана, который в людях не разбирается. Разрешите, говорю, идти? Он мне: – Нет, погоди маленько. Я минуту подумаю. Снял трубку, позвонил куда-то, рассказал обо мне и в конце сказал «Ну и ладушки. Едет к вам, ждите».

И направили меня в Зарайский район, в центральный. Секретарём райкома по идеологии. От города три километра. Через мост переехал и ты уже в Зарайске. Я стал туда часто ездить. В обком ходил. Знакомился со всеми. А думал так, что найду здесь человечка, который в тесном контакте со вторым хотя бы секретарём. Нашел Алексея Игоревича Малышева. Он мне много рассказывал в ресторане «Целинный» про всех секретарей и к кому как подкатиться, чтобы он на меня внимание обратил и сделал «своим человеком». Большим людям ох, как нужны «свои».

Праведников-то и среди больших правителей нет. Все с прибабахами, вывихами и увлечениями извращёнными, которые руководителя крупного обгаживают с головы до туфлей. Если их на виду держать. А «свои» прикрывают, организуют «тёмные» мероприятия аккуратно. Никто про них не знает. Только «свои». Гулянки, охоты, рыбалки с весельем и девочками. Ну, короче – попал я скоро в «свои» благодаря Лёхе Малышеву. В очень приближенные, например, ко второму секретарю Мыскину Антону Петровичу. Тот баб любил и пострелять у какого-нибудь егеря в хозяйстве.

А я зарабатывать стал дореформенными сорок тысяч в райкоме на своей секретарской должности. Поэтому на «мероприятия» мы скидывались немалыми деньгами на питьё, патроны, закуску отменную и девочек. Им платили за «работу» как токарям шестого разряда. Машина была у меня персональная. Ну, так я весь этот блуд нашей компании и устраивал. Через это обком стал почему-то лучше относиться к Зарайскому райкому. Выделял нас. Справки хорошие про наше руководство посылал в Алма-Ату и в ЦК КПСС. И через два года, в шестьдесят первом перевели меня простым инструктором. Но уже в обком партии! По уровню – тот же секретарь райкома. Короче – несло меня вверх так, будто кто-то волшебной палочкой дирижировал.

И вот летом в шестьдесят втором году пошел по обкому слух, что кого-то из двух, из меня и Лёни Березина, инструктора орготдела, хотят выбрать заведующего отделом пропаганды обкома. Для меня, сорокалетнего партийного мэтра, это был трамплин, с которого потом хоть в секретари обкомовские прыгай, хоть в инструкторы ЦК компартии КазССР, откуда уже есть шансы и в Москву попасть. У меня аж сердце заныло, зашлось. Алма-Ата, Москва. Центральный комитет. Это ж какие высоты и возможности! Вот это жалкое жадное желание измучило меня. Почти не ел и сон как метлой смело. Спал часа по три. Думал, как мне Лёню скинуть с дороги? Надо было с Лёней сблизиться и сделать так, чтобы не он пошел заведующим отделом, а я. Узнал я где он живёт и пришел без звонка с бутылкой армянского. Березин удивился, но так, что даже я с трудом засёк. После этого вечера мы подружились, хоть и через нехороший разговор.

– Ты, Коля, хочешь меня уболтать, чтобы я отказался от должности? Ну, чтобы тебя поставили? Так просто ты бы сроду ко мне не пришел, – он сказал поздно вечером, когда допивали вторую бутылку, а жена его Люда спать пошла. – Так вот хрен тебе! Я тоже жду, когда меня заметят и поднимут вверх. А тут шанс! Давай так: они решают, а мы им не мешаем. Лады?

Я ему сказал, что среди инструкторов наших он самый путёвый мужик. И нам надо вместе держаться. Кого поставят завотделом – не главное. Главное – поддерживать друг друга всегда. Назначение намечают через месяц. Недолго ждать. Стали мы с ним дружить. Он к нам домой, я к нему, на рыбалку вдвоём, по городу вечерами вдвоём гуляли. Разговаривали на темы житейские и политические. А я всё время думал о том, как бы его выключить из игры. И днём, и ночью. По-моему, даже во сне про это думал. И ведь нашел вариант!

У моей жены двоюродный брат, музыкант из Дворца профсоюзов, Костя, имел много друзей, тоже музыкантов. Все они пили как свиньи и знакомых имели всяких. Вплоть до шпаны и конкретных хулиганов. Сходил я к этому брату на репетицию. Принес «столичную» и солёных базарных огурцов. Да сала из дома прихватил копчёного. Посидели до двенадцати, до полуночи.

Я ему всю задумку свою не раскрывал. Сказал только, что вместе с одним барбосом работаем в одной конторе. Вроде друзья. Костя, честно, даже понятия не имел, где я работаю. Да ему до лампочки было. Ему – музыка, танцы во Дворце, девочки, портвейн до концерта и после. Ну и анаша, конечно. Без неё ни один уважающий себя музыкант вдохновения не получает.

– Вот этот хмырь, другом моим прикидывается, – сказал я Косте. – А сам к моей жене клеится. К сестре твоей двоюродной. Звонит ей, когда меня нет, домой приходит, если я в командировке. Она его отшивать устала. Злая как цепная собака на Лёню этого. Его наказать бы надо. Жена просит. Сам я, конечно, могу рыло ему начистить. Ты знаешь. Но он меня, поганец, сдаст начальнику и меня за «хулиганку» спрячут года на три.

Костя спрашивает, чего ж, мол, требуется вообще? Я ему предложил найти троих-четверых из шпаны. В воскресенье, в девять вечера мы выйдем из кафе «Колос» и через дорогу в парке на второй скамейке будем сидеть. Курить и трепаться. Шпана должна знать, что я буду в зелёной рубахе и белых брюках. Надо сделать так, чтобы «жиганы» нас разозлили, а драться первым кинулся тот, который со мной. В это время народу в парке много. Твои дружки должны бить нас обоих. Обязательно! Чтоб люди видели. За меня, говорю, не переживай.

Буду защиту ставить, но бить не стану. А то угроблю ненароком кого из них. Гуляющие, естественно, вызовут милицию. И найдутся свидетели, которые это подтвердят. Что, мол, мы первые начали. Расскажут под протокол. Ну, а дальше – моё дело. Ваши убежать должны, ясное дело, раньше милиции. Костя согласился и сказал, что это пацанам обычная развлекуха. Что они порезвиться придут обязательно. Ну, а я обещал, что точно рассчитаюсь с ними ящиком коньяка.

А сам думал так. В протоколе будет сказано, что Лёня пьяный был – это раз. Первый драку начал – это два. Всё. Скомпрометирован полностью. Его даже инструктором вряд ли оставят. А уж про кресло заведующего отделом забыть он может надолго. Если не выгонят. Пока руководство обкома всё не поменяется он в инструкторах так и будет штаны протирать.

В воскресенье мы усидели с ним бутылку армянского. Я ему предложил пройтись, протрезветь, да по домам. Погуляли мы и на нужную лавочку сели. Сидим, курим. Народу гуляет – не один десяток. Ну, человек пятьдесят рядом с нами точно сидело да бродило по аллеям. И подходят к нам четверо. Штаны широкие, кепки, фиксы позолоченные. Сначала курить попросили.

Ну, мы дали им. Один из них говорит в том смысле, что мы хрень курим. «Казбек». Кислятину. И один Лёне говорит. Сгоняй, мол в киоск, петушок, «Примы» купи и сам не позорься с «Казбеком». Это ж бабские папиросы. Да «Любительские» тоже они курят. Значит и ты баба. Или «петух опущенный»

И на ногу Лёнину встал. Наступил на туфель ботинком грязным и стоит.

Лёня-то протрезветь не успел. Крикнул ему так, чтобы все слышали. Ну, что-то вроде того, какой он придурок и не знает к кому вяжется. Пошел, кричит, отсюда, урка дешевая. Все, кто рядом был, оглянулись. И тут его Лёня толкнул, чтобы он с туфли спрыгнул. Ну, и понеслась! Я защищался профессионально. Кандидат в мастера всё же. Специально пропустил один удар, чтобы фингал появился. Ну, отмахивался тоже, конечно. Вяло, будто не умею. Потом смотрю – Лёня падает и головой, почти виском, цепляет конец лавочки. А лавочка из мелких брусков сделана. Рухнул он спиной на тротуар и вдобавок головой крепко к нему приложился.

– Убили! – закричали сразу несколько женщин. А мужики стали орать что-то вроде «держи их»! Ну, шпана смылась мгновенно. Опыт имели. Перебежали на другую сторону улицы и пропали в темноте первого же двора. А в милицию уже, конечно, позвонили. Будки телефонные все рядом. А милиции ехать на мотоциклах от управления – пять минут. Осмотрели Лёню. Один говорит – скорую вызывать? А второй руки скрестил перед грудью и головой мотнул влево- вправо. Не надо, мол.

– Эксперта вызывай и следователя. Я их спрашиваю: что с ним? А сержант позвал всех свидетелей, человек двадцать и начал расспрашивать – что и как было. Ну, ему и объяснили, что тот, который лежит, первым толкнул одного из парней. Те вроде бы закурить просили. Да пусть он сам и подтвердит. Это тётка одна крикнула.

– Он не подтвердит, – сказал сержант без печали, просматривая паспорт Березина. Он во внутреннем кармане лежал. Мой тоже забрали. – Он мёртвый. Убили его. Будем разбираться. Кто? За что? Свидетели – вот тут распишитесь и адреса свои оставьте. Надо будет – повесткой вызовем.

Мне стало плохо. Тошнило, тряслись руки и ноги. Так я и стоял перед милиционерами с открытым ртом.

– Вместе были? – спросил второй сержант.

– Да, – я кивнул. – Сидели, курили. Мы в обкоме работаем. По выходным тоже иногда. Вышли после работы прогуляться. Тут эти. Четверо. Курева у них не было. Мы им предложили «Казбек», а они засмеялись и объяснили, что такие папиросы мужики не курят, только женщины, да приказали, чтобы Лёня сбегал в киоск и принёс «Приму». Лёня отказался. И они сперва его молотили, потом меня. Ну и обоих вместе. А когда Лёня упал, все убежали.

– Нет – крикнула тётка из толпы. – Тот, который лежит, первый ударил одного из тех четверых.

Приехали эксперты. Потом труповозка. Тело осмотрели, всё записали и кинули труп в железный ящик с колёсами и крышкой, прицепленный к мотоциклу. А меня с собой забрали и до полуночи допрашивали, записывали всё. Потом я где-то три раза расписался и меня отпустили. Шел я и всё проклинал. И жадность мою. И подлость. Я понимал, что, объективно говоря, убил его я. Зашел в ресторан. Он до часа ночи работал. Купил бутылку коньяка и выпил до дна, когда уже к дому подходил.