Принимая во внимание

– Судя по всему, встретились они случайно. Если бы убийца ждал Иванова, то прятаться за кустами долго не смог. В тот день морозец стоял знатный. Почти под тридцать. Последнее, так сказать, дыхание зимы.

– А без лирики?

– Без лирики, товарищ подполковник, на таком морозе, без тулупа да валенок и полчаса не продержишься.

– Он мог ждать и в таком обмундировании.

– Мог. – Согласился Ларионов. – Только в такой одёжке драться с тяжеловесом Ивановым было бы очень несподручно.

– А они дрались? – тут же ухватился за последние слова милиционера Глебский.

– Трудно ответить однозначно. Но, один удар, по результатам медэкспертизы, произведён был.

– По темечку?

– В челюсть. А версию с ожиданием отрабатываем: в данный момент опрашиваем округу, соседей, жильцов из соседних подъездов может, кто и видел одетую в подобный наряд личность в указанное время.

– А ждать в подъезде убийца мог? – сделал предположение москвич.

– Нет. – Ларионов отрицательно качнул головой. – Жилец первого этажа, из шестьдесят второй квартиры, в полночь выходил на лестничную площадку, покурить. Курил минут десять. Утверждает, никого постороннего не видел.

– А если убийца зашёл сразу после курильщика?

– В таком случае, он должен был знать точное время возвращения полковника Иванова. Что, как понимаете, автоматически означает: вы должны забрать у меня дело. Итак?

Глебский потёр переносицу.

– Пока никак. Будем исходить из ваших вариантов. Предположим, убийца, и убитый случайно столкнулись возле подъезда…

– Думаю, так. – Ларионов понял, что от него ждут продолжения. – Мы обследовали место преступления. Сплошной лёд. Иванов шёл к своему подъезду со стороны Ломоносова. Убийца же появился либо из-за угла дома, либо, по версии ожидания, из-за куста. Но, скорее всего, из-за угла. Теперь по поводу удара. Подъезд последний, а потому расстояние от места, где Иванов покинул машину, до подъезда, составляет не пятьдесят, а ровно шестьдесят восемь метров пути. Иванов дошёл до дверей, столкнулся с убийцей. Исходя из слов соседа, что обнаружил труп, покойник лежал в метре от двери, между двумя скамейками, головой к дому. Что тоже говорит за версию о том, что убийца не ждал в подъезде. Предполагаю, Василий Трифонович прошёл по дорожке, вдоль дома, завернул к своему подъезду, сделал несколько шагов между скамеек, и в этот момент его окликнули. Он развернулся. Что произошло между убитым и убийцей, пока нам неизвестно. Но знаем одно: как утверждает медэксперт, убийца нанёс Иванову удар по лицу, в левую челюсть. Удар был настолько сильным, что Василий Трифонович откинулся на спину, поскользнулся, упал, ударился головой об лёд, потерял сознание. Преступник, тем временем, «обшмонал» его, и «сделал ноги».

– Постойте, – Глебский с недоумением посмотрел сначала на Ларионова, потом на Малышева. – Вы же утверждали, будто Иванова ударили по голове тяжёлым, твёрдым предметом?

– Мы так думали первоначально. – Ларионов с шумом отхлебнул из чашки. – Вчера медэкспертиза провела полное обследование тела, а мы, в свою очередь, более детально исследовали место преступления. Вывод один: Иванову нанесли один удар, в челюсть, – милиционер раскрыл папку, вынул из неё исписанный лист, протянул его подполковнику, – Вот данные экспертов. После чего Василий Трифонович упал, при падении ударился затылком о ледяную поверхность. В результате чего потерял сознание.

– И какова причина смерти? – Глебский просмотрел лист и вернул его милиционеру.

– Переохлаждение. – Ларионов спрятал документ в папку. – Василий Трифонович элементарно замёрз.

– Да, интересный ход событий. – Глебский положил чайную ложку в чашку и принялся размешивать остывающий напиток. – Значит, Василий Трифонович замёрз… А если его ограбил не убийца? А случайный прохожий? Шёл мимо, смотрит – лежит тело. Взял портфель, обыскал и был таков.

– И над этим думали. Потому бригада, что обходит дом Иванова и близстоящие строения опрашивает население на предмет того, видел ли кто-нибудь прохожих в ту ночь, до пяти тридцати утра. То есть, до момента обнаружения тела.

– А что жена Иванова?

– Анастасия Кузьминична? Уехала. – Вместо Ларионова ответил Малышев. – Домой. В Ленинград.

– Давно?

– Второго марта.

– То есть… – Глебский вскинул брови. – А ей сообщили о смерти мужа? – подполковник повернулся в сторону Ларионова.

– Да. Завтра утром пролетает, московским рейсом.

Совпадение, подумал Глебский, или Иванов специально отправил жену второго марта, в день провокации? Нужно выяснить.

– Квартиру покойного осматривали? – поинтересовался Андрей Сергеевич у Ларионова

– Нет. Решили произвести осмотр по приезду хозяйки. И в вашем присутствии. Чтобы после не было претензий. Входную дверь опечатали. Завтра в девять, когда Иванова прилетит, встретим, оттуда в морг, на опознание. После, к нам, в управление. На всякий случай вызову врача. В половину одиннадцатого будем на Пионерской. В какой из этих этапов пожелаете подключиться, решайте сами.

– Зачем сразу в морг?

– А какая разница? О том, что Василий Трифонович убит, она уже знает. А оттягивать… Не вижу смысла.

Над столом нависла гнетущая тишина. Только было слышно, как тикают настенные часы, да ложка в чашке Глебского постоянно постукивала о тонкие стенки стакана.

– Виктор Андреевич, – москвич оставил напиток в покое и двумя пальцами потёр кончик уха, – ещё такой вопрос. Убийца, как вы выразились, «обшмонал» Иванова полностью? Или что-то оставил? Не заметили, случаем, каких-либо несоответствий?

– Несоответствий? – милиционер встал, провёл пальцами по пуговицам кителя. – Хорошее словцо: несоответствия. Только не для данного случая. Как это ни странно, но кое-что непонятное имеется. Но, это желательно увидеть. Если не против, давайте проедем в морг.

Из дневника сотрудника Амурского областного управления Государственной безопасности старшего лейтенанта Проклова В. В.

26 октября, 1966 года.

«…. и взял со стола солёный огурец. Они у Александра Олеговича знатные: хрусткие, с перчиком. Можно ведро съесть в один присест. Чем мы с Мишкой, собственно, и занимаемся.

Мишка – художник. Картины пишет – залюбуешься. Природа. Архитектура города. Несколько картин на непонятную для меня тематику, что-то из фантастики. Я фантастику не люблю. А, может, не понимаю, что, скорее всего. И ещё одно: Мишка безбожно пьёт. Утром ещё держится, а к вечеру едва на ватных ногах стоит. Впрочем, слава богу, на окружающих его состояние никак не отражается.

К Александру Олеговичу меня поселили временно. Точнее, не поселили. В общаге я жить не захотел, а потому майор Малышев нашёл мне, пока не выдадут ордер на квартиру, временное жильё, в частном секторе, или, как здесь говорят, «на земле». Новый адрес мой теперь таков: Благовещенск, улица Ломоносова, 187. Небольшой деревянный дом, с печным отоплением, и хозяином – пенсионером, преподавателем педагогического института Беловым Александром Олеговичем, а также с вышеуказанным постояльцем Мишкой Струмилиным.

И хозяин, и художник есть личности колоритные. Александр Олегович вид имеет профессорский, даже когда ходит с лейкой по огороду, в майке, и трусах. Тонкие усики, бородка, как у Чингиз-хана. На носу очки, в дорогой, металлической оправе. Жилистые руки, с узкими кистями, и «музыкальными» пальцами. Говорит Олег Александрович так, что заслушаешься. Встретишь его в городе, в стильном костюме, и никак не соотнесёшь такого галантного мужчину с огородом, печью и сортиром на улице. Ему бы жить, как минимум, в «пятиэтажке – хрущёвке», со всеми благами цивилизации и личным кабинетом, а не ютиться в этой халупе.

Мишка полная противоположность нашему хозяину. Про него можно сказать одной фразой: не от мира сего. Когда я неделю назад въехал на Ломоносова, он ещё был только «под хмельком», а потому помог перенести чемодан, показал комнату, в которой стояли кровать и комод, и тут же предложил отметить новоселье. Когда я отказался, он хмыкнул, окинул взором мою военную форму и произнёс:

– Ещё один бульдозер! – после чего сплюнул прямо на пол и ушёл.

Вечером, когда Мишка надрался, как свинья, и спал в сенцах (так здесь называют деревянную, с окнами, летнюю пристройку), Александр Олегович пояснил мне, что означает «бульдозер».

– Миша учился в Суриковском училище. – Как бы, извинялся за постояльца хозяин. – Талант. Сами вскоре убедитесь. Но, максималист. За что и пострадал. Принимал участие в какой-то выставке, выставлял свои картины. Но нашему бывшему генеральному секретарю, творения Миши и иных миромазцев не понравились. Выставку разогнали. Она проходила на улице. Вот её милиция, с помощью строительной техники, и ликвидировала. Мишины работы пропали под колёсами грузовика. Спасти не смог. А через полгода его обвинили в тунеядстве, выселили из столицы. Так он попал к нам. Не обижайтесь. Миша, с тех пор, всех военных «бульдозерами» называет. Думаю, вы подружитесь.

Я понял, о какой выставке рассказывал Александр Олегович. Сам на ней не был, но Москва, в ту пору, полнилась разными слухами. Особенно о том, как бульдозерами разметали маленькую площадку, возле Манежа, на которой молодые, малоизвестные художники и скульпторы выставили свои творения. Особенно жарко это событие обговаривалось в студенческих общагах. Болтали о многом, но толком никто ничего не знал. Думаю, слухов было больше, чем того выставка заслуживала. Но сам факт…. И ещё, среди нашей братии, гуляло странное имя «Эрнст Неизвестный». Бродило, словно молодое вино, в умах моих одногруппников.

Вот так мы познакомились. Дядя Саша, как я теперь называю Александра Олеговича, оказался прав. С Мишкой мы сдружились. Возраст Александра Олеговича, и Мишкины «закиды» мне помехой не стали. Сжились. Правда, с тех пор Мишка меня иначе, как «Бульдозером», ни кличет. Да и бог с ним.

Почему я решил описать в дневнике именно сегодняшний день, а не вчерашний? Или, к примеру, позавчерашний? Не знаю. Просто настроение сегодня было какое-то необычное.

Хотя, нет. Причина в ином.