Домой через Балканы

Домой через Балканы
Степан Васильевич Аникин

«Густо-синяя съ блескомъ эмаль Средиземнаго моря стала блекнуть, зелен?ть, мутиться. Туманные гористые берега становились рельефн?е, чище, голуб?й. И зам?тно было, какъ мы все глубже и глубже входимъ въ полосу узкаго, безконечно длиннаго залива, въ конц? котораго ждутъ насъ Салоники…» Произведение дается в дореформенном алфавите.

Степан Васильевич Аникин

Домой черезъ Балканы

І

Густо-синяя съ блескомъ эмаль Средиземнаго моря стала блекнуть, зелен?ть, мутиться. Туманные гористые берега становились рельефн?е, чище, голуб?й. И зам?тно было, какъ мы все глубже и глубже входимъ въ полосу узкаго, безконечно длиннаго залива, въ конц? котораго ждутъ насъ Салоники.

Сл?ва маячилъ угрюмый массивъ Олимпа, дерзко обезглавленный веселыми купами серебряныхъ облаковъ. Справа – три пальца л?систой корявой ладони. Пальцы далеко протянулись на югъ, къ сплошной синев? моря, словно погнались за к?мъ, хот?ли схватить, но могучая сила парализовала ихъ, и они застыли, остались недвижны.

Самый дальнiй – А?онъ. Онъ длинн?е другихъ пальцевъ и стыдлив?й. Весь бирюзовый, полурастаявшiй въ мор?, од?лся тончайшимъ голубымъ тюлемъ и манитъ къ себ?, приковываетъ. Таинственный, нев?домый, и вм?ст? съ т?мъ родной-родной. Дорогъ и близокъ былъ онъ съ самыхъ пеленокъ.

"Гора А?онъ, гора святая"… Сколько пылкихъ юношескихъ мечтанiй неслось и несется сюда изъ далекихъ равнинъ с?вера, старческихъ вздоховъ, предсмертныхъ стоновъ. Сколько чудеснаго, сказочнаго связано съ этимъ именемъ. Хот?лось бы сняться съ высокой, чуть дышащей отъ легкой качки, палубы морского богатыря и полет?ть туда, къ этому почти прозрачному голубому полуострову, дохнуть его смолами, его мрачнымъ святымъ уютомъ, его обаятельной неразгаданностью.

Пассажиры на палуб?. Разд?лились по двумъ бортамъ: интеллигенцiя по л?вому борту, простонародье – направо. И непонятно, какая сила произвела такое д?ленiе. Нал?во бинокли, морскiя карты, справочники, звонкiя восклицанiя женскихъ голосовъ, радостное гуд?нiе мужскихъ. См?ются, вспоминаютъ легенды, декламируютъ классиковъ. И шепчутся, и розов?я горятъ д?вичьи щеки, искрятся кокетливые взоры. Кто-то кричитъ звучнымъ молодымъ баритономъ:

– Вотъ оно, жилище боговъ! Мн? однажды изъ-за этого чорта Олимпа единицу вкатили!

Другiе звонкiе голоса покрываютъ это признанiе еще бол?е живымъ хохотомъ.

Спиной къ Олимпу, лицомъ къ А?ону с?рые латаные пиджаки, угрюмо задумчивые взгляды, молчанiе вперемежку со вздохами. Унылый, ровный безъ повышенiй и паузъ густой гудущiй голосъ кормового матроса Устиныча разсказываетъ объ А?онскихъ чудесахъ:

– И ни одна даже аль пташка женскаго полу не могитъ она жить тамъ. Соловей поетъ, соловьиху не услышишь. Равно и галки, грачи – все единственно. Ворона увидишь, къ прим?ру, а ворону ни въ жисть. Долетитъ, куда ей положено, и назадъ принуждена вертать, а не то падаетъ замертво, ровно ударитъ ч?мъ. Также и рогатой скотины: женскiй полъ не водится…

– Господи! – не выдержала маленькая, больше другихъ вздыхавшая молодая бабенка, – гд? же они молоко-то берутъ?

– Быковъ доятъ! – остритъ молодой ткачъ, работавшiй гд?-то подъ Барселоной и везущiй домой, какъ большую драгоц?нность, "настоящую, тальянску, гармонью".

Но надъ словами ткача никто не см?ется. Молчатъ. Устинычъ укоризненно продолжаетъ:

– A что жъ, ежели чудесное! Отъ чудеснаго все можетъ статься… Запасный солдатъ Трохвимъ Притула, возвращавшiйся домой "на моблизацiю" изъ самаго Буэносъ-Айреса и усп?вшiй по дорог? пропить пять консульскихъ пособiй, плачетъ и крестится.

Крестятся и другiе. И не поймешь, не отгадаешь: такъ ли молчатъ эти с?рые бывалые люди, слушая Устиныча, или, какъ и я, вспоминаютъ о св?тлыхъ годахъ своей юношеской жизни, когда искренно в?рилось, что А?онъ – это рай, а въ раю "не женятся, не посягаютъ, но яко ангели на небесехъ пребываютъ".

Олимпъ и А?онъ, два символа. Два знамени двухъ великихъ религiй. Одинъ зоветъ къ празднику т?ла, физической красот?, сил?, плодородiю, безпечному веселью, къ празднику любви и ласки…

Другой отрицаетъ т?ло, пропов?дуетъ истощенiе, бол?знь, постъ, безчадiе, съ омерз?нiемъ отвращается отъ физической любви, отъ веселья, п?сни, игры… зоветъ къ веселiю смерти.

И оба стоятъ рядомъ, на обоихъ цв?тутъ одн? и т? же оранжевыя рощи, однимъ дыханiемъ дышитъ весна, однимъ маревомъ в?етъ л?то, къ обоимъ вразъ ластится теплая южная осень, полная тутъ и тамъ гроздьевъ сизаго винограда, маслинъ, сахарныхъ арбузовъ и пахучихъ, н?жныхъ, тающихъ во рту золотистыхъ дынь.

И оба не отрицаютъ войны, благословляютъ поб?ду, плетутъ в?нки героямъ. Оба знамени воодушевляютъ людей къ воинскимъ подвигамъ…

Велика загадка, имя которой – челов?къ.

II

Къ Салоникамъ подошли мы передъ вечеромъ. Я бы не сказалъ, что вблизи зд?сь красиво. Издали – да. Тогда хоть рисуй иллюстрацiю къ «Тысяч? и одной ночи». Десятки тонкихъ, бл?дныхъ минаретовъ, а рядомъ громадныя кубическiя постройки съ куполовидными верхами. Все это изъ б?лаго, чуть розоватаго камня, или только кажущагося издали розоватымъ, не знаю. Вокругъ мечетей, а можетъ быть, это и не мечети, но ц?лые магометанскiе монастыри и дворцы, – вокругъ нихъ глухiе б?локаменные кремли и фiолетовые, мертвенные, безъ вздоховъ и тревоги, кипарисы. Удивительное дерево – этотъ кипарисъ. Только посл? того, какъ пришлось мн? много разъ вид?ть его тамъ, на юг?, при полномъ рост?, смогъ я ощутить истинный характеръ этого дерева и понялъ, почему его садятъ надъ могилами, на кладбищахъ. Не тую, не ель, а именно кипарисъ. Это дерево создано для того, чтобы быть монументомъ, выражать безконечную покорность и какую-то свою, чисто восточную стойкость къ превратностямъ судьбы.

Нашъ ладанъ напоминаетъ кипарисъ. Въ томъ, какъ пахнетъ дымъ ладана, и какъ сторожатъ н?мые богатыри, кипарисы с?дую старину зд?шнихъ м?стъ, прячется одно и то же настроенiе: настроенiе печали, грусти, покорности и все же… все же тревоги.

Т?сной грудой приткнулся городъ съ пологому скату голой горы. Безъ улицъ и площадей сползаетъ онъ къ морю, и ужъ у моря разстилается въ широкое полотнище грязи, пыли, трамвайнаго лязга, крикливыхъ магазиновъ, нагло блестящихъ неестественными огнями кинематографовъ, праздныхъ з?вакъ, карманныхъ воровъ… словомъ, всего того, что называютъ уличнымъ движенiемъ крупнаго торговаго центра.

Пароходъ нашъ, видимо, пришелъ сюда первый разъ. Это было морское чудовище Добровольнаго флота изъ новопостроенныхъ, съ обычными рейсами отъ Одессы до Владивостока и обратно. Война закинула его сначала въ Геную, а оттуда съ толпой русскихъ б?женцевъ въ Солунь.

Команда не знала расположенiя порта, и потому мы ненужно долго толклись въ средин? залива, пока не подъ?халъ на лодк? агентъ другой, – не Добровольнаго флота, – пароходной русской компанiи и не разсказалъ намъ, какъ и гд? надо причалить.

Потомъ на катер? подъ?хали греческiе чиновники пров?рять пароходные документы, а потомъ уже мы пристали къ берегу.

Пока все это происходило, наступилъ, и наступилъ дружно по-южному, темный теплый вечеръ. Верхъ города сразу померкъ, пропалъ, и запылалъ красными огнями низъ.

Я положилъ-было пробыть въ Салоникахъ не меньше двухъ дней, потому что, кто знаетъ, когда подшутитъ надо мной судьба во второй разъ и закинетъ въ эти страны. Хот?лось полазить по верхнему городу, по его, очевидно, узкимъ, изломанымъ улицамъ, подсмотр?ть чужую таинственную жизнь, или не жизнь, можетъ быть, а умиранiе… По виду зд?сь такъ много признаковъ этого умиранiя. Пустая, разсчитанная на сотни большихъ кораблей, гавань, чертовски удобная гавань! Куда лучше, ч?мъ въ Гену?, или въ Одесс?. Неподалеку дома съ заколоченными окнами, сараи съ растворенными пастями и безлюдные, нав?рное пустые и заброшенные, покинутые амбары и магазины. Чье это все? Австрiйское, германское? Почему никому больше не нужно? Неужели война и зд?сь наложила свою разорительную лапу?

Мою догадку объ умиранiи города подтвердилъ знакомый сербъ-журналистъ, который ?халъ на нашемъ пароход? домой изъ Францiи.

– Э-э! – сказалъ онъ, какъ бы отмахиваясь отъ моего вопроса, – зд?сь тоже кроется одна изъ причинъ теперешней войны. Салоники – миллiонное предпрiятiе. И пока они обслуживали турецкiя области, вложенные сюда миллiоны оправдывались, а какъ только бывшiй Балканскiй Союзъ под?лилъ эти области межъ собой, – Солунь пала. Торговля убавилась чуть ли не втрое… и винятъ въ этомъ насъ же, сербовъ. Болгары говорятъ, что – будь Солунь болгарскимъ городомъ, онъ бы не только не палъ, а еще больше выросъ.

– Но почему же васъ именно винятъ? В?дь городъ греческiй?

– Греческiй. Но разв? грековъ привыкли винить въ чемъ-нибудь? Греки всегда въ сторон?. Грецiя никогда ни въ чемъ не отв?тственна. Таковъ ужъ взглядъ на нее.

И сербъ мой махнулъ безнадежно рукой, словно Грецiя была и въ самомъ д?л? не больше мальчишки изъ приготовительнаго класса.

– Однакожъ, – не унимался я, – Грецiя ваша союзница.

– Союзница, – согласился онъ уныло и добавилъ: – A propos. Будете им?ть зд?сь денежныя д?ла, – покр?пче держите въ рук? кошелекъ!

Изъ бес?ды съ т?мъ же сербомъ выяснилась для меня и прямая причина паденiя торговаго значенiя Салоникъ. Причина эта, какъ и все на Балканахъ, политическая. Разд?ленныя между "союзниками", турецкiя области принуждены были посл? войны тягот?ть къ т?мъ торговымъ центрамъ, которые въ этихъ странахъ со времени освобожденiя ихъ отъ турокъ наладились. Такъ, новоболгарскiя земли должны были повернуться лицомъ къ Софiи, новосербскiя – къ Б?лграду.

Кром? того, посл?дняя междоусобная балканская война до того раздражила и разгн?вила народы, что болгаринъ, наприм?ръ, предпочиталъ гнать свой товаръ черезъ какое угодно м?сто, абы бо не черезъ Грецiю.

– Легче черезъ С?верный полюсъ, ч?мъ черезъ Солунь, пока она греческая!

Греки тоже, въ свою очередь, такъ облагаютъ товары пошлиной, что вынести это обложенiе р?шительно не подъ силу. И еще придираются, задерживаютъ, строятъ мелочныя козни и каверзы.

Посл?, когда мы про?зжали окрестностями Салоникъ, я, гр?шнымъ д?ломъ, открылъ еще одну причину, уже собственнымъ разум?нiемъ: окрестности эти, благодаря только-что бывшимъ двумъ войнамъ, представляютъ изъ себя пустыню, похожую на земли посл? великаго потопа. A пустыня, при всемъ своемъ желанiи "тягот?ть" къ торговому центру, немного можетъ сд?лать въ смысл? поднятiя этого центра до верховъ благополучiя.

III

Ночевали на пароход?. Посл?дняя ночь. Публика, перезнакомившаяся за нед?лю безостановочнаго пути и десятидневнаго ожиданiя парохода въ Гену?, была особенно возбуждена и радостна. За ужиномъ болтали безъ умолку, п?ли кто былъ склоненъ къ выпивк?, «пробовалъ» кр?пость греческихъ винъ

Кого-кого только не было въ вашей пестрой компанiи "русскихъ б?женцевъ", вся Россiя представлена: поляки, латыши, евреи, армяне, грузины, колонисты-н?мцы, малороссы… вс? ?хали изъ чужбины домой, торопились, какъ торопятся люди на пожаръ, на большое семейное несчастье. Вся мужская молодежь, конечно, съ нам?ренiемъ стать "подъ красную шапку" а женщины просто домой. В?дь нельзя же, въ самомъ д?л?, быть вн? дома, когда въ дом? б?да.

Причинъ для радостнаго возбужденiя на этотъ разъ было особенно много. Во-первыхъ, кончился морской путь. И хорошо кончился, безъ качки и бол?зней, безъ страшныхъ турецкихъ и н?мецкихъ минъ, которыми насъ стращали, безъ подводныхъ лодокъ. Во-вторыхъ, за ц?лыхъ семь дней узнали новости, ц?лый снопъ новостей, и вс? новости съ войны были для Россiи счастливы. И въ-третьихъ., что гр?ха таить, самая существенная радость прi?хала къ намъ на пароходъ въ лиц? русскаго консула и раздавала нуждающимся денежныя пособiя.

И Притула, и ткачъ изъ Барселоны, и поляки-рабочiе, которыхъ бережно охраняли отъ лихого глаза ц?лыхъ пять ксендзовъ, расхаживали еще до ужина фертами. За ужиномъ пошелъ у нихъ форменный кутежъ, и см?шившiй вс?хъ трепаный, худой, какъ осиновая жердь, еврей изъ Америки съ особой выразительной страстностью п?лъ: